Лоуни

— Да.

Отец Бернард насмешливо улыбнулся. Хоть он и задал вопрос, но я думаю, он знал, что я не молюсь, и причем уже давно. Священники, как доктора, знают, что люди врут, чтобы не разочаровывать их.

Мы подошли к «Танку», и отец Бернард положил руку на камень и пощупал поверхность. Он провел пальцем вдоль длинной трещины и выудил клок мха, пропуская его волокна между пальцев:

— Богу известно, что нелегкий это путь, понимаешь? Он позволяет сомневаться в вере снова и снова. — Отец Бернард пристально разглядывал окаменелых моллюсков и аммониты. — А теперь, великий мудрец, скажи-ка, что там говорится в пятнадцатой главе у Луки.

— Насчет заблудшей овцы?

— Да. Ишь, раз ты помнишь это, значит, ты точно еще не проклят на веки вечные.

Отец Бернард двинулся вокруг камня, нащупывая, за что ухватиться, потом подтянулся и влез на самый верх. Уперев руки в бедра, он оглядел пейзаж, а затем его внимание привлекло что-то под ногами.

— Эй, Тонто, — позвал он. — Лезь сюда.

Он опустился на колени и принялся водить пальцами в наполненной водой выемке. Потом озадаченно посмотрел на меня.

— Это буллаун, — сказал он. — Мальчишкой я видел такой у нас на ферме…

Он снова взглянул на меня, взял мою руку и прижал пальцы к краям выемки.

— Чувствуешь, как гладко? Это не вода прорезала. Это вырезано человеком.

— А для чего, преподобный отец?

— Такие вырезали лет сто назад, чтобы собирать дождь. Тогда считали, что, когда вода не касается земли, она обладает магическими свойствами.

Он поднялся и вытер руки о куртку.

— Бабушка заставляла коров на нашем поле пить из него. А если у меня случался жар, она вела меня к нему и купала в воде, чтобы вылечить меня.

— И получалось?

Священник глянул на меня, нахмурился, потом коротко рассмеялся:

— Нет, Тонто, не получалось.

Он слез вниз. Я уже собирался сделать то же самое, как увидел, что на дороге внизу остановился «лендровер». По кресту на дверце я определил, что это была машина Клемента, но самого его в машине не было.

Два человека на переднем сиденье повернули головы в мою сторону, хотя трудно было сказать, смотрят они на меня, на «Якорь» или на рощу позади дома. На что бы они ни смотрели, даже с этого расстояния было видно, что это те двое, которых накануне отец Бернард просил помочь. Один был похож на быка, второй был с собакой. Паркинсон и Коллиер.

— Что это был за шум ночью, преподобный отец? — спросил я.

— Между нами, — отвечал он, — я не слышал ни звука.

— Но вы сказали, что это фермеры.

— Я малость приврал.

— Вы солгали им?

— Слушай, Тонто, я просто старался уверить их в том, что им не грозит быть убитыми в собственных постелях. Ты идешь?

— Да, преподобный отец.

Я оглянулся на «лендровер», и мгновение спустя автомобиль тронулся, выпустив струю серо-голубого дыма.

* * *

Когда я вернулся, Хэнни по-прежнему спал. Мать все еще не простила его, и поднимать его, одевать и возиться с его головной болью было ей не по силам. Поэтому она позволила брату оставаться в постели, пока сами они отправились в церковь на мессу благословения елея и обряд омовения ног. В комплекс мероприятий по подготовке Хэнни к обители это не входило, и если он придет, то только все испортит.

— Но не давай ему бездельничать целый день, — перед уходом предупредила меня Мать, взглянув наверх.

— И не балуйтесь, — напутствовал Родитель, сдергивая кепку с вешалки и помогая Белдербоссам выйти.

Я проводил их взглядом, а когда закрыл дверь и повернулся к лестнице, Хэнни уже стоял наверху на лестнице. Он тоже ждал, когда взрослые уйдут. Теперь мы можем наконец пойти на побережье. Можем покинуть их мир и обрести собственный.

Глава 8

С того самого момента, как было решено снова отправиться в «Якорь», я много раз мысленно репетировал эту прогулку на побережье, стараясь воссоздать в памяти дорогу и все то, что я сумел когда-то увидеть на другой стороне. Мне вспоминался одинокий кривой боярышник, нависающий над дорогой, похожий на человека, выжившего в кораблекрушении, когда, шатаясь, он выбирается на сушу, истерзанный и сломленный морем. Я представлял, как ветер, проложивший себе путь через камыш, подернул рябью черные воды, как он задерживает в нерешительности море между дюнами.

Это был реальный мир, такой, каким он и должен быть, а не тот, погребенный в Лондоне под тяжестью залитых бетоном торговых площадей и улиц с нескончаемыми рядами цветочных ларьков, всевозможных офисов, букмекерских контор, скрытый за фасадами торговых центров, школ, пабов и игорных залов.

В Лоуни жизнь протекала так, как должно. Ветер, дождь, море существовали здесь в первозданном виде. Природа была в ладу с самой собой. Процессы умирания и возрождения происходили здесь без чьего-либо участия. Кроме моего и Хэнни.

Когда мы подошли к подножию дюн, то свернули с дороги и скинули сапоги, чтобы ощутить холодный песок под ногами.

Я повесил винтовку через плечо за спиной и помог Хэнни подняться. Он непременно пожелал взять с собой школьный ранец с чучелами крыс и теперь продолжал соскальзывать вниз, прорезая ногами глубокие борозды в песке.

Наверху нам открылось безбрежное, до горизонта, серое море, распластанное под гигантским монолитом неба. Прилив быстро наступал, заполняя водой прибрежные отмели.

Все здесь осталось точно таким же, как раньше, разве что на стенке дота кто-то при помощи баллончика с краской неумело изобразил свастику в качестве сопровождения к буквам NF.

— Как ты сейчас себя чувствуешь, Хэнни? — спросил я и коснулся рукой его лба, как делала всегда Мать, когда хотела проверить температуру.

Брат покачал головой, улыбаясь. Головная боль прошла.

— Мать хочет, как лучше, — сказал я. — Она просто боится, что ты не выздоровеешь. А из-за страха люди делают странные вещи, понимаешь?

Мы шли по берегу вдоль неровной полосы вынесенного морем мусора. Там были чайки, раздавленные и изломанные морем: комочки костей и перьев. Огромные серые пни, отполированные до металлического блеска, вынесло на песок, и они валялись, как брошенная боевая техника военного времени. Море будто разложило свои подношения по всему берегу, как кот, который старается подлизаться к хозяину.

Лоуни всегда служил мусорной свалкой для всего севера, так что с морскими водорослями здесь перемешивались старые башмаки и бутылки, ящики из-под молока и автомобильные покрышки. Однако все это уйдет, когда следующий высокий прилив исполинским скребком пройдется по берегу и затянет весь этот хлам в гигантскую барахолку моря.

Мы с трудом — о чем мне не вспоминалось с прошлого раза, когда мы приходили сюда, — вскарабкались на крышу дота и встали по обе стороны дыры на крыше. Внутри пол был покрыт толстым слоем песка. В темноте виднелись лужи морской воды.

Хэнни спрыгнул первым и держал меня за пояс, пока я спускался через дыру внутрь. Кто-то побывал здесь — очевидно, тот, кто распылил краску снаружи. Пахло мочой и обгоревшими спичками. В одном из углов валялся мусор: жестянки из-под пива и обертки от чипсов. Но, несмотря на это, само сооружение оставалось таким же, как тогда, когда его только построили. Здесь не было никаких взрывов, и до тех пор, пока мы не заявили, что этот дот наш, вряд ли его кто-то занимал. Немецкие части прошли через Лоуни дальше, к Клайду. И конечно, Третий рейх не появился здесь с целью напоследок разграбить Ирландское море.

Нам пришлось пробить дыру в крыше, чтобы проникнуть внутрь, поскольку дюны засыпали дальнюю стену, где была дверь, и стена, ориентированная на море, начала обнажать свою ржавую структуру, но сам дот по-прежнему выглядел так, словно собирался стоять тут вечно.

Мы зачерпывали песок руками и отбрасывали его к стенам. Хэнни работал как автомат, кидая полные горсти песка назад между ног и поглядывая на часы, чтобы знать, сколько у него это занимает времени.