Non Cursum Perficio (СИ)

-Немного светлее, – пробормотала Арина себе под нос, скользнув ладонью по железной дверце распределительного щитка. В галогенках под потолком коридора затанцевали мерцающие бледно-голубые огоньки, и Арина, слабо улыбнувшись, пошла к лестнице, не отнимая ладони от стены – там под штукатуркой тянулись жилы проводов. Несколько соседей, которые все ещё надеялись на восстановление подачи электричества, несмотря на болтающиеся под окнами оборванные провода, оживлённо высунулись из своих дверей, дабы собраться и обсудить чудо.

И, увидев Арину, тут же испуганно втянулись обратно, шепча и бубня: «Принципалка! Девушка из Кирпичного! Идёт куда-то, ненормальная… она ведьма, настоящая… с такими узами у нас дети не рождаются… ведьма!».

-Быдло неграмотное, – довольно громко сказала им всем Арина под аккомпанемент хлопающих и лязгающих по всей длине коридора дверей, и зажгла галогенку над плитой в той квартирке, где плакал испуганный ребёнок. Дитё тут же притихло, зато заголосили его родители… Арина опять слабо улыбнулась, вытерев лоб запястьем левой руки – эта зажженная лампа вытянула у девушки довольно много энергии. Но не помочь Арина не могла. Шлёпая задниками старых туфель, Арахис спустилась по лестнице и шагнула на крыльцо.

Ураганный ветер тут же сбил её с ног, бросив боком на железные перила, задрав подол белой сорочки и залепив рот жестоким, ледяным поцелуем. Девушка закашлялась, цепляясь за стену тут же онемевшими от холода пальцами, и сквозь навернувшиеся на ресницы слёзы посмотрела вдоль улицы на самое высокое место Кривражек – на Маслобойный хутор. Именно там делали лучшие во всём Некоузском клине молоко, сыр, сметану, творог и масло. Потом, согнувшись, прижимая к себе плащ, она медленно побрела в ту сторону, стиснув зубы. Град сёк лицо, но Арина не ощущала боли: от стылого холода кожа потеряла чувствительность, словно её обкололи новокаином.

Минут через сорок Арина взобралась на хутор по скользким от ливня и града, перекосившимся, разбухшим деревянным лестницам. Кривражки, замершие в немом крике о помощи, лежали у её ног. Захлёбываясь ветром и страхом, девушка обводила взглядом посёлок. Выхваченные из тьмы вспышками молний тёмные дома – сорванные крыши и ставни, выбитые окна. Деревянный мост, сметённый с места вздувшейся от ливня, как труп утопленника, речкой Болвянкой. На перекрёстке Сосновой и Колодезной алым заревом полыхал трёхэтажный домик. Ещё один до сих пор горел там, откуда Арина пришла – напротив её малосемейки.

Пока девушка, дрожа всем телом, стояла на холме, в посёлке распустился ещё один огненный бутон – совсем рядом молния ударила в здание старой школы. Это стало последней каплей. Арина, стерев кровь и воду с иссечённых щёк, подошла к уходившей своей вершиной в водоворот туч металлической вышке заземления. Обняла её, прижавшись всем телом, стоя по щиколотку в грязи, запрокинула голову. Сейчас… вот сейчас.

Да, Арина Арахис переехала в Кривражки всего несколько месяцев назад, и не всем в посёлке вышколенная девушка-принципалка из Кирпичного пришлась по вкусу. Но в Кривражках не было староверов, не было безумия надолго утонувшего в гражданской войне Никеля или коллективных самоубийств, как в Берёзниках – и Арина понимала, что не сможет не помочь жителям посёлка. Потому что умеет, потому что это в её силах – остановить сумасшедшую стихию…

Разряд молнии рухнул на холм вместе со своим грохотом, словно сошедший с рельсов состав, и вонзился в стержень высоченной трубы. Арина вскрикнула, принимая на себя удар; в окнах домов разгорелись такие уютные, такие знакомые бело-голубые лампы. Ещё разряд…

Эпицентр безумной грозы был сейчас как раз над Маслобойным хутором: Арина верно выбрала место. Содрогаясь, задыхаясь, словно в любовной горячке, девушка всё сильнее вжималась всем телом в раскалившийся металл вышки заземления, выпивая из неба, из волглых, мокрых туч, разрушительную энергию грозы. Сила переполняла её, словно вода – русло высохшей реки в сезон дождей, хлестала через край, заставляя стонать от боли и наслаждения, впивая ногти в начавшийся плавиться стержень вышки. Чёрные волосы Арины стояли дыбом, сорочка и плащ дымились, по коже пробегали синие электрические искры – и, увидь её сейчас Элен Ливали, не усомнилась бы она в исключительности собственного таланта?..

Последняя молния ударила в пять сорок одну утра, и полил дождь. Уже обычный дождь, без грозы и града... Сердце девушки остановилось несколькими минутами раньше, сведённое судорогой.

Умирая, принципалка Арина Арахис, спасшая Кривражки, улыбалась.

…Ночь окончательно загустела за окнами – сладкая, спокойная, тёплая. Не ночь, а манная каша. Посидев молча пару минут, Рыжик со стоном блаженства потянулся всем телом, зевнул и встал, чтобы занавесить шторы. Камилло только глазами ему вслед хлопнул:

-Эй, погоди, это всё конечно захватывающе и интересно до дрожи, но как же коровы?! Ты же говорил, что история будет про коров из Кривражек!

-А, про это, – Рыжик неопределённо махнул рукой и встал на цыпочки, дёргая верх гардины – колечко зацепилось за что-то и не хотело двигаться с места. – Ну, они же там коров всех своих держали на Маслобойном хуторе, в этом хозяйстве «Кривмолпрод». Хорошее, конечно, название, до визгу… Вот зараза охреневшая.

Разозлившись на неподдающееся колечко, Рыжик резко рванул гардину. Заранее почуявший последствия этого действия Камилло сорвался с дивана, разбросав по окрестностям фантики от барбарисок… С большим куском обоев и едва ли не с килограммом штукатурки деревянный карниз рухнул вниз, прощально взмахнув шторами. Диксон еле успел выдернуть остолбеневшего Рыжика из-под этой импровизированной гильотины – спустя пару секунд дубовая балясина грянулась об пол точно на том месте, где стоял Камиллов найдёныш.

-Дорес тэхе… Я смотрю, вы тут развлекаетесь.

На пороге комнаты, иронически улыбаясь, стоял Дьен Садерьер в несколько необычной для него одежде – красных джинсах и белой футболке с надписью «Так много женщин, так мало времени».

-Присоединяйтесь, капо, – Рыжик отвесил изящный поклон и крутнул рукой в сторону руин безвременно погибшего карниза.

-О, вряд ли я смогу внести в интерьер разрушения большие, нежели вы, милорд, – Садерьер без приглашения уселся на диван, закинув ногу на ногу и сцепив руки на колене. Над локтём у него был рубец от ожога, и Рыжик чуть поморщился – он не слышал этой истории, и вряд ли когда-нибудь услышит… Садерьер никогда не распространялся о своём прошлом. Жаль. Больше всего на свете Рыжик любил истории.

-Ладно, хватит, шутки в сторону. Я не зря посмел побеспокоить вас, милорд, к тому же в столь неурочное время, да простится мне эта дерзость, – Дьен поднял голову и по очереди посмотрел на Рыжика и на Камилло, как бы подтверждая, что речь пойдёт о серьёзных вещах.

-Кронверк потерял контроль над Некоузским клином – не выдержала защита. Глава Центра Элен Ливали сегодня в полдень встретилась с Льчевскими дожами. Результаты переговоров пока не были обнародованы, но наш человек в Льчевске сумел узнать, что с вероятностью в девяносто процентов дожи примут идею уз. Льчевск – это идеальный полигон для экспериментов Элен Ливали, не то, что провинциальные Берёзники. Крупный промышленный город, как-никак…

Рыжик, скрестив руки на груди, молча и не мигая, смотрел на Дьена безо всякого выражения. Камилло про себя обзывал это состояние Рыжика «Я памятник себе воздвиг нерукотворный», и успел смириться с тем, что его найдёныш редко улыбается и ещё реже смеётся. А вот Садерьера явно затрясло от злости под немигающим взглядом чёрных глаз.

-Вы должны понимать, что означает для всех нас потеря Кронверком контроля над клином, милорд, – Дьен пытливо всматривался в оцепеневшее лицо Рыжика, ища там тени и отблески хоть каких-то чувств. Тщетно.

-Я понимаю, Дьен. И что? – Рыжик в конце концов вскинул тонкие, как будто нарисованные грифелем брови – в этом жесте сквозило холодное, слегка недоумевающее презрение. И в эту секунду Дьену сильно – как никогда сильно, до дрожи в пальцах – захотелось влепить пощёчину по этому безразличному фарфоровому лицу. Так, чтобы остался отпечаток ладони. Хоть раз, но за всё, принесённое ему в жертву. За величайшее долготерпение Дьена, за роль безгласной тени, за то, что, неоднократно спасая его жизнь, Садерьер ни разу не услышал «спасибо». За пытки брезгливым пренебрежением и откровенной ненавистью, за все его бунты и демарши… А главное, за то чувство иррационального страха, что возникало у Дьена, когда он сталкивался с очередным поворотом в лабиринте по имени Норд – как раз тогда, когда уже надеялся увидеть выход.