Дикари Ойкумены.Трилогия

– Лейтенант Илхикамина!

– Я… – пробормотал Манойя.

Пирамида опускалась, горбилась, врастала в землю. А может, это степь, кипя заснеженными бурунами, поднялась до верхней площадки, до горла, до самых венчиков души?

– Вам что, отдельное приглашение нужно?

– Я…

– Встать в строй!

Шаг. Другой. Манойя был на ладонь выше Ливии, но встать на правый фланг он не рискнул. Ведьмы расступились, и лейтенант занял место второго. Нагой среди доспешных, он смотрелся бы комично, сохранись у Марка хоть намек на чувство юмора. Задрав голову к небу, словно новобранец, впервые стоящий в строю, астланин не моргая смотрел на солнце. В щели между тучами, сомкнувшими ряды, солнце притворялось тяжелым излучателем в амбразуре дота. Холодноватый, похожий на струйку воды луч высветил Манойю целиком, от пяток до макушки. Лейтенант был пылью, танцующей в луче. Земное притяжение, обернувшись чувством плеча, а может, сцепкой корсета , удерживало стаю пылинок на поводке. Разрешало плясать в свете, но не давало уйти в свет.

– Хорошо, – сказал Манойя. – Хорошото как…

– Разговорчики! – рявкнул Марк.

Но уже так, для порядка.

IV

Пастила, подумал Марк. Сахаррафинад.

Комплекс зданий напротив, за оживленной трассой, представлял собой хаотичное на первый взгляд нагромождение белых искрящихся брусков. Одни жались вплотную друг к другу, другие держали дистанцию, соединяясь тонкими, словно намерзшими от холода перемычками. При долгом изучении в комплексе начинала брезжить система, можно сказать, гармония. В чем она заключалась, Марк не знал. Чувство гармонии возникало подспудно, не поддаваясь осмыслению.

В архитектурной белизне отсутствовал даже намек на окна и двери. Ровные параллелепипеды, шести– и восьмигранники, без входов и проемов. Древняя, как мир, загадка для малышей: «Без окон, без дверей, полна горница людей?» Ответ: представительство расы Вудун на Тишри. Кто еще, кроме чернокожих вудунов, мог отгрохать себе монохромный комплекссахарок?

По контрасту, не иначе.

В том, что вудунская горница полна людей, Марк не сомневался. И с окнами все зашибись: строители замаскировали их под цвет стен – без сканера не различишь. Золотистая кайма по краю плоских крыш придавала композиции завершенность. С семнадцатого этажа, где сидел под арестом оберцентурион Кнут, открывался чудесный вид: вот, полюбуйтесь, на крышу ближайшей «пастилки» сел жук аэромоба. Приподнялись, отблескивая бронзой, надкрылья…

Дверь в апартаменты, куда Марка вчера отвели под конвоем, была заблокирована. Окна – тоже. Прозрачность меняй, дружок, а открыть – шиш с маслом. Блокировка окон семнадцатого этажа служила данью скорее традиции, чем здравому смыслу. Не припрятал же арестант у себя в заднице портативный антиграв? Остальные меры желания острить не вызывали: уником изъяли, вирт отключили, никаких посещений, еда – через систему доставки. Выбор блюд тоже заблокирован: жри, что дают.

Снорр, вспомнил Марк. Спутник Тренга, отель, «сотовый» номер. Экономкласс, двенадцатый этаж. Злой на весь мир волчонок, отчисленный из училища. Сейчас ставки были выше: этаж, класс номера, воинское звание. Падать будет больнее. Что у нас на очереди? Трибунал? Разжалование в рядовые? Дисциплинарная когорта?!

Невыполнение прямого приказа, отметил оберцентурион Кнут. Сопротивление старшему по званию. Нанесение телесных повреждений. Да, нападение на гражданина Ларгитаса с целью порабощения. Не забыл? Ты псих, приятель. Ты не контролируешь себя. Опасен для окружающих. Дискогорта? Твое место в орбитальной тюрьме строгого режима.

Ведьма, напомнил Марк.

Кнут рассмеялся: а ты хоть знаешь, что с ней? Ты ведь распустил корсет , когда конвой волок тебя, дурака, под арест! Хорошо, на тот момент Ведьма была жива. А сейчас? Астлантида горазда на сюрпризы. Ты уверен, что Ведьму не свалил инсульт? С астланиномто в корсете ? Час, два, и в мозгу перегорела маленькая проволочка… Ты совершил преступление, братец. Воинское преступление. Но неужели ты совершил его зря?!

Щелкнул дверной замок.

Вихрем обернувшись к двери, Марк едва удержал равновесие. Он ожидал по меньшей мере двух конвойных. В проеме стоял Мамерк: один. Лысый смотрел на Марка с нехорошим вниманием. Так смотрят на уродцамутанта в анатомическом музее.

– Выходи.

Мамерк качнулся в сторону, уступая дорогу.

– Что с опционом Метеллой?

– Разговаривать запрещено.

Сдержаться было трудней, чем поднять гору.

– Лицом к стене. Налево.

Не усугубляй, посоветовал Кнут. Все равно ничего не добьешься. Если сочтут нужным, тебе сообщат.

– Вперед по коридору. Не оборачиваться.

Мамерк шел в трех шагах позади, выдерживая предписанную уставом дистанцию. Упругий ковропласт гасил звук; казалось, у Марка в сопровождающих призрак. Возле лифта Марк остановился:

– Вы можете сказать, что с Ведьмой?

– А ты больше руки распускай. Может, тогда и ответят.

«Alles!» – пистолетным выстрелом щелкнул шамберьер, сметая барьеры. Напряжение, копившееся часами, разрядилось в единый миг. Марк ошибся с расстоянием. Он был уверен в трех шагах, разделявших его и конвоира, и с размаху врезался в Мамерка, успевшего подобраться вплотную. Кажется, схватил лысого за грудки.

Или, напротив, оттолкнул?

Ни сейчас, ни позже, много лет спустя, пытаясь восстановить в памяти конфликт, случившийся у лифта, проанализировать его сотней способов и разобраться, что же всетаки произошло – нет, Марк не преуспел в этом занятии. Он даже, поборов смущение, обратился к дяде, но у дяди сделалось такое выражение лица, словно Гай Октавиан Тумидус разжевал лимон без сахара. Буркнув «Десантура…», дядя Гай порекомендовал обратиться к легату Лукуллу. «За консультацией?» – спросил Марк. «За тренировками,» – больше из дяди не удалось выдавить ни слова. Но это случится позже, а теперь, в настоящий отрезок времени, Марку вдруг стало тесно, потом – скользко, а когда всё закончилось, он выяснил, что лежит, уткнувшись щекой в пол, в позвоночник упирается чьето колено, твердое, как бильярдный шар, а правая рука вывернута так, что плечевой сустав криком кричит о пощаде.

– Встать. Лицом к стене.

Хватка ослабла.

– Лифт подан. Соблаговолите.

И это он, буркнул оберцентурион Кнут, эта лысая сволочь орала вчера, что ты сломал ему руку? Садись в лифт, не дразни беду. Еле сдерживаясь, чтобы не застонать, Марк встал на четвереньки. Адъютант госпожи Зеро ждал, насвистывая простенькую мелодию. Марк знал эту песню. Когдато она была очень популярна: «А я жива несмотря ни на что, тарампапам, туритатиритири…»

Жива. Несмотря ни на что.

Всю дорогу от лифта в парк Марк беспрекословно повиновался инструкциям лысого.

V

– Карьера, – сказала старуха.

Прямая, строгая, она стояла, как гвоздь, вбитый в доску на треть. За спиной госпожи Зеро плакал фонтан. По краю чаши налипли мокрые листья. Край самого желтого слабо трепыхался в тщетной надежде взлететь. Марк даже не предполагал, что у этого фонтана Ливия получила приказ взять астланина в корсет . Но сердце подсказывало, что ничего хорошего здесь произойти не может.

– Карьера – хрупкая ваза. Болезненный ребенок…

В руках старуха держала распечатку: веер листков из настоящей бумаги. Только веером обмахиваются, а распечаткой старуха дирижировала в такт своему монологу. Судя по темпу, это было адажио; судя по ситуации, оно грозило вотвот перейти в грандиозное престиссимо.

– Упала, и вдребезги. Сквозняк, и здравствуй, воспаление легких. Тысячи карьер, идущих на взлет, были сбиты плевком. Чихнул в неудачное время, и кровь хлещет из носа. Я права?

– Не могу знать, – хрипло каркнул Марк.

Дед, подумал он. Ты бы ответил иначе. Не по смыслу, по звучанию. Ты управлял голосом лучше, чем конем. Отбыв срок, я пойду к тебе в науку: осваивать сценическую речь. С другой стороны… Куда я пойду после расстрела?

– Я уже не говорю о серьезных проступках, – старуха поптичьи склонила голову к плечу. В черном, с перьевым воротничком блузки, госпожа Зеро напоминала тощую ворону. – Не говорю, и все тут. Перейдем к делу. Итак, для того, чтобы взять астланина, в дальнейшем именуемого цаплей, в корсет , нужны двое…