Факторизация человечности (ЛП)

— Ну, одна из моих пациенток встретилась со своим совратителем на прошлой неделе.

Хизер ощутила, как её сердце забилось быстрее. Она должна быть очень осторожна.

— Это ей помогло?

— Да.

— Каким образом? В смысле, освободилась ли она от того, что её беспокоило?

— Да.

— Откуда вы знаете? Я хочу сказать, как вы узнаёте, что что-то изменилось?

— Ну, эта женщина… думаю, я могу вам сказать, что у неё было расстройство приёма пищи. Это распространённый симптом в таких случаях, такой же распространённый, как расстройство сна, как у вас. Так вот, она страдала булимией [9] — но с тех пор ей ни разу не понадобилось принимать рвотное. То, от чего она на самом деле хотела очиститься, то, что хотела исторгнуть из себя, теперь уже исторгнуто.

— Но я не думаю, что меня совращали в детстве. Она также не была в этом уверена?

— Поначалу да. Лишь позднее всё вышло наружу. В вашем случае тоже так будет. Мы отыщем правду и вместе справимся с ней.

— Я не знаю. Я не думаю, что это в самом деле было. И… и… да в самом деле! Инцест, растление малолетних — это же материал для таблоидов, разве нет? Ну, то есть, это же практически клише.

— Вы настолько неправы, что это потрясает, — резко ответила Гурджиефф. — И не только вы — общество в целом. Знаете, в восьмидесятых, когда мы начали откровенно говорить о сексуальных домогательствах и инцесте, эта тема широко обсуждалась. Для таких, как я — жертв сексуального насилия — это было как глоток свежего воздуха. Мы больше не были маленькой грязной тайной; ужасные вещи, которые с нами творили, вышли наружу, и мы, наконец, осознали, что в них нет нашей вины. Но это была неприятная правда, и людям вроде вас, людям, увидевшим своих соседей, отцов и священников в совершенно новом свете, было с ней неуютно. Вам больше нравилось, когда всё это было скрыто, когда с этим ничего не надо было делать. Вы хотели загнать это внутрь, маргинализировать, исключить из повседневной жизни, не обсуждать.

Хизер подумала об этом. Инцест, педофилия, растление малолетних — все эти вещи, естественно, рассматривались на занятиях по психологии. Но как часто она о них упоминала? Беглая отсылка здесь, короткое объяснение там — и быстро двигаемся дальше, прежде чем станет совсем уж неприятно, к тяге к самореализации по Маслоу, к интровертам и экстравертам Адлера, к Скиннеровскому оперантному обуславливанию.

— Возможно, — сказала она.

— Может быть, вы и правы, — сказала Гурджиефф, по-видимому, желая в чём-то уступить в награду за уступку Хизер. — Может быть, в вашем прошлом ничего и не происходило — но почему бы не узнать это наверняка?

— Но ведь я ничего такого не помню.

— Вы ведь наверняка бывали злы на своего отца.

Хизер снова почувствовала, что вопрос снова угодил в цель.

— Конечно. Но он никак не мог мне ничего сделать.

— Это естественно, что вы не помните, — сказала Гурджиефф. — Почти никто не помнит. Но оно там, скрыто в глубине. Подавлено. — Она снова сделала паузу. — Вы знаете, мои воспоминания об этом не были подавлены — какова бы ни была причина. А вот у моей сестры Дафны — она на два года младше — были. Я десятки раз пыталась с ней об этом поговорить, и она отвечала, что я сбрендила — и однажды, когда нам уже было за двадцать, она мне позвонила. Она вспомнила — воспоминания, которые она подавляла пятнадцать лет, наконец, вернулись. Мы выступили с отцом вместе. — Пауза. — Как я сказала, жаль, что вы не можете сделать того же с вашим отцом. Но вам придётся что-то сделать, чтобы заставить это выйти наружу. Панегирик — один из методов.

— Панегирик?

— Вы записываете то, что сказали бы вашему отцу при встрече, будь он ещё жив. После чего читаете это на его могиле. — Гурджиефф подняла руку, словно осознав, как мрачно это прозвучало. — Не волнуйтесь — это делается при свете дня. Это отличный способ достижения завершённости.

— Не знаю, — сказала Хизер. — Я сейчас ни в чём не уверена.

— Конечно. Это совершенно нормально. Но поверьте, я видела множество похожих случаев. Бо́льшая часть женщин подвергалась насилию.

Хизер видела работы, отстаивающие этот тезис — но чтобы получить  «большую часть», они включали в понятие насилия всё подряд, от поцелуя в щёку от нелюбимого родственника до возни первоклашек на школьном дворе.

Гурджиефф подняла глаза, глядя куда-то позади Хизер. Хизер оглянулась и увидела висящие на стене большие часы.

— Видите ли, — сказала Гурджиефф, — наше время почти вышло. Но у нас было очень хорошее начало. Я думаю, вместе мы сможем разобраться с вашей проблемой, если вы продолжите работать со мной.

7

Хизер позвонила Кайлу и попросила его зайти домой.

Когда он приехал — около восьми, после того, как они поужинали порознь — он уселся на диван, а Хизер — на кресло напротив. Она сделала глубокий вдох, раздумывая, с чего бы начать, а потом просто выложила всё:

— Я думаю, мы имеем дело с синдромом ложной памяти.

— О, — сказал Кайл. — Пресловутый СЛП.

Хизер слишком хорошо знала мужа.

— Ты ведь понятия не имеешь, о чём я, так ведь?

— Ну… да.

— Ты знаешь, что такое подавленные воспоминания — что это такое в теории?

— О, подавленные воспоминания. Конечно, конечно. Что-то такое слышал. Какой-то судебный процесс, нет?

Хизер кивнула.

— Первый был давным-давно, ещё… когда же это было? В девяносто седьмом, что ли? Женщина по имени… сейчас вспомню. Женщина по имени Эйлин Франклин, двадцати восьми или двадцати девяти лет, заявила, что внезапно вспомнила, как видела изнасилование и убийство своей лучшей подруги двадцать лет назад. Изнасилование и убийство были установленным фактом; тело нашли вскоре после совершения преступления. Но шокировало всех не то, что Эвелин вдруг вспомнила, как видела это преступление, а то, что она также неожиданно вспомнила, кто его совершил: её собственный отец.

Каул нахмурился.

— И что с ним стало?

Хизер смотрела на него.

— Его осудили. Потом приговор отменили, но из-за процессуальных нарушений.

— Там были подкрепляющие доказательства, или приговор был основан на одних только показаниях дочери?

Хизер слегка приподняла плечи.

— Это как посмотреть. Эйлин знала подробности преступления, неизвестные широкой публике. Это посчитали свидетельством вины её отца. Однако в ходе расследования выяснилось, что бо́льшая часть этих характерных подробностей публиковалась в прессе двадцать лет назад. Конечно, Эйлин не читала газеты, когда её было восемь лет, но позднее могла просмотреть их в библиотеке. — Хизер прикусила нижнюю губу, вспоминая. — Но знаешь, теперь, когда я об этом задумалась, некоторые детали, которые она сообщила, и правда были в газетах, но они там излагались неправильно.

Кайл окончательно запутался.

— Что?

— Она вспомнила — или утверждала, что вспомнила — вещи, которые, как оказалось, не были правдой. К примеру, у убитой девочки на пальцах было два колечка — серебряное и золотое. Только золотое было с камешком, однако одна из газет написала, что камешек был в серебряном кольце — и именно это Эвелин сообщила полиции. — Хизер вскинула руку. — Конечно, это мелкая деталь, и, вспоминая то, что случилась так давно, обязательно что-нибудь перепутаешь.

— Но ты сказала не просто «подавленные воспоминания». Ты сказала «ложная память».

— Ну, это либо то, либо другое, и в этом-то и проблема. На самом деле вопрос о том, могут ли воспоминания о чём-то травмирующем быть подавлены, является яблоком раздора в психологии уже десятки лет. Подавление само по себе — очень старая концепция. Это, в конце концов, основа психоанализа: ты вытаскиваешь подавляемые мысли на свет, и твои неврозы пропадают. Но миллионы людей, имевших травмирующие переживания, говорят, что проблема в обратном: они не могут забыть о том, что произошло. Они говорят что-то вроде «Дня не проходит, чтобы я не вспомнил, как взорвалась моя машина» или «Мне постоянно снятся кошмарные сны о Колумбии». — Хизер опустила глаза. — И я, разумеется, не забыла — и никогда не забуду — как Мэри лежала мёртвая в ванной.