Non Cursum Perficio (СИ)

Песня вскипела девятым валом – и оборвалась на самой высокой ноте в звенящую тишину.

Потом раздалось одновременно два звука: короткое хищное «шшшурх» рассекаемого воздуха, и слабый, робкий пока всплеск воды. Сияние ключа угасло, пару раз моргнув, словно на прощание.

Из тумана прорисовалась фигура леди Джанне, держащей в руках, сжатых у груди, цветок алой розы – тот, что был приколот к гребню на волосах Алии Селакес. Сразу за её туфельками – стоило лишь острому каблучку оторваться от ледяного крошева – разливалась лунная ртуть. Всё в той же дрожащей, будто разорванная от силы удара скрипичная струна, чуть слышно звенящей тишине хозяйка Депо дошла до берега, легко перепрыгнув с последней льдинки в глубокий снег. Оббежала взглядом призрачную толпу, слепо взиравшую на неё в ответ… И вместо положенных слов о том, что воды открыты и весна пришла в Некоузье – застонала, смяв в пальцах розу, раздирая ногтями нежные алые лепестки в бессильной боли.

Рыжик стоял между Ленточкой и Марией на нижней ступеньке лестницы, ведущей к озеру, и смотрел прямо на леди Джанне. В груди у него, точно под приколотой к блузе брошью в виде белого лотоса, торчало всё ещё хищно трепещущее оперение стрелы.

Стрелы из облачной сосны и чёрных вороньих перьев…

Молчание. Молчание, ненавистное золото, сплавившееся с холодным вечерним воздухом Озёр, не дающее дышать, тянущее на дно отчаяния.

-Кто?.. – простонала леди Джанне – тоскливо, безнадёжно, как попавшая в силки кричайка, и с отчаянием оглядела тонущую в сумерках оцепенелую толпу девушек-трамвайщиц. – Кто... какая проклятая твварь... – её голос неожиданно сорвался в отчаянный крик, – где ты прячешься, покажись!

-Не надрывайся так, Ртутная Дева, а то в Кривражках всё молоко покиснет. Здесь я, здесь…

С крыши Депо лёгким лоскутком, угловатой тенью спланировала оседлавшая ветку сосны черноволосая женщина с глазами, как нефть, и с луком в руках. Спрыгнула в снег босыми ногами, снисходительно улыбнувшись с трудом удерживающей рыдания, тяжело дышащей леди Джанне. Небрежно облокотилась на свой лук и замерла так, то подцепляя, то отпуская его тетиву вишнёвым ноготком.

-З... зачем ты это сделала... – Ртутная Дева всхлипнула, не в силах даже посмотреть в сторону Рыжика, которого удерживали на руках перепуганные, потерянные Ленточка и Мария. Абсурдность поступка ведьмы и боль потери сломали высокомерную бесстрастность хозяйки Депо, и сейчас леди Джанне, захлёбываясь, тонула в своём внезапном горе.

-Затем, среброглазая тварь, чтобы спасти свой – наш! – мир, – ведьма сощурила свои тёмные, с радужной плёнкой, глаза. Малюсенькие колокольчики на цепочках у её левого бедра согласно зазвякали на разные голоса, неприятно напомнив звон едущего трамвая. – Потому что безумная северянка-пряха обманула нас всех, наивных толкователей кофейных испитков!

Ведьма оскалилась и сильно тренькнула тетивой своего лука, едва её не порвав. Леди Джанне грызла губы, кропя ртутью мягкий спелый снег. Озёра кутались в тёмный саван близкой ночи, но не было ничьей власти вновь разжечь яркие лампы – хозяйка Депо, поверженная и раздавленная, уже не видела в том смысла. Она играла, играла в «А ну-ка, отними», и немного мстила, и немного воевала, и ёрничала, и пела новую весну… а сейчас из неё выдернули её любимую Иглу, и леди Джанне поперхнулась и умолкла, как граммофонная пластинка. Остались лишь тихий шорох да слепая сила инерции; повинуясь ей, Ртутная Дева выдохнула очередное бессвязное восклицание, обращённое к ведьме – кажется, это было её имя, Лара.

Ведьма подошла чуть ближе, наклонившись к полуобезумевшей, зарёванной, ставшей похожей на брошенную девчонку леди Джанне, и цокнула языком с некоторым сочувственным изумлением. Словно не ожидала такой реакции.

-Как же тебя зацепило, если так рвётся на лоскуты твоя пришитая к телу душа... а всё из-за... этого, – ведьма брезгливо махнула на пронзённого стрелой Рыжика, мёртво и немигающе уставившегося куда-то в снежное небо, еле подсвеченное далёким сиянием шахт Никельного завода.

-Пора бы тебе выйти из своего вечного детства, вздорная Ртутная девчонка, и не сожалеть о сломанных игрушках... особенно таких опасных игрушках. Зачем это пришло сюда, и чем оно здесь вообще занимается? Воскрешает мёртвых, закопанных белокурой дурой, да и другими, ещё более неспособными к мышлению женщинами? Никто здесь, на Озёрах, – Лара возвысила голос; её тёмные глаза переливались радужными пятнами, и от этого текучего взгляда начинала кружиться голова – несмотря на то, что никто, кроме леди Джанне, не мог посмотреть ведьме в глаза.

-Никто во всём Некоузье не задумывался о том, что станет с нашей землёй, если на неё наложить эти швы без анестезии? Всё, что питает нас, всё, что породило нас, таких разных – вас, трамвайщиц, нас, ведьм, и пауков, и ворон, и медных червей – оно едва не погибло, старательно зашитое поперёк горла этой рыжей тварью... И благодарите мою стрелу за то, что над Некоузьем больше не занесена беспощадная сталь, готовая изуродовать наши земли швами! Благодарите!!

Последнее слово Лара хрипло каркнула, стиснув пальцы на луке и встряхнув нечёсаной гривой смоляных волос – и в унисон с ней каркнула большая чёрная ворона, опустившаяся на плечо ведьмы из брюхатых мёртвой зимой тёмных туч.

«Близится буран, – почему-то подумала леди Джанне, вяло и как-то безвольно. Ветер закрутил снежные смерчики вокруг её туфелек и зазвякал колокольчиками на платье Лары. – Вот вам и новая весна...».

Ещё один глоток тишины – последний. До дна.

-Девчонки, я не поняла, – прозвякала неожиданно Ленточка с весёлым изумлением, вскинув голову, и смятые алые маки в её причёске почти ощутимо налились тёмным пламенем, словно разворошенные тлеющие угли. – Девчонки, это что же – на Озёрах и впрямь нарисовалась живая ведьма, а леди Джанне унижается перед ней, роняя ртуть на снег, а?..

Тонкие пальчики с алым лаком на ноготках, до того впивавшиеся в чёрный шёлк, разжались. Ноздри Ленточки хищно дрогнули, уловив исходящий от Лары вязкий, тягучий запах ведьминой топи. Миг, и девушка единственным точным броском очутилась перед едва успевшей вскинуть лук Колклазур. С такой силой вырвала из руки ведьмы стрелу, нацеленную себе в сердце, что на белую марлю брызнула кровь с распоротой оперением ладони Лары. Чуть запоздавшая Тамсин с молчаливым ожесточением сдёрнула колчан со стрелами с плеча ведьмы, не обращая внимания на истошно орущую ворону, рвавшую ей руки и лицо острым, загнутым как консервный нож клювом.

Толкнув Ленточку так, что девушка задохнулась и сложилась пополам белым лоскутком ткани, Колклазур дёрнулась к своей сосновой ветви, лежавшей рядом в снегу – но обнаружила, что её прижимает серебряная туфелька леди Джанне. Жуткий оскал исковеркал лунные черты, в блестящих глазах была отчаянная пустота – опаснее любой ненависти, разрушительнее любого безумия.

-Порвите. Эту. Дрянь, – прошептала Ртутная Дева еле слышно. Но её услышали, и Лара Колклазур поняла, что несмотря на все законы неба и свободы, по которым жили ведьмы, она умрёт здесь. На земле. От рук этих белёсых, безглазых существ с тряпичными, лишёнными крыльев душами. Глупых, таких глупых существ, которых глава западного клана пыталась спасти, презрев вековую рознь...

Трамвайщицы не успели – Лара, оскалившись, схватила свою ворону-душу. Сжала её в руках, ломая хрупкие птичьи кости, сминая чёрные перья в комок. Радужные глаза заволокло тьмой, и ведьма без единого звука рухнула в снег, уже безразличная к жадным, ненавидящим рукам кружевных девушек, рвущим её тело в клочья. Среди водоворота белой, бледно-розовой и серой марли, шифона и шёлка, где-то в самом зрачке шторма, осталась испуганная Мария, изо всех сил удерживающая Рыжика, прижавшая его к своему платью вечной невесты...

Мёртвые чёрные глаза безучастно смотрели в перетянутое холстом повязки лицо Оркильи. Потом Рыжик, едва шевеля одним уголком губ, тихо приказал:

-Вытащи стрелу. Вытащи стрелу, Мария.

Имя... лишённый выражения, приглушённый, шелестящий голос; запах осенней листвы.