Исправляя ошибки (СИ)

— Тогда тебе нужно лететь на Корусант, — Иматт нахмурил брови.

Он рассуждал так: если и есть хоть какая-то возможность найти общее, взаимовыгодное решение для сторон, изначально полных друг к другу нескрываемой антипатии, то не иначе, как в личной, неформальной беседе.

— Ты прекрасно знаешь, Калуан, что сейчас я не могу, — констатировала Лея и залпом осушила свой стакан.

— Конечно, не можешь… — сказал майор и тяжко вздохнул.

Повисла длительная, гнетущая пауза, которую каждый счел если не самой многозначительной в своей жизни, то, по крайней мере, одной из них. Обоим стало понятно, что сложившаяся ситуация — такая, где требуется либо проявить недюжинную смекалку, либо погибнуть. Два одинаково важных дела встали поперек одно другому, и ни одно невозможно пустить на самотек, уповая на участие окружающих.

Генерал и ее товарищ какое-то время сидели, понурые, и старались не глядеть друг на друга.

Наконец, когда молчать стало слишком тягостно, Иматт решился сменить тему. Он вскинул наполненный пивом сосуд, стараясь поймать взгляд Леи, с таким видом, словно собирался произнести здравницу.

— Знаешь, — сказал он вдруг, — а у парня глаза-то твои.

Лея изумленно воззрилась на собеседника, источая немую благодарность. Уже давно ей не доводилось слышать столько теплоты и веселья в его голосе. Этой самой ничего не значащей полупьяной фразой друг как бы говорил ей, что игра, которую она затеяла, в самом деле стоит свеч, и что продолжать ее надо непременно.

***

А тот, кто являл собой основную причину трудностей Леи, встав клином между нею и ее обязанностями и сложностями на пути сенатора и главы Сопротивления, в это время спал, закутанный в одеяла, чтобы согреть онемевшее тело. Обессиленный и в то же время исполненный силы, заново обретший себя в тяжком испытании и одной своей бессознательной волей отстоявший право на вмешательство в окружающие события. Он спал, потому что сумел выиграть минувшую битву; покров беспамятства был сорван его натиском, и сон его во всем напоминал спокойный и глубокий сон младенца, впервые одержавшего верх в единоборстве с теснотой и темнотой изначального плена на пути к вступлению в жизнь.

И пробудился он лишь под утро, еще не приходя в сознание, но уже ощущая рано начавшееся в медицинском корпусе движение, от которого его отделяли прочные, как известно, устойчивые даже к ударам светового меча стены изолятора, хотя они и не могли укрыть нечто более мягкое, невесомое — шаги, обрывки разговоров, ощущение прерванного спокойствия, такое естественное в это время суток. Даже в изоляции он мог почувствовать людей так, словно воочию видел — как один из них, сонно потягиваясь, стоит у автомата и наливает себе каф; как другой зевает и растирает лицо ладонями, словно это поможет ему проснуться, а третий, уткнувшись в датапад, раскачивается в кресле. Через стену до него доносились шаги охранников, которые, напротив, не ложились всю ночь, и потому теперь не могли дождаться смены. Значит, его стерегут двое? Не так уж и много.

Девчонка — вот первое, что пришло на ум, когда к нему возвратилась способность мыслить. Ее образ воскрес вместе с его самоощущением, вновь побуждая к беспокойству. Растерянность и скребущая виски головная боль мешали полноценно прислушаться к себе, чтобы попытаться понять, каким образом она помогла ему возвратиться в жизнь, дав толчок и пробудив от бреда, но сам факт, что здесь имело место ее вмешательство, не оставлял сомнений.

Кайло слабо приподнял голову и впервые обстоятельно огляделся. Еще серовато-блеклые в предрассветной полутьме на него глядели белые стены и крохотное оконце вверху, стол, привинченный к полу, железный стул, дверцы пустующего шкафа, наполовину распахнутые, и ровный полукруг задней стенки кровати. Полная насмешки, злая улыбка расцвела на его губах. Молодой человек откинул голову на подушку и прикрыл глаза. Мысленно он снова вернулся к девушке, своей роковой противнице. Его душа аплодировала ее ловкости и одновременно ее недальновидности; и злоба дышала в нем вместе с восхищением.

Не трудно понять, какую изумительно опасную ловушку она сумела обойти, не решившись добить — хотя именно на это он и рассчитывал тогда, во тьме «Старкиллера», в последний миг перед тем, как боль и слабость погасили его сознание, и земля вокруг задрожала — но решившись притащить его сюда, в руки генерала Органы, под ее власть и опеку. Хотя девочка отлично понимала, не могла не понимать того, что отныне ему уже все нипочем. Что решившись переступить черту один раз, он решится и второй, и что последний человек во всем мире, с которым ему теперь никак нельзя встречаться, находится по ее милости ближе к нему, чем когда-либо на протяжении долгих лет. Выходит, девочка спасла себя, спасая его, но поставила под удар много большее, чем они оба.

Он не желал сейчас думать о том, что совершил; его сердце, его память — вся его суть пугливо отворачивались, не смея возвратиться к тому скорбному ощущению опустошенности, слабости, которое постигло его на мосту над осциллятором вместо ожидаемого могущества избранного существа — существа, которым он должен был стать, однако так и не стал. Все, что ему было очевидно — лишь то, что душа его, полная смятения, искромсанная и одинокая, несется куда-то вниз на безумной скорости, и этого движения нельзя уже ни остановить, ни замедлить. А раз так, то пропади все пропадом! Известно, что обреченный способен на любое преступление, потому что хуже себе все равно уже не сделает.

Он не помнил, сколько пролежал без движения, запрокинув голову и уродливо улыбаясь. В эти минуты реальность проносилась мимо, оставляя лишь горечь пепла на изогнутых в беззвучном вызове губах, и ни одну мысль он, наверное, не сумел бы удержать в болезненно возбужденном мозгу, даже если бы захотел. Он не предпринимал попыток, и даже не думал о том, чтобы встать и попытаться получше освоиться в месте своего заточения — действия, естественные и в большинстве случаев первоочередные для пленника, стремящегося освободиться, — попытаться разглядеть слабые места в обстановке, которые могут сыграть ему на руку. Но нет, Кайло или еще не созрел для этой смекалки — потому что мышцы у него болели эхом недавней судороги, и голова разрывалась; или, что вероятнее, он до сих пор пребывал в состоянии, подобном апатии, не способный рассуждать и анализировать ситуацию, в которой очутился.

Невыносимо было гадать — или судьба в лице юной мусорщицы так отвратительно посмеялась над ним, после одного мучительного жертвоприношения теперь обязывая его совершить еще и второе, или оказала ему редкую милость.

Обе руки, которые он с внешней непринужденностью запрокинул за голову — потому что в таком положении отчего-то было проще терпеть головную боль — скрепляли тонкие металлические браслеты. Хотя генерал должна была понимать, что в наручниках нет никакого смысла; он давно научился использовать большинство приемов телекинеза без быстрой концентрации, которая достигается движением рук, а если прибавить немного сметливости, можно и вовсе освободиться без особых трудностей. Однако эта восхитительная деталь разрешала сразу гору противоречий, как нельзя более четко указывая и разъясняя, в каком положении он ныне находится.

Признаться, отсутствие привычной маски и черного доспеха стесняло его куда больше, чем металл на запястьях. Маска давно являлась его укрытием, Кайло этого и не таил. Лишившись ее, он чувствовал себя как бы обнаженным; принужденный выставлять напоказ свое смешное, слишком молодое лицо, которого стыдился уже долгие годы по причинам, остающимся туманными даже для него самого. Это было куда как унизительнее скованных рук. А то обстоятельство, что он сам, исключительно по своей воле решился выбраться из укрытия, впервые обнажив себя сперва перед лицом девочки с Джакку, затем перед Ханом Соло, и это, возможно, послужило отправной точкой его оплошности; так вот, это обстоятельство только подливало масла в огонь, вновь и вновь заставляя его усмирять гнев, встающий комом в горле.