Дикари Ойкумены.Трилогия

– Это безумие, – Гвидо вдохнул аромат вина. Скривился, будто нюхнул нашатыря: – Какие у тебя козыри? Солнце, будь оно проклято, стабилизируется. Астлантида скоро выкарабкается из эйфории. Совет вздыхает с облегчением и пьет сердечные капли. Дело за малым: вернуться к идее карантина. Пусть астлане режут друг дружку, а если ктото из репортеров захочет убедиться в извращенности цапель – милости просим! Лети мимо блокпостов, садись на планету, снимай сердцерезов, пускай в эфир… Мы умываем руки, Тит. Мы снимаем с себя ответственность. И в этот благословенный момент ты просишь…

– Прошу? – удивился наместник.

– Просишь, – с нажимом повторил Гвидо, – чтобы Совет официально разрешил Великой Помпилии пользоваться обитаемой планетой, как грядкой! Хорошо, Остров Цапель не входит в состав Лиги. Он не пользуется правами и льготами членства, в частности, правом на защиту. Но разрешение на сбор ботвы – это прецедент. Совет готов закрывать глаза на коекакие ваши шалости, входя в положение империи и принимая во внимание ряд психофизиологических особенностей расы…

– Короче, – бросил Тит Флаций. – Тебе нужны козыри?

– Козыри? Мне? Это тебе нужны козыри, да такие, чтобы плавили термосил! Гасили звезды! Давили антисов, как вшей! Самый тупой из членов Совета понимает ясней ясного: разреши Помпилии собирать ботву на законных основаниях – и завтра имперские либурнарии высадятся у тебя дома! А ты спрашиваешь, какие тут нужны козыри… Да я первый отдам свой голос против такого решения! Остров Цапель – грядка, отданная Помпилии на откуп Советом Лиги! Меня изжарят, съедят и косточки выплюнут…

Имперский наместник потянулся к столу, но вместо бокала, как ожидалось, Тит взял пирамиду. Голограмма программировалась на тактильный контакт: пирамида осталась в пальцах наместника, словно была натуральной, из камня, и поднялась в воздух, когда Тит – гигант над городом – согнул руку в локте. С минуту помпилианец разглядывал сооружение, поднеся его близко к глазам, а потом с силой опустил пирамиду на метр левее – прямо на площадь, заполненную народом. Казалось, он давил клопов. Такой программы в реконструкцию не закладывалось: коснувшись стола, пирамида исчезла, растаяла как дым – и возникла на прежнем месте.

– Грядка? – спросил Тит. – Ничего подобного. Вот тебе первый козырь. Великая Помпилия не собирается использовать Астлантиду как грядку – источник поставок ботвы.

– Правда? – злая ирония превратила лицо Гвидо Салюччи в маску джокера. – Господи, какое счастье! Я верю тебе, друг мой! Ято верю, но не все так доверчивы, как старик Салюччи. Мы, то есть Совет, должны разрешить Помпилии вывозить с Острова Цапель население согласно квотам, которые оговорим отдельно, в приложении к решению Совета. При этом мы еще и обязуемся принять на веру, что вывоз не связан с клеймением и рабством. Помоему, это перебор. Вера – верблюд со слабой спиной. Соломинка, другая, и хребет сломан…

Издевка пропала втуне.

– Великая Помпилия, – теперь уже в речи Тита Флация пробились интонации профессора университета, ведущего беседу с клиническим идиотом, – не намерена пользоваться Астлантидой, как грядкой. В качестве подтверждения этого человеколюбивого заявления мы берем обязательство по первому требованию разрешать встречи с иммигрантами. Политики, журналисты, телепаты, борцы за права человека, общество защиты животных – кто угодно, в любое время. Встречи будут записываться, записи – публиковаться.

– И что?

Гвидо наклонился вперед. Ноздри его крупного, породистого носа жадно раздувались. Самое изысканное вино и даже нашатырь в лошадиных дозах не произвели бы такого эффекта. Пахло жареным, намечалась сенсация. Впервые надменная Помпилия разрешала – да что там! – открыто предлагала контакты посторонних лиц с рабами. Чутье подсказывало Гвидо Салюччи, что в этой воде водятся крупные рыбы.

– Ойкумена увидит астлан, вывезенных Великой Помпилией с их занюханного Острова. Счастливых астлан. Довольных жизнью астлан. Вменяемых, дееспособных астлан. Обеспеченных материально, не ущемленных ни в чем. А главное, – наместник оскалился, что означало улыбку, – Ойкумена увидит свободных астлан. Отдающих себе отчет в поступках и намерениях, делающих осознанный выбор. Рабы? Что за чушь! И если ктото попытается вернуть такого астланина домой, руководствуясь соображениями ложного гуманизма – наш дорогой иммигрант станет руками и ногами цепляться за ближайшего помпилианца. Замечу, что зубами и когтями он будет рвать господина гуманиста, категорически протестуя против депортации на родину. Я гарантирую это под личную ответственность. Если случится иначе, ты всегда сможешь заявить, что Совет ввели в заблуждение, и отозвать свою подпись.

Гвидо Салюччи ослабил узел галстука. Отошел к окну, встал, глядя вдаль. Будущее, открывшееся взгляду председателя, судя по лицу Гвидо, менялось, принимало новые, не вполне ясные очертания. Пальцы мертвой хваткой вцепились в подоконник. Между руками Салюччи лежала фуражка имперского наместника. Повернув голову вправо, орел на кокарде примерялся, как бы ловчее впиться клювом в мякоть между большим и указательным пальцем.

– Козырь, – согласился председатель. – Сильный козырь. Если я зайду с него… Нет, не хватит. Продолжай, Тит. Ты бы не пришел ко мне с однимединственным козырем. Ты – опытный игрок, наверняка у тебя в рукаве лежит парочка тузов.

– Туз первый, бубновый: в ближайшее время Помпилия начнет сокращение числа рабов, необходимых империи для существования и прогресса. Наши либурнарии уменьшат ежегодный сбор ботвы. Нравится?

– Чем вы компенсируете падение?

– Не твое дело. Будь доволен тем, что коекто из свободных граждан Ойкумены избежит визита абордажной пехоты. А в случае отказа – не избежит. На твоем месте я бы превратил этот факт в постамент для памятника.

Гвидо кивнул: продолжай.

– Туз второй, пиковый: реабилитация вольноотпущенников. Тебе прекрасно известно, что после нескольких лет рабства человек, даже отпущенный хозяином на свободу – не человек, а так, недоразумение. Родственники, взявшие на себя эту обузу, быстро превращаются в невротиков. Общение с тем, чей ресурс свободы выработан дотла – мучение, пытка. Я же утверждаю, что отныне часть рабов после вольной будет подлежать полному – или почти полному – восстановлению. Их ресурс во время пребывания в рабстве сохранится в объеме, достаточном для возвращения к нормальной жизни.

– Выкуп, – пробормотал Гвидо.

– Да, выкуп. Если раньше торговля вольноотпущенниками имела смысл только на ранних стадиях рабства, то теперь… Улавливаешь перспективы? И наконец, туз третий, крестовый: солнце Астлантиды, бешеное сердце. Есть шанс, что стараниями Великой Помпилии это солнце прекратит опасные игры в сверхновую и вернется на главную звездную последовательность. Начнет потихоньку гаснуть. Может быть, даже чуточку быстрее, чем подсказывают нам законы природы.

Председатель Совета повернулся к собеседнику. Тонкая полоска усов, прическа, уложенная волосок к волоску, барственная плавность жестов – нет, Гвидо Салюччи сейчас не был смешным, как смешон фат, пижон, записной щеголь. Ожидая ответа, Тит Флаций отдавал себе отчет в том, что играет с огнем.

Но игра стоила свеч.

– Я проведу это решение через Совет, – Гвидо сейчас походил на гематра, просчитывающего зубодробительную комбинацию. – Проведу, будь я проклят! Не знаю, какой туз ты оставил в резерве; не знаю, что позволило тебе явиться сюда со своими предложениями… Что ты нашел, Тит? Какую золотую жилу?!

– Я?

Тит Флаций сыграл краткое тремоло на панели стола. Над Астлантидой, окаменевшей в эйфории, всплыла добавочная голограмма: молодой офицер в мундире капитанкомандора ВКС Лиги. Включился звук: «Вы – свободные люди! Ваша свобода ничем не ограничена!»

– Это не я, – рассмеялся имперский наместник. – Это он.

– Я его помню, – двигаясь так, словно шел по хрупкому льду, председатель Совета Лиги приблизился к реконструкции. – Я помню этого парня. И знаешь что, Тит?