Этот, с верхнего этажа (СИ)

Даже если для этого ему придется довести себя до той степени истощения, когда смерть на сцене перестанет быть метафорой.

— А я верю.

— Что? Вот что ты, блядь, веришь?

Мари ежится от крика, но упрямо остается сидеть на столе. Другая бы уже давно убежала. Айзек лютует не первый час. Другая, но не она. Она — улыбается и тянет к нему свои худые руки, предлагая помощь и утешение, которые Айзек никогда не примет. Они оба это знают. Это — такая игра в любовь.

— Я верю в бога, говорю. Мне кажется, что он действительно существует. Он послал мне тебя… Он сделал так, чтобы этот год стал самым чудесным в моей жизни. Я тут подумала, ты только не злись, то, что я скоро умру, это справедливо. Мне было так хорошо, так хорошо, так… Айзек! Что ты творишь?! Прекрати! А-А-А!

…стекла с дребезгом падают на асфальт, разлетаясь в мелкое крошево прямо перед молоденькой женщиной с грудным младенцем в коляске. Она с ужасом смотрит вверх, еще не понимая, что уже мертва…

…Мари сжимается в клубок, по ее лицу расползается гримаса ужаса…

…Воет сирена…

…Айзек медленно отпускает стул…

— Прости, я… я не хотел.

***

Причина, почему он уехал из Лондона. Причина, почему остался здесь. Причина, почему терпел Его издевательства. Причина, почему позволил Ему себя убить…

«Да, Том, если бы все было так просто…»

Если бы…»

***

А жизнь текла своим чередом. Неделя сменялась неделей. Распустились деревья и расцвели первые цветы. Бурная зелень покрыла город, отгоняя прочь холод и мрак затяжных ночей. Близился выпускной экзамен.

Теперь Том все реже гулял с Сантой, все чаще — с ее отцом. Тот оказался «классным». Понимал шутки, сам умел шутить, где нужно вставлял умные слова. Красиво рассказывал разные истории. Казался добрым и понимающим. Ему Том мог сказать то, что не мог никому больше — ни отцу, ни друзьям. Хотя какие друзья. Уже год почти прошел, а кроме парня с параллельного потока и Санты у него никого не было.

Девочка хотела большего. А Том большего дать не мог. Постепенно, капля за каплей, он влюблялся в Дойла. Тот, казалось, все понимал, но парня не отталкивал. Брал с собой на охоту и в бар — мужчина должен учиться пить, а не ждать пока седина проклюнется — подкидывал занимательные книги, одна лучше другой. Про дальние страны, про обычаи, про людей, про то, как создавался сегодняшний мир.

Том чувствовал себя счастливым. Первый раз в жизни он был кому-то нужен. Кто-то ценил его. Считался с ним. Прислушивался к его мнению.

Все чаще он ругался с родителями, все реже ночевал у себя дома. Иной раз отцу приходилось чуть ли не силком вытаскивать его из квартиры соседа, извиняясь и краснея за поведение своего отпрыска. Тому было плевать. Дойл его не прогонял. Даже после того, как парень рассказал по большому секрету, что он на самом деле любит мальчиков, а девочки его ну совсем не интересуют.

Айзек его тоже не беспокоил, так что Том даже не догадывался, что за ним следят. Денно и нощно. Не вмешиваясь. Но и не выпуская из поля своего зрения ни на секунду.

Айзек строил план. Он играл с вероятностями.

***

— Томми, мне кажется или ты чем-то расстроен? — Дойл, отложив в сторону кухонный нож, пытливо взглянул на «молодого человека» — так он называл Томаса, когда тот был в приподнятом расположении духа, не как сейчас. — Или, может, тебе просто неинтересно слушать про Феллини? Если так, предложи тему, я с удовольствием поговорю о том, что интересно тебе.

На сковородке шипело масло, в котором жарилась куриная отбивная. В кастрюльке кипел рис. Том никогда не видел, чтобы его отец когда-либо готовил, поэтому каждый раз воспринимал это как чудо. Миссис Эванс и Санты дома не было, кажется, они были в гостях, выходные как-никак. Поэтому все, что Дойл приготовит, будет только его. От этой мысли у парня теплело в груди. Он украдкой поглядывал на широкую спину в просторной рубашке-поло, на сильные руки, умело крошащие соломкой красный перец — Дойл, не дождавшись ответа, вернулся к прежнему своему занятию.

— Да нет, все ок.

— Неужели?.. С Патриком проблемы?

Том, потянувшийся за стаканом воды, от неожиданности разжал пальцы. Стекло жалобно тренькнуло об кафель, обдавая всполохом брызг и осколков. Смутившись, он уже было потянулся убрать учиненный им бардак, то Дойл успел раньше.

— Не трогай, порежешься.

Пять минут тишины. Нож мерно стучал по доске. Шипело масло.

— Да не то чтобы проблемы… Просто он говорит, что я деревянный. А я… не знаю, в общем.

Том отвернулся, пожав плечами. Патрик… Ну, Патрик. Он все равно к Патрику ничего не чувствовал. Не то, что к нему. Пусть говорит, что хочет, этот Патрик.

— Не переживай, Томми. Возможно, он просто не нашел к тебе еще подход. Ты совсем не «деревянный», а очень даже живой…

Том не успел и глазом моргнуть, как Дойл оказался рядом. Теплая ладонь накрыла макушку. Парень вздрогнул и задрал голову вверх, понимая, что отчаянно краснеет.

Да, Этот умел соблазнять невинных мальчиков. Вроде бы ничего и не делал, а…

«Ублюдок».

Айзек, не удержавшись, сплюнул прямо в дымящуюся сковородку.

«Гребаный больной ублюдок.

Педофил.

Сукин сын».

— Хочешь, проведем эксперимент? Я докажу тебе, насколько Патрик неправ.

«Руки убрал! Живо!»

По-доброму улыбаясь, Дойл положил руку, досель гладившую по голове, на плечо Тома и выжидающе посмотрел в глаза. Поскольку тот никак не отреагировал, мистер Эванс продолжил.

«Я тебя урою, если ты его хоть пальцем тронешь! Ты слышишь меня? Убью нахрен!»

Впрочем, Айзек мог разоряться сколько угодно долго, едва ли бы это смогло мужчину остановить. Он наклонился и, так и не встретив никакого сопротивления со стороны мальчишки, поцеловал его в губы. Чем ярче становился его поцелуй, тем сильнее сжималась рука. Сначала на плече, потом на горле. Дойл явно не стремился закончить «проверку» быстро.

Что должно было быть дальше, Айзек знал слишком хорошо. Сначала асфиксия, потом веревка. А где-то между — Его извращенное желание подчинить себе очередную игрушку, чтобы потом, когда та поломается, выкинуть на помойку.

«Том… Впусти меня, Том!

Погибнешь!..»

Внезапное пламя занялось едва ли не до потолка, обдало жаром и дохнуло пеплом. Мир завертелся перед глазами. Это злоба Айзека выплеснулась наружу, столь долго сдерживаемая, она трансформировалась в смертоносный вихрь, готовый смести на своем пути все живое.

— Ты. Сдохнешь. Тварь. Ты. Сдохнешь.

«Прости, Мари… Я стану тем богом, в которого ты так верила».

========== Том ==========

— Что? — повторяет Том в ночную тишину, но воздух молчит, мягко обволакивает лицо и руки, как будто хочет убедить его — ничего не происходит, ты проснулся от небольшого ночного кошмара, вот подумай, он был настолько незначителен, что ты даже забыл его суть. Колотящееся сердце постепенно успокаивается, дыхание Тома сменяется на глубокое и ровное. Он сонно моргает, разглядывая потолок собственной комнаты, потом поворачивается на бок и засыпает.

Он смертельно устал. И хотя думал, что уже отучился от привычки постоянно учитывать то, что происходило и происходит в пустой — пустой ли? — квартире наверху, но отголоски этих ощущений по-прежнему выплывают то тут, то там, путая мысли и заставляя бояться. Он все еще не против переехать. Этот город достаточно велик для того, чтобы затеряться на его улицах и в переулках, спрятаться на неизвестный этаж какого-нибудь другого дома, который будет как брат-близнец похож на дом этот, однако где не будет ничего необычного, где можно будет засыпать, не боясь, и подниматься по лестнице так, будто запаха дыма там нет или он не чудится, стоит только на секунду отвлечься.

Иногда Том ощущает себя так, будто ему вовсе не семнадцать, а все сорок, и тогда ему нестерпимо тяжело день за днем ходить в школу, отсиживать занятия, притворяться хорошим приятелем и вообще интересным человеком на переменах и в столовой. Он там обычно не обедает, берет сандвичи с собой и выходит на улицу, потому что свежего воздуха хочется постоянно — как будто иначе он дышит одной только пылью.