На грани человечности (СИ)

   - Э-э... много ли доброй воли, скажем, у лимиек, у кровопийц ненасытимых? - Голос Мисты-балагура был сейчас горше осенней травы. - Хвала святому Эрихью, флот наш покуда много уступает сарнийскому.

   - Увы, флоты растут быстрее, чем разум, - подытожила Суламифь шёпотом.

   Выпили молча, каждый в свои раздумья ушёл. Огонь в очаге - и тот, казалось, подался назад, улёгся деликатно: стараясь ни поленом не треснуть, ни мысли не потревожить. Стоило вот так, взамен напутствия доброго, выплёскивать всё накипевшее?

   За окнами, сквозь прибрежные заросли, корабль Каумера, сарнийского капитана, светился огнями беззаботно-празднично. Вот подгулявшие зычные голоса порушили сонную тишину затерянной бухты, грянули нечто воинственное; не столь и стройно, зато вложив всю душу бродяжью - щедрую как море, вольную как ветер.

   Окажись поблизости случайный путник - вмиг разнесётся, как пожар лесной, молва об очередном демонском шабаше в Тимильских лесах. Кому выгодно, приплетёт сюда и Вайрику-ведьму: вот уж в точку!

   Пусть их... дети запуганные, неразумные.

   Бесшумно отставил чашу отец Одольдо; огни свеч полыхнули в глазах его - золото в золоте. Смотрел пристально... нет, не на Иммер - на Сиарам. Сожалел ли, что во время оно не сошёлся ближе с Бариолиной старшей сестрой, с Виальдой-менестрелем?

   Увы, и теперь невозможно заверить его: мол, не безвозвратно шанс упущен, до Второго Рождения лишь...

   - Спели бы вы нам, Сиарам, - попросил кротко отец настоятель.

   И ударили пальцы по струнам; и голос - молодой, тяжкими годами не надломленный - завёл песню. Разумеется, песню Виальды...

   Напряжённо, вперёд подавшись, внимал Одольдо. Заметно было: слышит - впервые.

   - Это посвящено... - Голос прервался в повисшей тишине.

   - Элиару Арзуасскому, - ответила, как отвесила, прямодушная Сиарам.

   - Мерзавцу, предателю, что Виальду эшафоту обрёк?!

   И опять осёкся преподобный отец - на грани срыва в прошлое.

   Некогда - вскоре после того эшафота - не пожалел молодой брат Одольдо, в миру эркассар Лэйлский, ни средств скудных, ни связей прежних: вендетту тайную свершил. Но, видно, доселе горчит, саднит, жжёт его одна мысль: поздно... Изредка - вот как теперь - внезапной вспышкой прорывается.

   Что ж, зато на своём опыте познал отец Одольдо, сколь бесплодна месть. Ибо не вернёт она ушедшего, но лишь изранит душу до конца дней.

   И ещё лист пергамента лёг на стол, поверх прежних.

   - Я записала песню. Для вас, отче - невозмутимо, одну на двоих тайну оберегая, молвила Сиарам.

16.

   Пробуждение было мгновенным, острым, ослепительно-беспощадным - подобно верному удару меча, что переносит душу из мира бренного в мир вечный. Что почувствует душа в тот краткий миг? и осознает ли необратимость перехода? Миг возврата от сна к яви - нет, не осознала; и не была ещё охвачена неизбывным разочарованием. Ибо в глазах - уже распахнутых - по-прежнему стояло...

   ...Ночь. Глухая ранаирская полночь. С освежающей после дневного зноя прохладой и с плотной, бархатной чернотою; со звёздами крупными и кристально-чистыми, как самые драгоценные каменья; с редкими, трусливыми воплями пустынных тварей где-то в отдаленье, за барханами. И всё это - на фоне бесчисленных, таинственно-тревожных вздохов-шорохов-шелестов... какой же кантор от века управляет этим многоголосым, неумолчным хором? не иначе, сама Неизвестность? И смутно белеют ближайшие шатры соратниц и соратников; и на краю лагеря, над дотлевающими углями бывшего костра, двое часовых давно и мирно клюют носами. Эх, нерадивые! а ну как совсем угаснет огонь-хранитель? а ну как передовой отряд язычников сиргентских натолкнётся на нас?!

   Хотя - что кривить душой! Не это тревожит. Не в ожидании возможного нападения выскользнула она сейчас из душного шатра, забыв даже прихватить меч, промаявшись полночи без сна. Что языческая угроза - в свете того истинного, неотвратимого, что сейчас действительно может - или должно! - произойти? Страшится ли она этого - или втайне жаждет?

   Ночь вдруг обрела имя, и лик, и плоть, и жар страсти. На сей раз он не флиртовал, не ёрничал, не распевал серенад, на ходу сложенных. Просто возник из темноты, беззвучно, призрачно; истомлённый, схватил её, привлёк к себе - беззащитную, без доспехов, без оружия. Да неужто пришло бы ей в голову - защищаться?

   Только вскрикнула, сипло, сорванно; и вскрик словно в кровь изодрал пересохшие губы - наяву ли, во сне:

   - Одольдо!...

   Тут-то, похоже, она и пробудилась окончательно - от собственного голоса; и реальность нового дня властно хлынула в глаза, в душу, захлёстывая половодьем, выметая сладкий, бурный дурман ночи. Сквозь щель окошка-бойницы нехотя, по капле сочилась промозглая белёсая муть осенней зари. Да много ли света нужно, чтобы различить, угадать до тошноты привычную обстановку: угрюмая келья, шершавые каменные стены, не прикрытые ничем, кроме ворохов смертоносного железа.

   Вполне достаточно, чтобы затопить сердце горечью безысходности - словно после залпом осушенной чаши с отравой.

   Вот тебе, дура, святоша! взамен вольных просторов, и кантора-Неизвестности, и звёздных алмазов на драгоценном бархате полуночи! взамен счастья с любимым! Сама ведь, по доброй воле, променяла всё это - на затхлую келью, на охоту за ведьмами. Никто за грудки не тянул.

   Которое уж по счёту утро казнит её вот так - жестоко, дважды: мечом пробуждения, ядом отчаяния? Который раз просыпается она вот так: с колотящимся сердцем, с пылающим лицом, с именем того единственного на устах? И рвётся оно из груди, это имя, то задушенным, в кровь искусанным стоном - а то воплем, клокочущим мукой... Не диво ли, как ещё ни разу не сбежались сюда сёстры из ближайших келий, дабы спасать свою матушку от сонмища демонов Тьмы!

   Хотя какое там - спасать... дождёшься от них! Заберут демоны матушку живьём во Тьму - и тут же вздохнут с облегченьем послушные дочери. Уф-ф, гора с плеч! давно пора, туда ей и дорога, карге старой. Неровен час, ещё в спину подтолкнут, сестрички-еретички.

   И, коль на то пошло, какое там - сонмище демонов! двумя, только двумя одержима она. Но уж их-то знает не только по имени - в лицо.

   Одольдо, рыжий демон в личине монаха, злой гений всей жизни её. И Вайрика, демоница-чернокнижница, схожая с сиргенткой нечестивою. Одольдо и Вайрика вместе, вместе, вместе...

   Словно толкнули её - Бариола рывком села на ложе. Впервые план мести и цель мести окончательно прояснились для ней самой. Вынудить Эрихью предать Вайрику... уничтожить Вайрику... раз навсегда разочаровать Одольдо в его любимом ученике Эрихью... и, наконец - унизить, растоптать, раздавить Одольдо! Единым махом расправиться с обоими демонами. Ереси их переполнили чашу терпения людского и Божественного; и прелюбодейство их истерзало душу Бариолы фер Эксли, одной из малых сих. Пусть же придёт расплата, и пусть белый свет покажется им Тьмой Вековечною!

   Тьмой Вековечною?..

   Пересохшее горло безумно, хмельно булькнуло смехом. Не угодно ли - матушка Бариола, святоша, ставшая мстительной ведьмой? принимай нового солдата, Легион Тьмы! Или ничто не ново под Небесами? И святоша изначально ближе к чернокнижнику и палачу, нежели к истинному святому? И впрямь плох тот святой, что при жизни не прослыл еретиком? И напротив: тягчайшие преступленья, позор рода человеческого, порою можно выдать за деянья святых?