Конец эры

Кликс выцеливал второго троодона, когда остальные два накинулись на него с противоположных сторон. Один, балансируя на левой ноге, взмахнул правой. Загнутые когти сомкнулись на стволе ружья. Используя как точку опоры свой длинный негнущийся хвост, динозавр вывернул ружьё у Кликса из рук и отбросил его в кусты. Он и его партнёр синхронно прыгнули на Кликса, прижимая его к земле.

Оставшийся троодон в пяти метрах от меня присел, согнув свои узкие ноги практически пополам. Я уже поднялся на колени, когда он прыгнул; удар вышиб из меня дух. Чудовище стояло надо мной, его руки выгибались,  как знаки «меньше» и «больше». Они потянулись вперёд, и серповидные когти обхватили мою голову с боков. Если бы я пошевелил головой, эти когти вспороли бы мне лицо и вырвали бы глаза. Я впервые за всю свою жизнь ощутил близость смерти. Паника охватила меня, как севший после стирки свитер, сжимая грудь и не давая дышать. Подсыхающая кровь на щеках начала трескаться, когда моё лицо начало искажаться в последнем предсмертном крике.

Но смерть не пришла.

Что-то случилось с троодоном. Кончик его морды задёргался, лицо перекосила судорога, а потом, к моему изумлению, из близко сидящих ноздрей динозавра начала сочиться небесно-голубое, слегка фосфоресцирующее желе. Я смотрел в ужасе, не в силах пошевелиться, думая, у ящера, возможно, возникла аллергическая реакция на мою биохимию из двадцать первого столетия. Я ждал, что он сейчас чихнёт, и от сотрясения тела его когтистые лапы непроизвольно сожмутся на моей голове.

Но вместо этого желе начало сочиться из орбит выпученных глаз, медленно стекая вдоль контуров его морды. Бисеринки густой слизи также начали появляться примерно посередине длинной морды, над преорбитальными отверстиями — большими дырами по сторонам черепа динозавров. Зверюга смотрела на меня, повернув морду вертикально вниз, так что желе потихоньку стекало к её кончику и собиралось там в единый вязкий комок.

Эта масса продолжала расти, выделяясь из головы динозавра, пока на кончике его морды не образовался шар размером с бейсбольный мяч. Он свисал ниже и ниже, приобрёл каплевидную форму, и, наконец, ужасный, поблёскивающий и подрагивающий комок оторвался от носа динозавра и шлёпнулся мне на лицо с мягким, теплым, влажным всплеском.

Я зажмурил глаза за мгновение до удара желейного комка, но я ощущал его у себя на лице, чувствовал, как он растекается по прядям моей бороды, как давит на щёки, прижимает веки. Масса пульсировала и колебалась, словно ощупывая моё лицо. Внезапно она потекла ко мне в ноздри, а потом, через секунду, сквозь носовые хрящи. Я почувствовал, как заложило нос, словно при жестокой простуде. Масса внутри носовых путей проникала дальше, внутрь головы. Я почувствовал давление на виски и болезненное ощущение в изгибах ушных каналов. Звуки окружающего леса стали звучать глуше, и когда желе облепило мои барабанные перепонки, утихли совсем. Теперь я слышал лишь учащённое биение собственного сердца.

Внезапно в правом глазу возникла голубая вспышка, потом такая же в левом. Фосфоресцирующая слизь проникла сквозь мои зажмуренные веки и теперь текла по поверхности глазных яблок. Мои лёгкие горели, требуя вдохнуть, но я подавлял этот рефлекс, боясь открыть рот.

А потом, к счастью, мне дали передышку — по крайней мере, я так подумал. Серповидные когти троодона, что удерживали мою голову, убрались. Я ждал удара, который располосует мне лицо. Пять секунд. Десять. Я осмелился приоткрыть один глаз, после чего в изумлении распахнул оба. Динозавр метровыми шагами мирно ковылял прочь. Он остановился, повернулся; его негнущийся хвост описал широкую дугу. Похожие на кошачьи глаза ящера сфокусировались на мне, но в потухшем их взгляде не было ни злобы, ни неистовства, ни коварства. Каждые несколько секунд ящер переступал с ноги на ногу, восстанавливая равновесие. Я поднёс руки к лицу, чтобы вытереть голубую слизь, но не обнаружил на лице ничего, кроме чешуек засохшей крови, которой окатил меня обезглавленный Кликсом троодон.

Мои лёгкие раздувались, как нерестящийся иглобрюх. Всё ещё находясь в состоянии паники, я боялся, что у меня начнётся гипервентиляция. Я старался успокоить дыхание. Я попытался подняться на ноги; моей единственной целью было убраться отсюда как можно быстрее и избавиться от этого кошмара. Но вместо того, чтобы подчиниться моим командам, моя правая нога окаменела, мышцы застыли, как окостеневшее сухожилие. Затем моя левая нога начала сгибаться в колене, а ступня — вращаться на голеностопе. Я чувствовал себя так, будто у меня припадок. Челюсти стиснулись, прикусив язык, а глаза втянулись в глазницы и расфокусировались. Потом зрачок левого глаза расширился; меловое солнце, словно копьё, впилось мне в роговицу. Пульс участился. Внезапно, ни с того ни с сего, я ощутил эрекцию. А потом, так же внезапно, всё моё тело расслабилось и осело.

Я заметил Кликса, хотя изображение расплывалось и я, по-видимому, не контролировал направление своего взгляда. Пара троодонов, прижимавших его к земле, так же ушли прочь, и он теперь дергался и извивался, лёжа лицом вниз.

Тем временем мои лодыжки продолжали вращательные движения, носки ног описывали в воздухе маленькие круги. Какой контраст с простыми шарнирным голеностопом динозавров. Это была не та мысль, что обычно приходит в голову человеку в моём положении, но не успел я ей как следует удивиться, как утратил контроль над собственным мозгом. Я начал испытывать эмоции, чувства, ощущения. Невероятное трансоргазмическое удовольствие, большее, чем любой секс, о котором я когда-либо мечтал, словно мне подключили батарею напрямую к центру удовольствия. Не успело оно начаться, как его сменила жгучая боль, словно сама душа пылала в огне. Потом глубочайшая депрессия, от которой смерть — желанное избавление. Потом легкомыслие — из горла послышалось идиотское хихиканье. Снова боль, но другая — тоска по чему-то безвозвратно потерянному. Гнев. Любовь. Ненависть, к себе, ко всем на свете, ни к кому конкретно. Калейдоскоп постоянно сменяющихся чувств.

Потом воспоминания, словно страницы моей жизни, листаемые ветром: школьный хулиган толкает меня на асфальт, я обдираю колени, суперобложка дорогой книги, которую папа разрешил мне взять на внеклассное чтение, разорвана; мой первый неумелый поцелуй и тот восхитительный шок, который я испытал, когда её язык сунулся ко мне в рот; удаление зубов мудрости и жуткий хруст, с которым дантист выламывал их из челюсти; восторг при виде моего имени, напечатанного в журнале — моя первая публикация, и последующая депрессия от язвительного письма доктора Бушара, напечатанного в следующем номере; чувство потери, которое так и не прошло с тех пор, как умерла мама и столько всего осталось несделанным и неска́занным; чудо нашей первой близости с Тэсс, ощущение слияния, соединения в единое существо с общими мыслями и дыханием.

А также давно забытое: детский поход с ночёвкой в Мускоку [11]; единственный раз в жизни, когда меня укусила пчела; я четырёхлетний помогаю слепому переходить через дорогу — дорогу, переходить которую одному мне мама запрещала. Я разливаю литровый стакан пепси на футбольном матче, и это приводит отца в бешенство. Унижения, радости, триумфы, поражения, всё свалено в кучу, то вспыхивает, то гаснет.

А потом…

Картины, которых я никогда не видел; воспоминания, но не мои. Ощущения за пределами чувств. Странные виды в незнакомых цветах. Оттенки, которым нет названия. Яркая жара. Тёмный холод. Громкость синего. Тихий шёпот жёлтого. Длинный песчаный пляж, убегающий к слишком близкому горизонту. Прохладное море, и я откуда-то знаю, что оно мелкое, а вода в нём пресная, волны накатывают на песок, но я слышу их не ушами, а воспринимаю вибрации всем телом. Моя нижняя поверхность ощущает сладкий вкус ржавчины. Блуждающие в песке токи звучат как скачущий по столу теннисный шарик. Чёткое ощущение направления на север и юг.

И даже больше…