Морок (СИ)

— Пройдите, пожалуйста, в приёмное отделение!

В приёмном отделении, его и поставили в известность. Хмурый помятый врач с кустистыми бровями и прыгающим подбородком, от имени медперсонала и администрации принёс извинения, заверил, что делалось всё возможное и тому подобное. Затем сглаживая неловкое молчание, выпросил у Андрея номер телефона, чтобы сообщить ему, когда можно будет забрать ребёнка.

С оставшейся половины дня, Андрей тогда и ушёл в штопор. Поначалу запивал горе один. Затем нашлись сочувствующие, готовые разделить с ним скорбь за рюмкой горькой. И пошло-поехало… Про ребёнка он вспомнил лишь тогда, когда на девятый день из тяжёлого забытья его вытащил надсадно звонивший телефон. Женский голосок в трубке отчитал папашу за долгое молчание, и велел немедленно приехать забрать свое чадо из медучреждения домой. К тому времени, у Головного старшего не было ни физических сил, ни душевных, чтобы адекватно переварить информацию. Его душила апатия. Интерес к сыну поблек или даже вовсе исчез, он свалился там же в прихожей досыпать свой тяжкий сон. Но всё-таки, в короткие промежутки трезвости, которые, в общем-то, приходились на рабочие часы, он вспоминал об отцовской ответственности, зарекался ехать в роддом, но за порогом своей квартиры падал, после ударной порции алкоголя.

Однако слезть со стакана всё-таки был вынужден. Начальство цеха, которое долгое время мирилось с его запоем, с пониманием соболезнуя ему, наконец, встряхнуло выпивоху. Ему дали понять, что если ещё раз он явится на проходную не трезвый, то вылетит с завода по чёрной статье. Андрей остановился. С роддома устали звонить, и он решил забрать ребёнка домой. Сам он даже трезвый не знал, с какого края к младенцу подойти, что делать как его растить. Поэтому единственным решением, видел упросить свою сестру ехать с ним в роддом и помочь ему на первых порах с малышом.

Так пошёл новый отчёт времени, в котором были он со своей сестрой и маленький Олег. Сестра оказалась на редкость заботливой, кропотливо любящей «мамашей». Своих детей она иметь не могла, и поэтому всю свою нерастраченную любовь дарила племяннику. Андрей, после того как однажды, чуть не выронил из рук сына, брать его остерегался. Да и сестра не позволяла. В редкий случай, его любовь проявлялась в поглаживании маленькой ручки и потряхивании новокупленной погремушки. В остальном, Андрей теперь жил как раньше. Хотя, это была уже не та жизнь. Веры не было, а значит, не было над ним сдерживающей силы. Сестра, понятно, не имела того влияния, что водилось у покойной жены, и Андрей начал меняться не в лучшую сторону. Сначала вернулись, когда-то отменённые «пятницы», а потом Андрюша осмелел, и начал зазывать дружков к себе на квартиру. Сперва редко, а топом уж часто и допоздна. В прокуренной кухне стучали стаканы, стоял пьяный хохот мужчин, и клубы табачного дыма пробивались через открытую кухонную дверь, сначала в зал, а потом к младенцу в спальню. Конечно же, сестра пыталась урезонить Андрея, всячески увещевая его и ссылаясь на то, что маленькому человечку необходим покой и противопоказан сигаретный смог. Андрей слушал, соглашался и даже давал слово прекратить эту лавочку. Но сезон летних «полян» закончился, на улице накрапывал холодный осенний дождь, а «хата» как, оказалось, была свободна только у Головного. Дружки намекали, напирали, а Андрей в силу мягкости характера отказать им не мог. И всё начиналось по кругу. Конец рабочей недели стал для бедной женщины самым ненавистным днём. Кухня была плотно окуппирована алкашнёй, и молочные смеси приходилось готовить задолго до появления, охочей до выпивки, бригады. Кухня настолько провоняла табаком, что уж запах давно не выветривался. Пахли занавески, одежда, бельё, а потом у сестры лопнуло терпение и она, забрав Олега, уехала к себе в другой конец города. Уехала, в надежде, что брат одумается и с покаянием приедет к ней за сыном.

Не одумался… И не приехал… Отсутствие сестры с ребёнком, послужило катализатором его пагубных пристрастий. Андрея прочно засосало пьяное болото. Проходили дни, месяца, года, а он ни разу так и не появился у сестры.

Через три с половиной года, сестру с инсультом увезли в больницу. Там, на второй день, она и скончалась, не приходя в сознание. Так в жизни крохотного Олега, случился второй переломный момент. Он же и последний. Андрей принял смерть сестры равнодушно. С таким же безразличием забрал своего отпрыска домой. Туда, где ежедневно устраивал гульбища. Маленькому Одежке шёл четвёртый годик. Он не все слова выговаривал чётко, но своим детским восприятием резко уловил разницу между домом «мамы» и страшным местом, где жил колючий дядя, требующий называть его папой Разница в отношении, разница во всём, была такой вопиющей, что Олежка подолгу плакал, просясь «домой». Он не мог понять, куда девалась «мама», и почему покрикивает на него этот «дядька». В минуты трезвости, в Андрее, порой, просыпалась жалость. Жалость к себе и своему ребёнку. Тогда он поднимал его, грязного и оборванного, отмывал… Затем шёл с ним магазин, и одевал во всё чистое и светлое, покупал на обратном пути мороженое и прочие сладости, разговаривал с ним. Но такие минуты выпадали всё реже и реже, а потом и вовсе исчезли в угаре плотных пьянок. Андрей превратился в страшное создание. Завод его давно выкинул, и он жил случайными подработками, от случая к случаю. На всё немного, что зарабатывал, он покупал выпивку и дёшёвую закуску. Этой же закуской и пичкал сына. За год кошмарной с ним жизни, Олег стал похож на маленький скелетик, обтянутый кожей. Дружки у пьяного отца давно поменялись. Стало много дворовых и пришлых, а со временем, объявились «спонсоры», которые больше подпаивали, а сами между тем, почти не пили, оценивая трезвым глазом кубометры квартиры. Когда по сигналу соседей приехали работники соцобеспечения, во главе с ихним председателем, они просто ахнули, перешагнув порог «тревожной квартиры». Запущенность жилья просто превосходила все ожидания, и вызвало шок, у видавших виды соцработников. Уже с прихожей части начиналась несусветная грязюка, тянувшаяся в зал и спальню часть квартиры. Замызганные, полуоблитые чем-то обои, кусками отставали вместе со штукатуркой. В санузле свет не горел. Зассанный унитаз был колот, без верхней крышки бачка, а ванная переполнялась грязными бутылками. Окурки, плевки, следы от протекторов грязной обуви на полу и скопление у плинтусов многолетней пыли — всё это невольно ассоциировалось с местами общественного пользования. Отдельным государством выглядела кухня. Целые полчища огромных тараканов сновали по горам немытой и битой посуды. Эти твари нисколько не реагировали на присутствие людей, поскольку в этом загаженном закутке чувствовали себя полноправными хозяевами. Комиссия ахнула дважды, когда углядела в этом рассаднике антисанитарии маленького человечка в грязных дырявых колготках, с большими, не по-детски колючими глазами. Ребёнок постоянно что-то грыз и мусолил во рту. Этим что-то оказалась застарелая куриная косточка.

В злобе дня, была собрана информация по проблемной точке. В материалах жилуправления значилось, что Головной Андрей Игоревич проживает в данной жилплощади один, супруга по факту смерти убыла, а иждивенец не значится вообще. Тут же был созван попечительский совет, где вопрос о малолетнем сыне Головного решился в одночасье. Лишение родительских прав было осуществлено в сжатые сроки. Неблагополучный сектор поставили на учёт, а пятилетний Олег был направлен на попечение детского дома N7 на Лесной улице.

Дом на Лесной служил детприёмником с пятьдесят шестого года, представлял собой ветхое полуаварийное здание, с прогнившей насквозь канализацией. Летом, в детдоме практически никогда не было горячей воды, зато близ и около, активно велись работы по рытью траншей и устранению трубопроводной течи. Зимой, конечно вода была, но нереально жёлтая и скорее тёплая, чем горячая. Из-за пробитых радиаторов, помещение слабо отапливалось, и детям иногда приходилось спать одетыми. Наряду с недостатками, имелся ряд положительных моментов. В доме был чрезвычайно высокий штат хозобслуги. Прачки, уборщицы, повара, кастелянши, нянечки являли собой спаянный живой механизм: полы всегда были вылизано чистыми, а постели свежими и белыми, хотя и застиранными до дыр. Дом неплохо обеспечивался провиантом и в рацион детей обязательно входили сладости и фрукты. Правда в силу нечистоплотных рук персонала яблоки, груши и мандарины доходили до детских столов в трёкрат урезанном объёме, а вопрос со сладким, вообще решался в «неформальной обстановке». Лесная популяризировала иерархические традиции, где согласно которым, роль дисциплинарного контроля отводилась старшегодкам. Те, понимая свою значимость, следили за «порядком» в младших группах и сразу приучали жить малышей по «науке». Сладкое со столов демонстративно собиралось, и также демонстративно возвращалось, в гораздо меньшем количестве и не всегда быстро. Показательный процесс власти имел идейное значение. Привитое сызмальства поколение, начинало сразу же жить по не гласным законам, воспитывая следующих этим же заповедям. Случаи противления пресекали на корню, жестко и действенно. Непокорных малышей наказывали, «учили», а всегда осведомлённая администрация делала вид, что ничего не происходит. Дисциплина являлась важной составляющей детских педучреждений, а небольшая безобидная «детовщинка» только укрепляла показатели, и значительно облегчала труд педагогов.