Времяточец: Исход

– А чем ты сейчас занялся?

– Небольшой эксперимент с телепатическими контурами, – сказал Доктор.

Эйс какое-то время наблюдала за его работой.

– Так какой у нас план?

Доктор похлопал по консоли:

– У неё спроси.

– Ты серьёзно?

– Абсолютно. Это план ТАРДИС, а не мой. А я только действую по подсказкам.

– Ты там собирал подсказки?

Доктор кивнул.

– Да, и пытался по ходу дела вносить как можно меньше изменений.

– Но ты внёс изменения. Ты познакомился с Гитлером и спас его задницу.

– Не совсем. Согласно истории, наш Адольф действительно сбежал с Мюнхенской катастрофы с вывихнутым плечом. Всё, что я сделал – как можно более ненавязчиво внедрил себя в его жизнь. Мы пока что ничего по-настоящему не изменили. Если не считать нескольких частей Мюнхена, конечно... это спишут на бомбы революционеров.

– И что будет дальше... с ним? Его арестуют?

– О да, его в конце концов поймали.

– И что было дальше?

– Ему дали пять лет за измену, он отсидел шесть месяцев как особо важный заключённый, написал за это время «Mein Kampf», затем его простили и он оказался героем. Ещё десять лет грязной политики, и он, наконец, смог прийти к власти.

– И ты думаешь, что ему помогли?

– Я уверен в этом, – задумчиво сказал Доктор. – Кто-то, у кого есть энергетическое оружие. Кто-то, кто меня знает, и знал, что я должен прибыть.

Он завершил свою возню с приборами, вернул панель на место и спрятал инструменты.

– А что насчёт Времяточца? – спросила Эйс.

– А и в самом деле... – Доктор достал индикатор пути во времени. Индикатор ярко светился. – Он говорит, что она где-то рядом, а ТАРДИС снова приземлилась. Идём?

– А нужно ли? В том смысле, что... если это была типичная нацистская политика...

– О, нет, нет, нет! – сказал Доктор. – Это были всего лишь ранние её дни. Потом всё стало гораздо хуже, – он уставился в пространство.

– В чём дело, Профессор?

– Это был первый раз, когда я встретил Адольфа, – задумчиво сказал Доктор. – Но до этого, когда у него было что-то вроде небольшого припадка по пути на площадь, мне показалось, что я его уже знал. Было такое чувство, будто его глазами на меня смотрел кто-то знакомый. Странно, очень странно...

Он открыл двери ТАРДИС, и вовнутрь хлынул свет.

В ночном небе бегали лучи прожекторов, рядом слышался рёв огромной толпы.

ЧАСТЬ 3.

1939 год, ВОЙНА

СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО

Ключом ко всему Проекту является использование Субъекта для управления всё большими людскими массами посредством ораторского искусства. Очень важно понимать этот базовый метод, использованный политиками человечества во все эпохи. Он состоит в стимуляции таких базовых эмоций, как СТРАХ, ЛЮБОВЬ, НЕНАВИСТЬ, НЕДОВЕРИЕ, ГОРДОСТЬ, ЗЛОСТЬ, и постоянно повторяющейся последовательности.

Логика и здравый смысл при этом неважны, а скорее даже ограничивают желаемое воздействие...

Действия Субъекта всё ещё имеют тенденцию быть непредсказуемыми, и мы должны продолжать стремиться к более эффективному его контролю. Я рекомендую непрерывное, но постепенное наращивание психического усиления. В первую очередь нам следует избегать перегрузки.

1. МИТИНГ

Рейхсмаршал Герман Геринг смотрел на воодушевлённые лица, на вскинутые в салюте правые руки, на кажущееся бесконечным море людей, обращённых лицами к трибуне.

Прожектора, знамёна, факелы – эти митинги в Нюрнберге с каждым годом становились всё более странными, всё больше походили на безумную религиозную церемонию, чем на митинг политической партии. Он обвёл взглядом других партийных лидеров и подумал – как он всегда думал в таких обстоятельствах – что со времён старых дней в Мюнхене они прошли очень долгий путь.

Встречи в дешёвых пивных, произнесение речей перед небольшим числом единомышленников с мыслями о том, хватит ли денег, вырученных продажей входных билетов, на оплату аренды пивного зала. Драки с рабочими-коммунистами, пытающимися проломить тебе череп своими пивными кружками. Они обычно покупали много пива, и складывали пустые кружки под столом, чтобы было чем кидаться, когда начнутся выступления ораторов. Редкое собрание тогда не заканчивалось битыми стёклами и кровопролитием.

Геринг с удивлением осознал, что он скучает за этими старыми временами, за пьянками и драками. Тяжело было быть богом. Или, скорее, полубогом; бог в Партии был только один. Никто из его коллег не был против своего возвышения. Им нравилось, что им поклоняются.

Геринг с искренним презрением осмотрел собравшихся у трибуны. Там были претендующий на аристократизм Риббентроп, крысёныш Геббельс, Борман – царь бюрократии. А вон там, как всегда позади, маленький Гейни...

При виде своего единственного серьёзного противника в нацистской иерархии, с лица Геринга пропала улыбка. Тощий невысокий мужчина в очках с тонкой оправой и торчащими усиками был похож на клерка-неудачника. Генрих Гиммлер: рейхсфюрер СС, глава гестапо, человек, которого в Германии боялись больше всего.

И ещё я, – подумал Геринг. Что я тут делаю? Родился в знатной семье, чем не могут похвастаться остальные, сын дипломата, герой войны, командир знаменитого эскадрона фон Рихтхофена. Он подумал о своём великолепном поместье в Каринхалле, о своей коллекции произведений искусств, в основном награбленных, и цинично улыбнулся. Ты хорошо живёшь, Герман, – подумал он, – как и все остальные.

Выше всех – всегда выше всех – сидел сам Фюрер, Адольф Гитлер, который как раз сейчас поднимался, чтобы ритуально почтить память умершего члена Партии. Мы все поднимаемся в хвосте ракеты Гитлера, – подумал Геринг. Вперёд и вверх, выше и выше.

В последнее время у него начали появляться мысли о том, как долго ещё это может продолжаться.

Исполненный энергией, как всегда заряженный обожанием огромной толпы, Адольф Гитлер медленно спускался по ступеням.

В его сознании беспомощно извивалась инопланетная сила, она чувствовала этот безмерный океан психической энергии обожающей толпы, но не могла вкусить её. Она должна освободиться, освободиться, чтобы манипулировать этими пешками на их погибель. Но она была заперта. Это единственное, что она могла сделать ради своего выживания, ради сохранения своего разума.

На мгновение Фюрер оступился из-за бушевавшей в его мозге борьбы. Придя в себя, он пошёл дальше.

Недалеко оттуда, всё это наблюдали Эйс и Доктор. Они были на вершине пологого холма, чуть в стороне от огромного круга ярких огней. Холм стоял на краю гигантской равнины, на которой собрались тысячи и тысячи людей. Несмотря на ночь, равнина была ярко освещена, гораздо ярче, чем если бы это был день. Её окружали прожектора, направлявшие в воздух столбы света, пересекавшиеся вверху так, что над центральной площадкой образовывался купол. Повсюду пылали факелы, развевались тысячи нацистских знамён на флагштоках. Но больше всего было людей – шеренга за шеренгой, колонна за колонной, в центре чёрные и коричневые униформы, а по краям толпы гражданских.

Несмотря на количество людей, была мёртвая тишина. Широкий проход разделял огромную толпу, его края обозначали штурмовики с ружьями с пристёгнутыми штыками. Единственная фигура в военной форме шла по проходу к алтарю, на котором был огромный венок.

Вокруг алтаря горели жаровни, их дым клубился вокруг одинокой фигуры. Немного постояв неподвижно, фигура вскинула руку в жёстком, почти механическом салюте. Толпа издала глубокий хриплый рёв, как будто одно гигантское существо: «Sieg Heil! Sieg Heil! Sieg Heil!» Казалось, что от этого рёва трясётся земля. На мгновение фигура замерла с поднятой рукой, а затем развернулась и пошагала обратно по центральному проходу, не обращая внимания на истерическое приветствие толпы.

Когда фигура проходила напротив их холма, Эйс узнала лицо того мужчины в шинели, который полз к ним по улице, страдая от боли. Теперь он был старше, набрал вес. Его белое лицо стало более пухлым, дурацкие усики стали немного гуще. И только глаза, всё те же ярко-голубые глаза, не изменились. Казалось, что они стали ещё ярче, сияя неземным светом.