Морок (СИ)

— А-ха-ха… Ну, ты перец, Клим! У обезьяны разве лицо? Морда…

— А я не хочу быть ни обезьяной, ни мордой…

— Наташка, вопрос не в этом. Твой парень попутал мораль басни. — Олег, едва отсмеявшись, пояснил: — Обезьяна, неважно, или мартышка, знает, где у неё попа, а где морда. Она не знает, куда приспособить очки. Так и мы не умеем управляться мороком. Верно, моя дорогая ведьмочка?

Олег картинно обнял жену, зарывшись носом в её щёку.

Люся, зардевшись, ответила на поцелуй, после чего с улыбкой продолжила:

— Абсолютно верно, Олежка! Простите, никого не хотела оскорбить. Съеду с мартышкиной темы и, возвращаясь к твоему ногтю, Вадим… Грязь, что туда загнал экспериментально, не факт, что исчезнет, хотя… Пожалуй, что исчезнет. Как пропали, например, следы укусов от мошки на Кривосучье.

После секундного замешательства все кинулись ощупывать шеи. Вадим к стыду своему немедленно признал, что упустил сей уникальный момент: следы укусов — вспухшие участки кожи, стали ровными и гладкими, словно не было Кривосученского перехода. Ни зуда, ни покраснения. Чистенько. И так у каждого.

— Надо же! И думать забыл. — Головной тёр за ключицей. — А так чесалось первое время!

— А у меня… А у Наташки? У меня и руки и шея… — Недоумевал Ваня, трогая кисти. — Краснючее было, как крапивой отстегали. А ща… Ни намёка даже!

Вадим, нахмурившись, уставился на Люсю.

— Кривосучье… Это моё… Порожденье? — Медленно, словно трудно давалось, произнёс он.

Девушка кивнула, и в отличие от Зорина, с лёгкостью человека, давно постигшего сокровенные вершины. У самого же Вадима внутри скрежетало и сопротивлялось.

— Но…

— Без но, Вадим. Прими и согласись! Не цепляйся за здравомыслие, его тут нет. Логика, коль тебе нравится это слово, здесь на Холме, не линейна, не причинно-следственна. Она, матушка, абсолютна безрульна. Ведь мы не рулевые над своим подсознанием.

— Ты говоришь Холм, но были вне Холма. Пусть рядом, на короткое время, но вне!

— Мы были на Холме. Всё время.

Последняя фраза осталась за Люсей как приговор. Словно опустили топор и закрыли вопрос точкой. Жирной точкой. За молчанием, возникшем сразу, неловким молчанием, в мысли змейкой, ручейком потекло отчаяние. Пока ещё робкое, необжитое, но, то отчаяние, что собирается поселиться навсегда. Люся, увидев в какой ступор повергли её слова слушателей, поспешила тут же развеять удручающий эффект. Не давая сосредоточиться, испугаться…

— Помнишь, Вадим, ты стрелял по окнам?

Зорин вместо ответа взглянул наверх, там, где в предбашенной части храма должно отсвечивать стекло небольшого окошечка. Вернее должна зиять дыра, так как стекло Вадим разнёс пулей. Стекло… стояло на месте.

— Это к разговору о здешней логике. — Прокомментировала Люся.

Вадим поднёс бинокль, что рассмотреть поближе. Приближённое окошко жизнерадостно ловило блики солнца, а на стекле не было и тени ущерба. Ни поколыша, ни царапины. Он покрутил рядом, надеясь увидеть в дереве рытвину от пули, выпершую щепку, свидетельствующую о промахе, но, тем не менее, удостоверяющую реальность его выстрела. Ничего.

— М-да-а… — Зорин отнял глаза от окуляров. Губы вытянулись в глуповатую улыбку, какой потчует малоопытный ученик своего наставника. В голове было пусто.

— А чего логика? Вполне соответствует природе! — Неунывающий Климов водил биноклем. — Пришёл стекольщик. Обругал Вадима. Застеклил по новой.

Он весело оглядел друзей, но шутка не прошла. Никто не улыбнулся.

— Знаешь, — наконец молвил Вадим, не обращаясь конкретно, но глядя на Люсю, — как-то фиолетово после всего того, что случилось. В общем масштабе стекло — это такой пустяк, а может, я просто… устал удивляться.

— Мы стали привыкать. — Осторожно сказала Люся. — А удивляться нам еще, наверное, придётся. Впереди много всего…

— Значит, вперёд? — Теперь Вадим глядел на Олега, словно через зама своего хотел заручиться поддержкой большинства.

Олег одобрительно кивнул и посмотрел на остальных.

— Я думаю, никто не возражает. Наташка, ты как?

Мнение Натальи всегда считалось оппозиционным, даже не беря в расчёт её душевный надлом. Сейчас в зелёных Наташкиных глазах плясали знакомые капризные чёртики.

— Только сначала идём в часовню!

Против этой экскурсии никто не возражал, однако дымок, что струился из дымохода барака, гипнотически притягивал умы. Он постоянно менялся: густел, словно неутомимый истопник подкидывал дрова; погодя дым менял окраску, истончался и блек, но не умирал. Подпитывался вновь. В бараке, несмотря на жару, либо мёрзли, либо ждали… Разумеется, ждали тех, кому эта странность могла показаться дикой и абсурдной. То есть их…

ПРИВЛЕЧЕНИЕ. Наташа, далековатая от этих явлений, была первой, кто безошибочно вынес определение. Привлечение. Маяк. Если логика здесь не пляшет, а имеет свою изогнутую структуру, тогда… Дым — не огонь, а огонь — не тепло. Отсутствие взаимосвязи между двумя понятиями рождал путём исключений один единственный вариант. Их недвусмысленно приглашают.

После недолгих препирательств (исключительно с Натальей) было решено идти в часовню с обстоятельным осмотром и дисскусиями, но перед этим быстренько, как можно скоро вытянуть шею и заглянуть за дверь барака. Если там заурядный кокон, плюнуть и развернуться. Если же что-то необычное, быстрёхонько разобраться, если так получится, и затем откланявшись, пойти на означенную выше экскурсию. Наташа, потеряв единомышленников, в лице Вани и Люси, была вынуждена уступить нажиму большинства, но настояла, чтоб их «заглянуть» не затянулось в часы.

— Самое большее: минут десять-пятнадцать! — Провозгласила она.

Её уверили, что так и будет, если не быстрей всё выйдет в деле. Канистры и бутылки с водой решили оставить у колодцев, рассудив, что если и исчезнет что, так это вода в посуде, а не посуда с водой. Неодушевлённый предмет, взятый из правильного мира, не может уйти погуляти в параллель. Это не вязалось ни с чем. Хотя… Здесь многое чего не вязалось, но… решили рискнуть.

Барак, при близком рассмотрении, оказался добротно сколоченным сооружением с промазанной густой паклей в щелях между брёвнами. Сквозняки монахи не жаловали и, судя по неостывающей печке, тепло любили также летом. Второй барак поодаль выглядел ничем не примечательней первого, разве что дым из него не клубился. И на первом и на втором Зорин не углядел окон, но с выводами торопиться не стал. Возможно, окна выходили в слепой для глаза зоне. Вадим, идущий в голове группы, размышлял, монахи ли там вообще или какое новое порождение, загадкой и сюрпризом, ждущее их на пороге. За пару шагов до двери ёкнуло сердце, волнительно похолодели пальцы, потянувшись, но, ещё не дотронувшись до дверной скобы. Зорин вдруг интуитивно увидел: ТАМ не коконы. И не монахи. ТАМ пропасть всякого в себя.

К НИМ ИСТОПНИК СТОЯЛ СПИНОЙ.

Фигура не зловещая, но и бесприветливая тоже. Никакая. Тёмный балахон до пят и капюшон на голове. Стоял недвижно и незначаще. Это был не кокон — подспудная глубинка, а что-то… Наитие кричало: его роль скажется позднее, а сейчас… Привлекала внимание печь, а вовсе не он. Отнюдь не закопчённая буржуйка, а красиво сложенная каменка. Она раззявила огнедышащую пасть, и огонь яркими сполохами бесновался в печном жерле, выжигая черные головёшки внутри. Огонь как огонь, но он не освещал и пятой части тёмного помещения. Небывало тёмного… Сам огонь словно был закрыт внутри печного периметра и свет, который должен исходить от него, по каким-то причинам не исходил. Тьма барака плотно охватывала границы яркого прямоугольного пятна, и от этого взгляд не хотел искать ничего другого. Сознание ещё непомутнённое успевало отмечать следующее. Печь не раздавала жара. К ней не хотелось тянуть озябшие руки, если таковые были бы озябшими. К ней не хотелось льнуть, как если б стоял мороз, и не хотелось бежать, как если б растопили не по сезону. Печь была инертна, но она была живая. Живая тем, что впускала в себя. Каждого. Отдельно… В себя.