Non Cursum Perficio (СИ)

-А почему в Льчевске? Он что, тайком от меня за три дня успел переехать в Некоузский округ? – Рыжик, быстро всё вычисливший про комендантшу по имени Павлик Морозов, задыхался от возмущения и страха, комкая в руках край одеяла. – Что вообще происходит?

Он не был удостоен ответа, и это само по себе было самым страшным ответом. Хрустнувшее стекло золотого компаса, побелевшие ногти, треск захлопнувшейся мышеловки, которая сломала два чёрных шёлковых крыла того, кто так хотел свободы…

-Спасибо за ночлег, мне пора идти, – в сторону коридора негромко сказал Рыжик, застёгивая сапожки – пальцы дрожали, замок заедало. Торопливо накинул подаренный китель, встал и обнаружил, что вместо двери в комнате теперь сухопарый инспектор. Подрабатывает, видимо, на совмещении. С почасовой оплатой. Ни грамма не веря, что сумеет выбраться из этой кирпичной клетки, Рыжик вежливо проговорил:

-Позвольте пройти, я тороплюсь, – и был пригвождён к месту одним лишь взглядом тусклых глаз неопределённого цвета. Что-то вроде несгораемого шкафа для документов, который полвека простоял в углу канцелярии, и был многажды перекрашен в самые унылые оттенки палитры.

«Исполнитель, – подумалось пригвождённому Рыжику сквозь влажную, облачную пелену обречённости. – Ему никакая иная должность в принципе и не подходит. Инструмент в руках системы. Вооружённый придаток административного делопроизводства, мать его так…».

-С нами пройдёте, – голос второго мужчины обвился вокруг шеи Рыжика мотком колючей проволоки. Рыжик, бессильно прикрыв глаза, уже был готов услышать произнесённое с издевкой осведомлённости обращение «милорд» – но не услышал. Молчание позволило ему судорожно глотнуть воздуха и взять себя в руки. Не знают. Не знают, что их неводах бьётся не треска и не камбала, а золотая – золотисто-рыжая! – рыбка… Некоуз ещё не воспринимает его, как угрозу своим драгоценным узам, ещё не объявлена охота, и это хорошо, это значит, что есть шанс спастись.

-Имя? Фамилия? Дата рождения? – в три выстрела разбил благословенное молчание тот, что у дверей. Рыжик чуть поднял левое плечо и посмотрел с таким отвращением, будто это была половинка яблока с откушенным червяком. Причём в яблоке, подразумевалось, осталась задняя часть этого червяка.

-Я не собираюсь отвечать на эти бессмысленные вопросы, и вообще мне глубоко непонятны причины вашего навязчивого интереса к моей особе, господа… – процедил Рыжик через плечо. Золотая цепочка от компаса нервно позвякивала в его стиснутой руке.

-Ах, глубоко непонятны?! – завёлся второй, бросая папку на подоконник и вскакивая. Пиджак на нём как-то странно топорщился подмышкой. «Наплечная кобура, – отстранённо констатировал Рыжик, – мне такая не нравилась, неудобно… Я на поясе носил».

-Дай я сам, – первый шагнул к оцепеневшему мальчишке, сгрёб в пятерню золотисто-рыжие волосы и стиснул так, что у Рыжика слёзы навернулись на ресницы. Душевным тоном, насквозь пропитанным издевкой, исполнитель продолжил:

-Слушай сюда, ты, дрянь спесивая! Это ж мы с тобой по-хорошему разговариваем! А можем и по-плохому, да? (тот, что возле окна, кивнул) Поэтому снизойди до нас, мразь, будь так любезен! И уясни, что таких, как ты, мы без горчицы жрём. Вы такие милые все с виду, а внутри одна гниль, уж сколько перевидали...

Рыжик зажмурился, стиснув зубы. Чужие грязные пальцы терзали его огненные локоны и рвали швы на наспех зашитой душе. Да, да… Ты прав, цепной пёс законности и порядка, ты даже сам не знаешь, как ты прав – все мои потроха, включая сердце, давно вырваны и проданы. Осталась гниль, на которую не польстился командор войны, да красивый фантик из шёлка…

-Имя? – скучно спросил тот, что у окна, и тогда Рыжик, одновременно скалясь от боли и дерзко ухмыляясь, прошипел ненавистное:

-Дьен. Дьен Садерьер.

Сухопарый отпустил его – так резко, что Рыжик упал на колени, закинув голову и тяжело дыша. Кровь пачкает золото, истина пачкает душу. Впереди – запреты, решётки, конвой, узы Некоузья.

Не те нежные, невидимые ниточки драгоценной марионетки, что привязывал к тонким запястьям командор Садерьер, а вполне осязаемые неволя и унижение.

«Очень в моём духе – сменять мыло на шило», – горько усмехнулся Рыжик, вставая и глядя на этих инспекторов департамента планомерного убиения личности. Он знал, что не вынесет ни единой минуты несвободы. Лучше… лучше… да.

Лучше.

…За плечами у инспектора было семь лет безупречного служения системе, тренировки на закрытом полигоне и в тире, курс психологической подготовки и опыт участия в боевых операциях. Не помогло ничего – он даже не успел моргнуть и зафиксировать движение, как Рыжик прыгнул на него, вцепившись в горло под воротничком мундира, опрокидывая спиной вперёд – в окно… Хруст стёкол, треск хлипкой общажной рамы. Отчаянный крик раскаяния и ужаса бедной комендантши, медленной медузой сползающей в полуобмороке на грязный пол. Мат второго инспектора, рвущего из кобуры штатный РСА. И лишь двое в этом разломанном, нереальном мирке молчали, а с серого хмаревого неба продолжал лить дождь…

Рыжик, оглушённый, с осколками и щепками в волосах и блузе, продолжал неистово душить уже мёртвого мужчину, с ужасом смотревшего вверх стеклянным взглядом. Не бывать ему в раю, за мокрыми облаками, за сотнями дверей… Жаль, что размер груза собственных грехов мы зачастую способны оценить лишь на последней таможне. «Извините, мы пропускаем только с ручной кладью. Нет, «красный коридор» не работает, – как, вы не знали?! А почему не читали наших инструкций, там ведь всё есть? Их всего двенадцать, могли бы найти время!».

Овдовевший инспектор № 2 сумел отклеить от себя захлёбывающуюся истерикой табачную комендантшу, залепив ей звонкую пощёчину, и бросился к окну. Прицелился этой рыжей твари на два пальца ниже левой лопатки – чтобы бить на поражение. Все инструкции, предписания, акты и прочая бумажная вермишель – подстилка законности – были сейчас забыты, скомканы, смяты, отшвырнуты прочь. Хотелось крови и торжества справедливости – до того, что звенело в ушах и стискивались со скрипом зубы. Получай! Получай, дрянь, за то, что осмелился так дерзко сопротивляться и почти выиграть…

Тихое клацанье взводимого курка – как тихий смешок девушки-таможенницы за стойкой регистрации: сдаём багаж?..

Рыжик многое, неисчислимое количество раз слышал этот призрачный смех. Он даже как-то раз кокетничал с девушкой-таможенницей и совал ей пудреницу – «пудрить носик». А потом, сдав свой лёгкий саквояж, бежал к ожидавшему его лайнеру компании Seventh Heaven.

Вот только его рейс тогда отменили. И он вернулся.

-Не сегодня, – извиняющаяся улыбка кокетке с таможни – она обиженно надувает губки и хлопает вслед той самой круглой пудреницей: приходи поскорее! Мне без тебя скучно багаж принимать и взвешивать! Рыжик уходит прочь длинными пустыми коридорами аэропорта, чтобы в конечном итоге оказаться в Льчевских дождях, под прицелом РСА, за три секунды до рейса, которого вновь не будет.

Вся обойма, в ослепительной ярости, в алой пелене безумия – выстрел за выстрелом – ушла в спелую человеческую мякоть. Да что толку расстреливать того, кто уже мёртв?..

Позже в рапортах это будет описано сухим, неинтересным официальным языком. А сейчас инспектор, выпустив раскалённое, дымящееся оружие, в опьяняющем ликовании сидел на протёртом коврике, часто дыша и вытирая пот со лба. Он даже на судебном процессе не верил, что расстрелял своего мёртвого коллегу, ни разу не попав в мальчишку, который успел скатиться на асфальт и прикрыться трупом врага от собственной смерти. Но факты оставались фактами, а факты, как известно, вещь упрямая – и упустивший Рыжика инспектор был казнён своими же коллегами из Кирпичного, упорно не желая понять, в чём его вина.

А Рыжик, сосчитавший глухое шмяканье пуль – восемь из восьми! – уполз прочь по грязному асфальту и битому стеклу, всё так же сжимая в окровавленной руке со сломанными ногтями свой золотой компас на цепочке. Дождь смывал всё, всё…