Урания

Журавлева Валентина Николаевна

УРАНИЯ

Я не люблю, когда люди теряют голову в трудных обстоятельствах. Горы требуют спокойного сердца и ясного ума. Из тридцати четырех спасательных экспедиций, в которых я участвовал, семь пришлось предпринимать только потому, что люди теряли выдержку и делали глупости.

Тридцать пятая экспедиция началась с радиограммы - путаной, на три четверти состоящей из бессвязных призывов о помощи. В этой радиограмме, подписанной начальником высокогорного астрофизического пункта, почему-то упоминалась вторая луна - да, именно вторая луна! - и говорилось, что астроном Закревский заблудился в горах. Когда и в каком районе заблудился астроном, какое у него снаряжение, начаты ли поиски об этом не было сказано ни слова.

Мы вылетели на вертолете вдвоем - я и пилот Леднев - в половине четвертого утра. На сбор спасательной партии требовалось часа два-три, а я не хотел терять время. Весной Памир коварен: частые обвалы, ползущий, липкий, как пластырь, туман, внезапные метели, короткие и жестокие, - тут каждая минута может стать решающей.

До перевала Хытгоз, на котором находился астрофизический пункт, я не рассчитывал добраться меньше чем за час. Вертолет пробивался сквозь рваные, насыщенные грозовым электричеством облака. Стоило немного изменить высоту полета, подняться или опуститься на тридцать-сорок метров, - и вертолет начинало кренить, раскачивать.

Леднев вел машину по приборам. За три года, что мы работали вместе, нам, пожалуй, еще не приходилось начинать поиски в таких сложных условиях. Леднев храбрый парень, он сказал, усмехнувшись: "Запросто можно грохнуть", - но я видел, как ему трудно. Он всетаки посадил вертолет на маленькую площадку у астрофизического пункта и, когда мотор, сухо кашлянув, умолк, спросил у меня, который час, хотя часы были перед ним, на пульте.

Мы вышли из машины. В окнах бревенчатого двухэтажного здания горел свет. Навстречу нам, защищаясь рукой от слепящих фар вертолета, спешил низенький, очень полный человек в расстегнутом меховом комбинезоне. Он тяжело дышал, и по его крупному, в рябинках лицу стекали капли пота. Я подумал, что это начальник пункта, и не ошибся.

- Устинов. Моя фамилия Устинов, - торопливо, глотая окончания слов, сказал толстяк. - Рад, что вы прилетели... Ну, теперь все будет хорошо. Да, хорошо... Прошу вас, пройдемте...

Он побежал к домику, на полдороге остановился, зачем-то огляделся по сторонам, подошел ко мне и, поднявшись на носки, торопливо зашептал:

- Понимаете, там наша сотрудница, Елагина... невеста Закревского... Вы, пожалуйста, осторожнее при ней. Знаете, не надо раньше времени... Может, все еще устроится...

В невысокой, освещенной двумя яркими лампами комнате (это было что-то вроде столовой или общего зала) нас встретили паренек в цветастом свитере и девушка в спортивном костюме и накинутой на плечи меховой куртке. В углу на раскладной кровати лежал мужчина, уже немолодой, смуглый, чернобородый.

Я спросил Устинова, где остальные сотрудники пункта.

- Остальные? - рассеянно сказал он. - Ах, остальные... Двенадцать человек третьего дня ушли с проводником на Зулумколды. Мы строим там опорную базу... Я, Закревский и Хачикян, - он ткнул рукой в сторону чернобородого, - поднялись к лагерю "три тысячи", это на девятьсот метров выше пункта. Потом Хачикяну стало плохо, я помог ему спуститься... Да, да, не следовало оставлять Закревского... Но вы должны понять...

Пока я понимал лишь одно: начальник астрофизического пункта настолько взволнован и растерян, что добиться от него ничего нельзя. Собственно, все они находились в том состоянии, которое Леднев обычно называл "ТП" - тихая паника. И суетливый начальник, и Хачикян, и мальчишка-радист... Все - кроме Елагиной.

Впрочем, о ней следовало сказать с самого начала.

Красота и ум - высшие проявления природы. Но ум иногда бывает злобен, красота же всегда добра. Елагина была очень красива. Впрочем, красива - не то слово. Красивых много. Я бы сказал - прекрасна. Тут разница такая же, как между Ай-Петри и Эверестом.

Лет двадцать назад мне случайно попался потрепанный томик "Популярной астрономии" Фламмариона. На обложке, наискось порванной и склеенной полоской пожелтевшей папиросной бумаги, была изображена женщина с глобусом у ног - Урания, покровительница астрономии. Позади Урании светился звездами черный провал неба. Урания улыбалась и показывала рукой на звезды. Она была совсем земной женщиной, эта Урания, но в глазах ее отражался загадочный блеск далеких звезд... Мне почему-то врезался в память этот блеск. С тех пор я смотрел в глаза многих женщин - иногда очень красивые глаза, - но еще ни разу не видел в них звездного отблеска. И только у Елагиной...

Она была настоящей земной женщиной, как Урания на порванной обложке "Популярной астрономии", но свет звезд дрожал в ее глазах...

Я попросил Елагину объяснить, при каких обстоятельствах исчез Закревский. Она подошла к висевшей на стене карте и начала говорить-коротко, ясно, точно. А в глазах светился удивительный звездный отблеск...

Через три минуты я знал все.

Двое суток назад Закревский остался в лагере "ЗООО". Устинов и Хачикян спустились вниз. К вечеру первого дня Закревский радировал о важном открытии. Радиограмма заканчивалась словами: "Мешает облачность. Попробую подняться выше". Через три часа Закревский передал еще одну радиограмму. Сквозь грозовые разряды удалось разобрать только два слова: "...гипотеза... предполагал..." С этого времени прошло более суток. Закревский молчал. Версия об испорченном передатчике сразу отпала: в лагере "ЗООО" была запасная рация и, если бы Закревский вернулся туда, связь возобновилась бы.

Меня удивило, как Закревский решился уйти из лагеря вечером, перед сумерками.

- Он альпинист, перворазрядник. Хорошо знает горы, - ответила Елагина.

Это осложняло дело. Опытный альпинист за несколько часов мог уйти довольно далеко от лагеря. Я спросил, о каком открытии шла речь в первой радиограмме. Елагина вопросительно посмотрела на начальника.

- Открытие? - переспросил Устинов. - Ах, открытие... Это очень важное открытие. Правда, еще нет уверенности... Но разве вам нужно знать... то есть, простите, зачем вам?..