Факторизация человечности (ЛП)

Кайл медленно кивнул.

— Я тоже, — тихо сказал он.

Хизер понадобилось некоторое время, чтобы успокоиться.

— Но все эти вещи — войны, взорванные машины, даже смерть детей — они случаются сравнительно часто. Нельзя сказать, что они немыслимы; нет такого родителя, который бы не волновался из-за чего-то, что может случиться с его детьми. Но что, если случается нечто настолько неожиданное, настолько выходящее из ряда вон, настолько шокирующее, что разум попросту не знает, что с этим делать? Нечто вроде девочки, которая увидела, как её папа насилует и убивает её лучшую подругу. Как разум отреагирует на такое? Возможно, он и вправду отгородится стеной; есть несколько психиатров и целая куча предполагаемых жертв инцеста, которые в это верят. Но…

Кайл вскинул брови.

— Но что?

— Но очень многие психологи считают, что такого попросту не может быть — что не существует механизма подавления, и поэтому если травмирующие воспоминания внезапно появляются через многие годы после предполагаемого события, то они могут быть только ложными. В психологии мы ведём об этом споры уже более четверти столетия, и до сих пор не нашли убедительного ответа.

Кайл сделал глубокий вдох, медленно выдохнул.

— Так и что же из этого следует? Люди либо могут изолировать воспоминания о травмирующих событиях, которые действительно случились — или мы можем иметь яркие воспоминания о том, чего никогда не было?

Хизер кивнула.

— Знаю, знаю; ни та, ни другая идея не слишком привлекательна. Независимо от того, какую из них ты примешь — и, разумеется, есть вероятность, что в разное время верны они обе — это значит, что наше ощущение того, кто мы есть и откуда мы пришли, гораздо более подвержено ошибкам, чем мы думаем.

— Ну, я совершенно точно знаю, что Беккины воспоминания — выдумка. Чего я не могу понять — это откуда они взялись.

— Самая распространённая теория — что их туда подсадили.

— Подсадили? — Он произнёс это так, будто никогда раньше не слышал этого слова.

Хизер кивнула.

— Психотерапевтическими методами. Я сама видела демонстрацию базового принципа, на примере детей. Ребёнка приводят к тебе каждый день в течение недели. В первый день ты спрашиваешь его о том, что было в больнице, куда его отвезли после того, как он порезал палец. Он отвечает «Я не был ни в какой больнице». И это правда, в больнице он не был. Но ты спрашиваешь его об этом и завтра, и послезавтра, и на следующий день. И к концу недели ребёнок уже уверен, что он был в больнице. Он может рассказать об этом подробную и непротиворечивую историю — и он совершенно уверен, что так оно на самом деле и было.

— Как Биф Ломан.

— Кто?

— Из «Смерти коммивояжёра». Биф не был ребёнком, но сказал отцу: « Всю жизнь ты заставлял меня пыжиться. Я пыжился, пыжился, и мне не по чину было учиться у кого бы то ни было!» [10] Отец смог его убедить, что он занимал в компании гораздо более высокую должность, чем на самом деле.

— Вот-вот, такое возможно. Воспоминания можно подсадить, даже просто намекнув на них и потом постоянно повторяя намёк. А если психотерапевт усиливает намёки с помощью гипноза, то в результате получается поистине несокрушимая ложная память.

— Но зачем психотерапевту делать такое?

— На факультете психологии ходит такая старая шутка, — с мрачным видом ответила Хизер. — Есть много путей к душевному здоровью, но ни один из них по доходности не сравнится с фрейдовским анализом.

Кайл нахмурился. Он помолчал несколько секунд, по-видимому, размышляя, задавать ли следующий вопрос. И решил его задать.

— Я не хочу тебя ни в чём обвинить, но твоя поддержка моей невиновности до сих пор была не слишком уверенной. Почему ты думаешь, что воспоминания Бекки ложны?

— Потому что её психотерапевт предположила, что мой отец, возможно, надругался надо мной.

— О, — сказал Кайл. А потом: — О!

8

После того, как Кайл ушёл, Хизер в раздумье продолжала сидеть в тёмной гостиной. Ей уже давно пора было спать — завтра в девять утра у неё была запланирована встреча.

Чёрт, возможно, бессонница Кайла заразна. Она смертельно устала, но была слишком взвинчена, чтобы заснуть.

Она сказала Кайлу кое-что — слова, которые вырвались будто сами по себе — и теперь пыталась решить, правда ли она в это верит.

Войны, взорванные машины, смерть детей — они случаются сравнительно часто. Нельзя сказать, что они немыслимы; нет такого родителя, который бы не волновался из-за чего-то, что может случиться с его детьми.

Но с Мэри случилось не неопределённое «что-то». Нет, Мэри оборвала свою жизнь, надрезав себе запястья. Хизер этого не ожидала и никогда такого не опасалась. Для неё это было таким же шоком, как… как… да, наверное, как и то, что, предположительно видела Эвелин Франклин — изнасилование и убийство подруги детства её собственным отцом.

Но Хизер не отгородилась от воспоминаний о том, что случилось с Мэри.

Потому что…

Потому что, вероятно, самоубийство не было для неё чем-то немыслимым.

Нет, конечно, Хизер никогда не раздумывала о том, чтобы самой свести счёты с жизнью — по крайней мере, не всерьёз.

Нет, такого никогда не было. Но самоубийство уже входило в её жизнь в прошлом.

Она нечасто об этом думала.

Фактически, она не думала об этом многие годы.

Были ли те воспоминания подавлены? Вытащил ли их наружу недавний стресс?

Нет. Определённо, нет. Она, разумеется, могла вспомнить об этом в любой момент, просто решила этого не делать.

Это было очень давно, когда она была молодой. Молодой и глупой.

Хизер было восемнадцать, она только что закончила школу и впервые в жизни покинула городок Вегревилл в Альберте, чтобы пересечь половину континента и оказаться в гигантском космополитичном Торонто. В тот первый суматошный год она перепробовала много нового. И она посещала первый вводной курс астрономии — она всегда любила звёзды, хрустальные шарики в небе над бескрайними прериями.

Хизер без ума влюбилась в преподавателя этого курса, Джоша Ханекера. Джош был на шесть лет старше, худой аспирант с тонкими руками хирурга и берущими за душу бледно-голубыми глазами; у него был самый нежный, самый добрый характер из всех, кого она встречала.

Конечно, это не была любовь — не настоящая. Но в то время она казалась настоящей. Ей так хотелось быть любимой, быть с мужчиной, экспериментировать, набираться опыта.

Джош казался… не безразличным, нет, но, каким-то неуверенным по отношению к явному вниманию к нему Хизер. Они познакомились в начале учебного года в сентябре; через пять недель, к канадскому Дню Благодарения, они уже были любовниками.

И всё было именно так, как она надеялась. Джош оказался чувственным, нежным и заботливым, и после секса он мог говорить с ней часами — о человечестве, об экологии, о китах, о дождевых лесах и о будущем.

Они встречались бо́льшую часть учебного года. Никаких обязательств — Джош, похоже, их не хотел, да и Хизер, положа руку на сердце, тоже. Ей хотелось расширить свой опыт, а не пустить корни.

В феврале Джошу нужно было уехать. Канадский Национальный Исследовательский Совет содержал сорокашестиметровый радиотелескоп на озере Траверс в Алгонкин-Парке — огромной территории первозданных лесов и докембрийских скал в северном Онтарио. Джош должен был провести там неделю, помогая обслуживать оборудование.

И он уехал. Однако второй астроном, который был там с ним, заболел: аппендицит. Воздушная «скорая» забрала его из обсерватории и отвезла в больницу в Хантсвилле.

Джош остался, но потом началась пурга, из-за которой никто не мог добраться до обсерватории. Неделю он оставался один на один с засыпанным снегом гигантским телескопом.

Это не было проблемой — у него была еда и вода на двух человек на весь срок их запланированного пребывания. Однако когда дороги, наконец, расчистили, и люди из Торонто добрались до обсерватории, они нашли Джоша мёртвым.