Сыны Всевышнего (СИ)

– Вам своих детей мало? – сонно вздохнул господин адвокат, носом утыкаясь Радзинскому в шею. – Сколько их, кстати, у Вас?

– Кровных? Трое. И пятеро внуков.

– Как же Вы сумели? – вяло поразился Андрей Константинович. – Я наводил о Вас справки – Вы никогда не были женаты.

– М-да, я никогда не был женат, – туманно ответил Радзинский. – Скажем так: по молодости я вёл себя не слишком хорошо…

– А ещё у Вас есть – этот, как его – Ливанов. Я помню его по астрологической Академии. Он всё время с большим интересом на меня косился. Тоже Ваш «сынок»?

– Само собой, – хмыкнул Викентий Сигизмундович. – Я всё хотел спросить: ты от скуки или от злости природной пару раз на него порчу навёл?

– Это Вам был привет, – усмехнулся Руднев. – Ну и чтоб не любопытствовал. Не люблю, когда на меня таращатся.

– Ясно. – Радзинский спокойно и размеренно гладил Руднева по шелковистым волосам своей огромной ладонью, другой рукой крепко прижимая его к груди.

– А Панарин с долгами уже расплатился? Вы поэтому с ним породниться готовы? – после долгого молчания вдруг ревниво спросил господин адвокат.

– Его освободили от долгов. Чувствуешь разницу, Андрюша? Сам бы он вовек не расплатился. Он раскаялся, и долги ему простили. А эту свою глупую ревность ты брось: Панарин тебе не конкурент, хотя бы уже потому, что он женат.

– Он развёлся.

– Не знаю, что он опять тебе наплёл – даже странно, что ты такой доверчивый! – только не разводился он ни через гражданский, ни через церковный суд. Брак-то у них венчанный, церковный. Просто жена разозлилась на него и к маме в Питер укатила. А Женя твой решил воспользоваться ситуацией и отдохнуть немного от тяжких супружеских обязанностей. Вообще, они друг друга стоят, я тебе скажу! Ксюша эта – тот же Женя, только в юбке. Как они друг друга ещё не растерзали – загадка…

– Панарин – сво…

– Тише-тише, – Радзинский предостерегающе приложил палец к его губам. – Не ругайся. Тебе вредно, – хмыкнул он, с трудом удерживаясь от смеха.

Сколько ещё времени они провели так – молча, обнявшись – Андрей Константинович не запомнил. В памяти отложилось, что стоять потом было не то чтобы трудно, но как-то… странно: он чувствовал себя лёгким, как пёрышко, и поэтому периодически пытался за что-нибудь схватиться, чтобы не улететь. Этим «чем-то» всё время оказывался Радзинский, который снисходительно усмехался и деликатно, но настойчиво отцеплял от своей рубашки рудневские пальцы.

– Т-ш-ш, т-ш-ш, Андрюш. Придётся немного постоять, – говорил он сочувственно и продолжал вытягивать из него нити. Пространство между ними полыхало разными цветами, как северное сияние. Несмотря на своё состояние, Руднев очень внимательно смотрел, что именно Радзинский с ним делает. И запоминал, и даже умудрялся понимать смысл его действий. Сказать, что он был восхищён возможностями и искусством Радзинского, значило бы сильно преуменьшить его истинное впечатление. Ему, правда, не понравилось, когда Викентий Сигизмундович начал соединять его нити со своими, сплетая из них огромный светящийся кокон. Тело Андрея Константиновича, скорее, инстинктивно, чем сознательно отторгало чужеродную энергию. Но Радзинский его уговорил, убедил, успокоил – и всё получилось.

Когда Руднев открыл глаза и увидел перед собой стену панаринской спальни, он поначалу решил, что всё это ему приснилось. Но потом он попробовал на вкус воздух и тихо застонал: запах Радзинского пропитал его насквозь, въелся в кожу, в волосы, в одежду. Поможет ли в этой ситуации душ? Никакой уверенности…

– Киса! Где тебя носит? – капризно простонал Андрей Константинович и отбросил жаркое одеяло. И только после этого понял, что сейчас глубокая ночь. А он каким-то образом видит всё так же ясно, как днём. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!.

====== Глава 72. Маленькая слабость ======

Темно. Только слабые очертания окна выступают на фоне вязкой, бархатной черноты. И душно до невозможности. Радзинский всё ворочается и вздыхает на диване в гостиной. Двери настежь открыты. В соседней комнате смутно белеет аверинская постель и оттуда не доносится ни шороха, ни звука.

– Коль, ты спишь?

– Нет, конечно. Ты же каждые три минуты меня дёргаешь.

– Ну, извини.

– А если не извиню, то что?

– Не знаю даже. Такого ещё не случалось… Сначала, наверное, не поверю.

– И правильно не поверишь. Ну, говори уже, что там опять тебя торкнуло.

– Коль, ты только не смейся!

– С чего это мне вдруг смеяться?

– Да ты же всегда насмехаешься!

– Тебя послушать, так я просто закоренелый циник какой-то!..

– Циник не циник, но безобидным мальчиком-зайчиком тебя могут считать только дураки.

– Спорить не стану… Кеш, ты опять одеяло на пол сбросил?! – Аверин с возмущённым возгласом приподнимается на локте.

– Оно само!.. – Радзинский пытается изобразить благородное негодование, но быстро сдаётся. – Ну, хорошо! Скажем так – я не стал ему препятствовать. Жарко мне!

– Так открой окно пошире!

– Чтобы ты утром с соплями проснулся? Благодарю покорно!

– Опять я виноват?

– Что значит – опять? Можно подумать я только и делаю, что претензии тебе предъявляю!

– Ладно, – обречённо вздыхает Аверин. – Иди сюда. Подушку только захвати. По пути можешь открыть все окна в квартире. С тобой я точно не замерзну – ты же как печка!.. – и он с тяжким вздохом падает обратно на подушку.

Радзинский бодро стучит в темноте рамами, отдёргивает плотные шторы. В комнате сразу ощущается лёгкое движение прохладного свежего воздуха. Прошлёпав босыми пятками в спальню, Радзинский роняет на постель свою подушку и довольный плюхается на спину рядом с Авериным. Удобно устроившись у него на плече и до подбородка укутавшись одеялом, Николай Николаевич ещё раз вздыхает, закрывает глаза и намеревается уснуть.

– Коль, – виновато шепчет Радзинский.

– Ну что ещё? – недовольно бормочет Аверин, не открывая глаз.

– Коль, пообещай, что не умрёшь раньше меня.

Аверин подскакивает и с изумлением всматривается в блестящие в полумраке глаза Радзинского.

– Кеш, ты спятил? Тебя в той комнате галлюциногенный комар укусил? Или ты по ночам всегда бредишь – я просто не замечал?

– Ты обещал не смеяться… – бархатистым баском упрекает Радзинский.

– Я разве смеюсь? Я в шоке!

– Ты не смеёшься – ты издеваешься. Это одно и то же.

Аверин, опираясь на руки, нависает над ним.

– Это от меня не зависит. Как я могу тебе обещать?

– А ты попроси.

– А сам чего не попросишь?

– Уже попросил.

– Ясно. – Аверин ложится обратно, снова устраиваясь на широкой груди Радзинского. – Обещаю попросить, – бормочет он.

– Смотри, не забудь!

- Забудешь такое – как же! – бурчит Николай Николаевич себе под нос. – А позже можно? – ворчливо спрашивает он через некоторое время.

– Нет, Коля, я за тебя волноваться буду! – обиженно восклицает Радзинский.

– Так ты, значит, хочешь, как в сказке: «Жили они долго и счастливо и умерли в один день»?! – Аверин слегка приподнимает голову и тут же роняет её обратно. – Можно тогда одновременно высвободить сознание – и в Нирвану! Как тебе такой вариант?

– Это слишком на самоубийство смахивает. И потом – не хочу я в Нирвану! Что я там забыл? Там тоска, наверное…

– Правильно. И Аделаида…

Радзинский начинает сотрясаться от беззвучного смеха. Аверин терпит какое-то время, потом тычет его кулаком под рёбра:

– Перестань. У меня от такой качки начнётся морская болезнь!

– Всё-всё! – заверяет Радзинский, вытирая выступившие от смеха слёзы. Он крепко обхватывает Аверина обеими руками, и закрывает глаза, честно намереваясь уснуть. Но через некоторое время снова раздаётся его сонный голос, – Коль, прекрати моргать. Твои ресницы мне шею щекочут.

– А? Хм… Я тут прикидываю: ты лет тридцать протянешь ещё – до девяноста? – задумчиво откликается Николай Николаевич.

– Ты собираешься ещё и сроки конкретизировать? – поражается Радзинский, сразу распахивая глаза. – По-моему, это хамство!