Этот, с верхнего этажа (СИ)

— Мне здесь так тяжело, мама. Я хочу жить поближе к школе. Или, может быть, давай лучше купим дом, я буду ездить в школу на велосипеде. Пожалуйста.

Только никто его не слушает, и заткнуть Томаса довольно просто — надо только спросить, почему ему так не нравится эта квартира, и он тут же начинает запинаться, пожимать плечами, выискивать откровенно надуманные причины. Порой ему кажется, что только кот, по-прежнему избегающий его комнаты, действительно его понимает. Пуше здесь тоже не нравится — Том готов в этом поклясться, но чувства кота уж точно не могут стать решающим аргументом для матери и уж тем более отца.

И время идет, Томас все реже заикается о переезде, и вскоре совсем перестает вспоминать об этом вслух. Не просто так, не смирившись — у Тома новый план. Дождаться выпуска, а потом уехать учиться в колледж или университет в другой город. Можно будет жить в кампусе, подальше от этого места, да еще и знакомиться с новыми людьми. С любой стороны выгодно, и все, что только нужно — прожить здесь всего лишь до сентября.

Но до сентября еще так долго!.. Том знает, что время пролетит быстрее, чем сейчас кажется, однако каждый новый день представляется ему маленькой изощренной пыткой.

Пыткой, в которой нет больше образа Айзека, нет его голоса, и даже слабого намека на его присутствие тоже нет. И Том сжимается всякий раз, как выходит на лестницу, подолгу не может заснуть ночью, все время ожидая, что Айзек вот-вот проявит себя — то ли запахом сигаретного дыма, то ли меловыми следами на лестнице, то ли проступающим на потолке образом. Но нет. Ничего не происходит. И даже если в начале, в первые несколько дней, Тому казалось, что внутри собственной головы он слышит голос — теперь уже ничего такого нет. Он даже думает, уж не болен ли, но быстро вышвыривает эти крамольные мысли из головы: если кто и болен в этом доме, то он живет этажом выше, и он давно мертв.

Время и вправду лечит.

Чем больше отделяет нынешнего Тома от событий того жуткого дня, тем спокойнее и легче ему становится. Он даже думает, что его воля достаточно сильна для того, чтобы держать призрака в стороне, не давая ему не только переступить порог этой квартиры, но даже показать нос из-за двери своей. Хочется верить, что все именно так, и парень верит, с каждым днем думая об Айзеке все меньше. Словно избавляясь от тяжелой болезни, он начинает видеть заглядывающее в окно солнце, начинает крепче спать по ночам, свободно дышать на лестничной клетке, и даже Пуша, как Тому кажется, ведет себя спокойнее — прыгает на подоконник в его комнате и подолгу там сидит, хотя по-прежнему не остается спать.

— Ну что, Томми, передумал переезжать? — как-то утром перед школой спрашивает его Санта, с которой последнее время они ходят вместе туда и обратно.

Маме это жутко нравится: она уже раза два успела назвать Санту девушкой Тома, и хотя тот и открещивается от этого титула, как от чего-то ужасного, но ему немного льстит. Что на этот счет думают родители Санты — неизвестно, потому что с ними Том почти не знаком, но иногда ему кажется, что это нужно исправить. Зайти в гости уже без родителей, как в прошлый раз, но не слишком надолго, потому что он понятия не имеет, о чем надо разговаривать со взрослыми.

— Кажется, да, — он пожимает плечами, думая, что глупо было посвящать в свои планы Санту. — Вроде бы там, наверху, все успокоилось, — и еще глупее было рассказывать ей о причине возникновения этих планов. Но Тому уж очень сильно хотелось тогда поделиться своей тревогой хоть с кем-нибудь, и если настоящих друзей у него пока еще не было, то подруга была. Настоящая или нет, а Том думал, что Санте можно доверять: и почти не ошибся, ведь она не стала смеяться над его страхами и над всем произошедшим, хотя и не без сарказма сказала, что ему это все привиделось.

— Да там и было всё в порядке. У тебя что-то не так с воображением.

— Может быть, — Том пожимает плечами, потому что не собирается ни в чем Санту переубеждать. Не верит — и черт с ней. Радуется пускай, что не она была на месте Томаса.

— Завтра у папы день рождения, и он хочет отметить его в воскресенье. Сказал пригласить друзей, ты придешь? — Санта переводит тему неожиданно, и Том изумляется тому, как все это совпадает — его недавнее желание заглянуть к Санте и это приглашение.

— А сколько ему?

— Сорок два, — она взмахивает рукой так, будто сорок два — это приговор и папу можно считать законченным старикашкой, хотя Том так не думает: его собственному отцу уже сорок восемь, и из-за этого он Санте немного завидует. — Придешь? Обязательно приходи! Они соберутся в гостиной, а мы останемся у меня, поиграем в приставку. Обычно он этого не любит, говорит, чтобы на улице гуляли, как они сами в детстве, но в этот раз никуда не денется, разрешит.

Том пожимает плечами, говоря что-то о том, что ему неловко, потому что он совсем не знает отца Санты, но в глубине души он уже согласен, остается только вытащить согласие из-под пластов социальных приличий и показать подруге. Вскоре Томас именно так и делает.

Воскресенье проходит легко, как будто день рождения вовсе не у отца Санты, а у нее самой. Том не чувствует неловкости, общаясь с мистером Эвансом, а под конец вечера даже начинает звать его по имени — Дойл. Он по-прежнему в костюме, как и в прошлую их встречу, но на этот раз без галстука, в честь неофициальной обстановки, и выглядит он почти как кинозвезда. Ведет себя точно так же: обходителен со всеми гостями, ненавязчиво флиртует с женщинами, ни на миг не забывая, которая из них его жена, по-приятельски болтает с друзьями Санты. Томас не отмечает этого, но именно на нем внимание Дойла задерживается больше всего.

Тому немного льстит внимание взрослого мужчины. Немного… совсем немного, но в какой-то момент он ловит себя на мысли, что жалеет о том, что Дойл Эванс — отец Санты, что ему сорок два и что он женат. Сбросить бы десяток лет, кольцо с пальца и дочь с шеи, и шикарный вышел бы мужчина, хотя Том, конечно, никогда не заглядывался на мужчин до этого вечера. Ему ближе парни совсем немного старше его… но все-таки парни. Он с сожалением смотрит на Санту, не представляя, как однажды в этом ей признается.

На прощание, уже после одиннадцати ночи, когда родители Тома ненавязчиво звонят ему на телефон и интересуются, когда же он придет, хотя он всего на несколько этажей ниже своей комнаты, Дойл крепко пожимает Тому руку и говорит, что будет рад увидеться с ним еще. Его улыбка широкая и искренняя, так что у Тома не остается сомнений — действительно, он будет рад.

И когда он уходит, пальцы еще слегка побаливают от крепкого мужского рукопожатия.

Той же ночью Том просыпается, как от удара под дых. Остолбенело смотрит в потолок, потому что уснул на спине, потом переводит взгляд на темное ночное небо. И только тогда понимает, что изменилось.

Атмосфера.

Воздух.

Всё дело в этом.

Он снова, снова, снова чувствует, будто время вдруг развернулось вспять и забросило его на пару недель назад.

— Что?.. — одними губами шепчет Том, уверенный, что ему ответят из пустоты.

========== Айзек ==========

«Том-Том… Если бы все было так просто…»

***

— Слушай, Айзек, ты веришь в бога?

Мари сидит на столе, болтая ногами в воздухе, пока Айзек в очередной, наверное, уже сотый раз, пытается выполнить элемент без ошибок. Он чертовски ненавидит ошибаться. Для него любая погрешность — повод замучить себя нескончаемым повторением до тех пор, пока не достигнет идеала. Это — его эпитимия. А верит ли он в Бога…

— Нет.

Отрывистое и четкое, оно вырывается из легких вместе с хрипом. Айзек сбивается с ритма, почти падает, умудряясь лишь в самый последний момент удержаться на ногах, и злобно смотрит на девушку. Мокрая челка падает на глаза. Грудь тяжело вздымается и опадает. Он на пределе своих сил. Когда он в таком состоянии, он, кажется, готов убить. Причем всякого и без разбора.

— Шла бы ты… домой.

Едва сдерживаясь, чтобы не наорать на Мари, он резко наклоняется к бутылке с водой, буквально вырывает пробку и с жадностью начинает пить. Вода проливается мимо рта, ее слишком много, и Айзек не успевает глотать. Его мучает жажда и боль во всех мышцах и суставах. Но он не сдается. Он. Должен. Стать. Лучшим.