Хроника глобального бреда

Александр Фролов

Хроника глобального бреда

ОТ АВТОРА

Эта книга рождена опытом человеческой судьбы, накопившимся в результате долгого наблюдения за всем сущим. Такая книга нужна современному, думающему человеку — нужна как воздух.

Я надеюсь, что она одна сможет заменить собой целые горы бездумного чтива, которыми забиты полки книжных магазинов и буду рад, если ты примешь ее всем своим сердцем: мои размышления — это твои размышления.

Я писал о глобальной катастрофе, происходящей в недалеком будущем и ты, конечно, спросишь, а будет ли она на самом деле?.. Читай внимательно и сам все поймешь. Не пугайся, если уверишься в неизбежности скорого катаклизма: я показал в своей книге, как нужно поступать тогда.

Всякое планетное помешательство не бывает долгим, жизнь продолжается и после него. А происходит она из прошлого; поняв прошлое, сумеешь понять и настоящее, и будущее.

Больше чем о катастрофе, я хотел написать о жизни — чудесном богатстве, дарованном людям великой Природой. Ты сам видишь, что наша с тобой повседневная жизнь далека от идеала; подумай вместе с моими героями, какой же стоит ей быть?

Прошу не очень обижаться, если ты верующий или иной со мной национальности, и я больно задел тебя своим словом; меньше всего я хотел кого-то обидеть. Попробуй глубже вникнуть в чтение и, может быть, ты разделишь мое мнение.

Читай мою книгу, человек Земли, и ты поймешь все!..

С искренним уважением, Александр Фролов.

КНИГА ПЕРВАЯ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

— М-м, твою мать! — взвыл Орлов, кувыркнувшись метров с пяти и сочно сев прямо на «пятую точку».

Автомат упал рядом, морозозащитные очки соскочили на подбородок; стеганная мехом «полярка» смягчила удар, не то бы копчику — каюк! Скрипя зубами от боли, пытался встать, переворачиваясь на бок и колени, но не смог.

Лег на спину и огляделся: кругом та же темень, что и снаружи. Да и откуда здесь взяться свету?.. Света не может быть нигде — с тех самых пор, когда еще полгода назад солнце скрылось за плотной пеленой пыли, поднятой по всей планете нескончаемыми ураганами, и небо заволокло копотью пожарищ и вулканической сажей. Все, что могло гореть, уже давным-давно прогорело: по всей Земле сейчас нет ни огонька, ни искорки; только сплошная сумеречная мгла — мгла, мгла и пыль, что скрипит на зубах и под унтами на черном снегу. Завывающий ветер из края в край и бесконечное царство стужи, сковавшей мир; хоть что-нибудь живое уже давно вымерзло, окоченело. И так всюду.

— Градусов восемьдесят сегодня… — подумал солдат.

С трудом повернулся на правый бок, освобождая карман с сигаретами. Прикурил, осторожно покашлял, пережидая боль; онемевшие пальцы спрятал в рукавицы и скоро почувствовал, как они отогреваются. Заметно было, что тут намного теплее, чем на улице: не ниже минус двадцати-пятнадцати — прямо Ташкент!

Достал зажигалку, посветил вокруг, ничего толком не разобрал: бетонные стены в нескольких метрах, пол, высокий потолок, поодаль угловатые стеллажи. Бункер какой-то!.. Решил долго здесь не задерживаться.

— Отлежусь немного, побреду своих искать — похоже, к вокзалу они рванули. Давят «черные»!.. Не догоню наших, поймают: они сейчас везде рыскают, ловят отступающих. Уже не издеваются — торопятся, просто добивают!

Бросил окурок, повернулся на спину; слушал свое сиплое дыхание и смотрел в потолок — там едва заметно светилась дыра, через которую провалился в подземелье. Наверху чуть светлее, чем в бункере: если бы не пыль, которая висит и висит в воздухе уже многие месяцы, то там была бы картина черной звездной ночи. А теперь и на улице… в десятке метров ничего не разглядишь!

Боль унималась с трудом. Боец тревожился:

— Неужто конец мне? Без своих не оклематься — в поясницу, гадство, будто лом вбили!.. А ноги ничего, шевелятся! Значит, позвоночник цел. Может, разойдусь как-нибудь? Доберусь, доползу до наших!.. Лишь бы «черти» не поймали: две гранаты осталось да полтора магазина в «калаше».

Больно сдавило под ложечкой.

— Пожрать бы еще чего-нибудь!.. «Сундук» — прапор, позавчера последние сухарики раздал… и по банке тушенки на четверых.

Снова лежал, закрыв глаза. Взглянул на часы: светящиеся стрелки показывали пять двадцать утра.

— Утра! — хмыкнул про себя. — Утром солнышко встает, птички поют. А птички-то — еще когда окочурились!.. Какие не дуры, на юг улетели; там ничего, жить можно! Там — как здесь в бункере: ниже минус двадцати температура не опускается.

Полежал еще. Спина ныла, но сел без труда; нехотя размышлял:

— Скоро час, как здесь — надо идти. Где же тут выход может быть?.. До дыры не дотянуться. А-а, ладно! Если что, веревку какую-нибудь найду, «кошку» сделаю. По стенке, ногами… так и вылезу, поди?

И вдруг обмер: в кромешной тишине ясно уловил шорох крадущихся шагов. Пошарил возле себя, подтянул за ремень автомат, судорожно вцепился в рукоятку; подполз задом к стене, оперся головой.

Шаги уже близко. Понял: «черные» подбираются!.. Быстро достал гранаты из нагрудника, положил на живот. В мозгу страшная мысль: — Все, хана! Подойдут ближе, «эргэдэшку» кинут.

Опять лежал, слушал: шагов больше не было… ушли, что ли?

И вдруг звонко:

— Эй, чурка! Автомат клади и ползком ко мне. Че не так — очередь схаваешь! Давай без дуры… ну, ползи!

— Наши!.. — аж засмеялся беззвучно. Хотел крикнуть: свой… эй, я свой! — а из груди сиплое: — О-ой… о-ой.

— Че ты там? Ползи, давай — щас врежу!

— Да свой я, свой! — выдавил, наконец.

— Че гонишь, тварь, какой «свой»?

— Свой, русский… Орлов я!

— Свой?.. Ну, все одно ползи. Давай-давай, ползи!

Орлов пополз вперед, и тут тьма озарилась маленьким огоньком: в руках неизвестного зажглась свеча. Простая фабричная свечка, которой уже давным-давно нигде и не увидишь! — все, что могло гореть, освещая дорогу, сожгли. Он поднял голову и посмотрел на державшего свечу.

Небольшого роста, укутанный в ворох всевозможных одежек — военных и гражданских; на ногах какие-то бахилы из тряпья, на голове лохматый собачий малахай. Лицо узкое, курносое, в пятнах сажи от рук; светлый чуб из-под шапки, неясного тона глаза.

— Ну, вставай, коли русский. Давай, помогу!

Вдвоем поплелись по коридору, скоро приведшему к большому каземату, заполненному остатками таких же, как и в соседнем, стеллажей. Уцелевшие еще стеллажи заставлены коробками, жестянками, мешками и мешочками. Угол в каземате отгорожен фанерой и обломками досок, образующих подобие хижины; скорее, даже каптерки — метра три на четыре.

Вход завешен плотной тканью, похожей на ковер или кошму, внутри «каптерки» солидный топчан с трех сторон, посредине ящики. На них чашки и кружки, несколько пустых жестяных и стеклянных банок и штык-нож. А главное, в углу от входа настоящая, полыхающая огоньками, тускло освещающими помещение, печка-буржуйка; и на ней — эмалированный чайник!

Спаситель вошел первым, распорядился:

— Давай, падай! Щас чаю попьем. Задубел, ага?..

Оружие поставили в угол. Орлов скинул рукавицы на топчан, бросился к печке и грел, грел руки и лицо у столь нежданного источника тепла, жадно тянулся к нему всем своим существом. Какое чудо: оказаться у случайного огонька среди снежной пустыни в жуткий восьмидесятиградусный мороз!

Изо рта валил пар, а он дышал и дышал струящимся жаром, торопясь насладиться им. Согревал заледеневшие ладони, подносил их к закоростившимся от мороза щекам и снова протягивал к раскаленной печке. Вот оно — блаженство!.. Уже четыре дня не сидел так у огня; грелся бы и грелся.