Один из многих на дорогах тьмы

- Господин! - сказал Тайд еле слышно. Очень бледен он был, и губы его запеклись, но в суровых его глазах не было страха. - Ты уже бог, господин? - спросил он. - До конца?

- Нет, - ответил Другой. - Только на время. Потерпите, - сказал он. Я скоро вернусь.

И мы бредем среди изувеченных тел, отыскивая того, в ком теплится жизнь.

И смятое смертной мукой лицо и глаза, исходящее смертным страхом.

- К то вас послал? - спросил Другой. - Глупец! - сказал он, - я бог! Я достану тебя и там! - кровавый меч указал на кровавое небо, и бледные губы шепнули: - Ваннор.

- А! - сказал Безымянный. - Знакомец! - и страшный меч оборвал последнюю боль.

- Тайд! - сказал Другой. - Ты можешь ехать верхом?

- Не знаю, господин.

- Сможешь! - сказал он и встал рядом с ним на колени. - Сможешь! сказал он и положил ему руки на грудь. И Торкас почувствовал облако темной силы - тяжелое, властное, такое же, как _т_о_г_д_а_. Тайд шевельнулся, лицо его порозовело.

- Да, господин, - сказал он. - Похоже, смогу.

- Вы с Лонгаром вернетесь в Рансалу. Молчи! - сказал он, - сейчас вы будете мне обузой. _Н_о_ если ты хочешь, чтобы Торкас вернулся... Мне нужен Даггар, - сказал он Тайду. - Скажи, что я жду его в Ланнеране. Пусть подлечат тебя, и сразу же выезжают.

- А если он не захочет?

Но тот лишь усмехнулся в ответ.

- Лучше бы нам вернуться в Такему.

- Чтобы навлечь на нее войну?

Он кликнул Лонгара, и они пошли на поиски дормов. Те убежали недалеко. Сбились в кучу - чужие и наши - и понуро ждут, кто за ними придет.

Надо было поить скотину, и мы стали снимать седельные мехи с водой. У чужих было мало воды - они долго ждали в засаде. И когда мы выбрали пятерых, остальные дормы пошли за нами.

- Доведи их в Рансалу, - сказал он Лонгару. - Сам видел: Даггару не на чем ехать.

Будто пушинку поднял он Тайда в седло, махнул напоследок Лонгару, и мы остались одни. Только мы и мертвые, и полная смерти ночь...

Другой связал гуськом трех отобранных дормов и мы полетели в ночь.

Ночные, подумал Торкас, но он засмеялся: - Пускай они боятся меня!

Враги...

У вас не придумали луков, а в ближнем бою вы мне не страшны.

Я не хочу в Ланнеран!

- Твоя мать - Аэна? - спросил Безымянный.

- Да!

- Мне нужен в Ланнеране один человек. Он пытал твоего отца, хотел убить твою мать, а сейчас охотится на тебя. Ну?

Он не сжал кулаки и не скрипнул зубами, потому что тело было теперь не его. Он только страстно подумал: да!

8. БЕЗЫМЯННЫЙ БОГ

Ночь сомкнула небо с землей непроглядным мраком, и мы несемся сквозь мрак, летим, как сквозь ясный день, и наши дормы не спотыкаются и не боятся.

И темная, беспощадная ярость захлестывает меня. Она не моя, я знаю, но это я, я - Энрас, я - Торкас, я - невидимый бог, я - часть Первородной Тьмы - гряду на бессильную землю. И возбуждающий зов кружащейся рядом смерти. И меч - часть меня - неотвратимей судьбы и яростней мести; мои глаза не видят его во мраке, но зрением Другого я различаю и то ужасное, что он разрубил с нечеловеческой силой, и черная липкая кровь на плаще и на шерсти дорма, и хохот - не мой! - оглушительный яростный хохот, пугающий землю и сотрясающий тьму.

Мы мчимся сквозь мрак, летим, как ночные птицы, и смерть бессильно кружится вокруг, и горькая, тягостная, хмельная свобода - я есть, я жив, без боя не уйду!

Мы мчались, пока непроглядная ночь не выцвела в призрачный сумрак предвестник рассвета.

- Эй, парень! Проснись! - сказал мне Другой. - Займись скотинкой, а я ненадолго уйду.

И он ушел, а я остался в степи в печальный предутренний час, безопасный и бестревожный. Я спрыгнул на землю, расседлал своего скакуна, обтер с него пену и пот и занялся остальным. Я думал, что Безымянный совсем загнал наших дормов, но они вроде бы и не устали. И когда мой Азар ткнул меня мордой, требуя корма, я подумал: а здорово быть боком! И еще подумал, что быть у бога конюхом и слугой не стыдно даже правителю Ланнерана.

Я подумал о глупостях, что бы, не думать о том, кого мы должны найти. О том, кто пытал моего отца, хотел убить мою мать и чуть не прикончил Тайда. Позволит ли Другой мне рассчитаться с ним самому?

- Не выйдет, - ответил он. Он вернулся. - Поспи, - сказал он, - мы выедем на рассвете и будем ехать до полного зноя.

Три дня этой скачки - и дормы уже устали. Все чаще он перекладывает седло, но мы все летим то сквозь день, то сквозь ночь, и я все так же отрезан от тела.

Порою ярость туманит мой ум: мне хочется драться с ним и разорвать оковы, но я смиряю себя, потому что знаю: он не желает мне зла. Мы связаны с ним, как веревкою, тягостным долгом, он так же, как я, бессилен перед судьбой и делает то, что ему не хочется делать.

Мы мало с ним говорим в огне этой скачки ноя не скучаю: его мысли выплескиваются ко мне; я редко их понимаю, но я стараюсь понять, впитать, удержать - он - часть меня, он больше меня, он больше моей судьбы.

Мы мчимся по умершей пересохшей земле, но вокруг летят другие миры прекрасные, страшные, полные красок и боли. Мы мчимся сквозь боль и сквозь смерть, сквозь войны, пожары, потопы и казни; он ищет что-то в этих далеких мирах, пересыпает лица, словно песок в ладонях, встряхивает и рассыпает груды событий; вера, предательство, ложь, благородство; из ничего возникают империи и рушатся в никуда; зло - но оно созидает и приносит благие плоды, и добро - но оно все разрушает. Это больше, чем я узнаю за целую жизнь, я вбираю это в себя, я учусь, пусть я скоро умру, ноя хочу это знать, я не буду богом - но часть бога будет во мне!

Мир понемногу стал оживать. Здесь уже есть трава - сухая трава пустыни, но дормы могут пастись. И можно напиться, вырвав сочный корень иора. А вот и поля, невзрачные стебли гроса, но колосья полные, здесь будет что убирать. И даже вода непонятно откуда. Блестящая черная грязь на дне канав, а кое где и тонкая пыльная струйка.

Откуда вода, если нет ни рек ни ручьев?

- Потом! - ответил Другой нетерпеливо. - Смотри туда!

И я вижу - не глазами, а через него - кучку всадников и десяток повозок.

- Давай, малыш! Нам надо пристроится к этим людям!

- Это коричневые плащи, - говорю я ему, - наемники Ланнерана. Они сменили цвет, когда отреклись от гор. Мы с ними враждуем, - говорю я ему. - Вастас разбил болорцев, когда их прислали к нам за Дором - отступником, и только двоих отпустил живыми, но обнажил их лица.