Башня Волверден

— Я не могу! Не могу! — воскликнула девушка, умоляюще глядя на спутниц. — Гедда! Иоланта! Я не могу пойти с вами.

Гедда крепче сжала ее руку, словно изготовясь применить силу.

Но стоявшая впереди Иоланта, словно мать, опекающая дитя, обернулась, отрешенно улыбаясь.

— Нет, нет! — упрекнула она. — Пусть придет, ежели сама захочет, по зову сердца, Гедда, и не иначе. Башне потребна добровольная жертва.

Сильные пальцы ее, сомкнувшиеся на запястье Мейзи, с нежной настойчивостью влекли девушку вперед, не прибегая к принуждению.

— Ты ведь пойдешь с нами, дорогая? — спросила Иоланта тем завораживающим серебристым голосом, что околдовал Мейзи с самых первых мгновений их знакомства.

Девушка заглянула в ее глаза, бездонные и ласковые. Странная решимость вдруг овладела гостьей, придав ей сил.

— Да, да… я… пойду… с вами, — медленно проговорила она.

Теперь подруги держались чуть впереди своей спутницы, Гедда по одну сторону, Иоланта по другую, по-прежнему не размыкая пальцев, но скорее убеждая и завлекая гостью, нежели приневоливая. Едва каждая из девушек оказывалась во мраке, фигура ее одевалась тем же самым светоносным ореолом, что Мейзи подметила прежде, и точно так же в сияющем облаке темным пятном проступали жуткие очертания скелета.

Судорожно вздохнув, Мейзи перешагнула через порог. Проходя, она опустила взгляд: тело ее сделалось полупрозрачным, как и у спутниц, однако осветилось изнутри не настолько ярко; темные контуры скелета обозначились менее четкими линиями, однако вполне определенно.

Двери сами захлопнулись за ее спиною. Втроем стояли они в склепе Волверден, наедине друг с другом.

Так продолжалось минуту-две; а затем, по мере того, как глаза гостьи привыкали к неясному сумраку внутреннего помещения, Мейзи заметила, что склеп уводит в просторную, великолепную залу или крипту; поначалу крипта казалась полутемной, но с каждым мгновением очертания обретали все более размытую отчетливость и призрачную определенность. Постепенно девушке удалось разглядеть массивные каменные колонны в романском стиле, или, может быть, отдаленно напоминающие Восток; сродни лепным колоннам в пещерах Эллоры, они поддерживали неопределенных размеров свод, по форме более или менее напоминающий купол. Общее впечатление было сродни тому, что производят полутемные соборы Шартра или Милана, после того, как глаза привыкнут к мягкому свету, что струится сквозь цветные стекла витражей и отдохнут от слепящего сияния дня. Но архитектурный стиль, ежели слово это применимо к интерьеру крипты, скорее напоминал мечеть и наводил на мысль о магии. Гостья обернулась к своим спутницам. Иоланта и Гедда недвижно замерли рядом с нею; теперь тела их освещались изнутри заметно ярче, чем на пороге, но уже не просвечивали насквозь; жуткое впечатление исчезло, и снова показались они взгляду несказанно-прекрасными, хотя и преобразились до неузнаваемости то были не смертные женщины, но существа высшего порядка.

Тогда Мейзи смутно осознала в душе своей значение мистических слов, начертанных над порталом: «Mors jonua vitae» — «Смерть врата жизни»; а также и истолкование жуткого видения смерти, явленного взорам на пороге; ибо через эти врата вошли они в подземный дворец.

Две проводницы по-прежнему держали ее за руки, каждая со своей стороны. Но теперь они скорее вели гостью вперед, покорную и зачарованную, нежели влекли или принуждали.

Проходя через залу, с бесконечными рядами призрачных колонн, видимых то сзади, то в туманной перспективе, девушка постепенно осознала, что в боковых приделах и коридорах толпится немало других людей. Медленно обретали они формы: по-разному одетые, загадочные, непохожие друг на друга, старые и молодые. На одних были ниспадающие платья в средневековом стиле, как на ее новообретенных подругах, проводивших ее сюда. Эти походили на витражные изображения святых. Другие ограничились невесомой и легкой набедренной повязкой; а в полутемных нишах храма или дворца смутно вырисовывались обнаженные фигуры.

При ее приближении все они в едином порыве жадно подались вперед, с неподдельным, сочувственным интересом приглядываясь к гостье. Кое-кто негромко произнес несколько слов каббалистические звуки, не более, поначалу непонятные для девушки; но чем дальше углублялась она в залу, тем отчетливее видела во мраке, и постепенно слова обретали смысл. Очень скоро Мейзи осознала, что понимает приглушенный гул голосов благодаря некой врожденной чуткости. Тени обращались к ней; она отвечала. Девушка интуитивно догадалась, на каком языке они говорят; то было Наречие Мертвых; и, пройдя сквозь портал вместе со своими спутницами, Мейзи и сама обрела способность говорить на этом языке и понимать его.

Наречие Подземного Мира отличалось напевной мягкостью — состояло словно из одних гласных звуков, ибо согласные почти не различались; однако при этом смутно напоминало все прочие языки земли и словно вобрало в себя все то общее, присущее им всем. Слова слетали с призрачных губ, словно облака, рожденные в горной долине; язык этот казался размытым и неопределенным, смутным и изменчивым, и однако же неизъяснимо-прекрасным. Воспринимая его всеми органами чувств сразу, Мейзи не ведала, в самом ли деле это звуки или аромат дорогих духов.

Словно во сне, Мейзи двигалась сквозь бесплотный мир; спутницы по-прежнему ободряли и направляли ее. Дойдя до внутреннего придела или алтаря, девушка смутно осознала, что в глубине крипты таятся фигуры еще более жуткие, чем те, что являлись ей до сих пор.

Этот придел отличался еще более суровой, архаичной простотой, нежели прочие; полутемная галерея сохранила строгость очертаний, пришедшую из тьмы веков; она показалась девушке подобием промежуточного звена между гигантскими, необтесанными дольменами Стоунхенджа и массивными гранитными колоннами Филаэ и Луксора. В дальнем конце святилища обнаружился Сфинкс: он взирал на гостью сверху вниз, загадочно улыбаясь.

У основания его, на грубо сработанном мегалитическом троне, обособленно от прочих, восседал Верховный Жрец. Рука его сжимала жезл или скипетр.

Вокруг выжидательно застыла нездешняя свита: смутно различимые прислужники и призрачные жрецы, облаченные, как показалось гостье, в нечто похожее на леопардовые шкуры или шкуры пещерных львов. Бусы из саблезубых клыков охватывали смуглые шеи; прочие носили украшения из нешлифованного янтаря или нефритовые лезвия, нанизанные на шнур из сухожилий на манер колье. Еще несколько (их можно было причислить скорее к варварам, нежели к дикарям), щеголяли в крученых золотых браслетах и ожерельях.

Верховный Жрец церемонно встал и вытянул вперед обе руки, на одном уровне с головой, ладонями вперед.

— Вы привели добровольную жертву, достойную стать Хранительницей Башни? — вопросил он на том же мистическом наречии.

— Мы привели добровольную жертву, — отозвались Иоланта и Гедда.

Верховный Жрец воззрился на нее. Взгляд его пронзал насквозь. Мейзи затрепетала не столько от страха, сколько от ощущения необычности происходящего: так робеет новичок, впервые оказавшись на великосветском празднестве.

— Ты пришла по доброй воле? — торжественно осведомился Жрец.

— Я пришла по доброй воле, — откликнулась Мейзи, сознавая про себя, что исполняет роль в некоем вековом ритуале. Унаследованные от предков воспоминания волной всколыхнулись в ней.

— Хорошо, — прошептал Жрец и обернулся к спутницам девушки. — Она принадлежит к королевскому роду? — осведомился он, снова беря в руки жезл.

— Она урожденная Льюэллин, — отвечала Иоланта, — дочь королей и того племени, что, после твоего, ранее всех подчинило себе британские земли. В венах ее течет кровь Артура, Амброзия и Вортигерна.

— Хорошо, — повторил Жрец, — я знаю этих владык. — Он обернулся к Мейзи. — Таков ритуал зодчества, — звучным голосом проговорил он. — Ритуал сей соблюдали все те, кто строил со времен творцов Локмариакера и Эйвбери. Каждое строение, возведеннoe смертным, должно обрести человеческую душу, душу девственницы, для сохранности и защиты. Три души потребны как живой талисман, ограждающий от превратностей изменчивой судьбы. Одна душа — душа человеческой жертвы, погребенной под основанием здания; она дух-хранитель, оберегающий от землетрясения и разрушения. Вторая душа — душа человеческой жертвы, убитой, когда строение возвели до половины; эта дух-хранитель, оберегающий от бури и битвы. Третья душа — душа человеческой жертвы, что по доброй воле бросится вниз с вершины башни или фронтона, когда постройка завершена; то дух-хранитель, оберегающий от грома и молнии. Покуда строение не упрочено, как подобает, этими тремя жертвами, где ему выстоять противу враждебных сил огня, и воды, и бури, и землетрясения?