Пояс и шлем

Итак, мы с Челли были довольны, доктор с Чивилисом до самого старта находились взаперти и выразить свое отношение к итогам расследования, естественно, не могли, а остальные это сделать не спешили. Думаю, все они были весьма озадачены драматической развязкой нашего спектакля. И только Голдин, постоянно бурчавший что-то себе под нос, выводил меня из состояния полного блаженства.

Учитывая, что необходимость в изоляции после старта отпадает, Голдин предложил преступникам разместиться на катере вместе со всеми, но доктор и Чивилис дружно и односложно отказались. По-видимому, им тяжело было находиться среди своих бывших товарищей, и они выразили желание во время взлета и пребывания на Кольце содержаться отдельно от остальных. Голдин согласился. Чивилис, неподвижно, с закрытыми глазами лежавший на какой-то подстилке, поинтересовался еще, погружен ли в катер «Мышонок», и, получив утвердительный ответ, снова погрузился в дремоту.

На катере мы с Голдиным и двумя арестантами расположились в рубке управления. Позже к нам пришел Челли, который намеревался пилотировать катер сам, отказавшись от моих услуг. Натали, Лева, Жак, которым Челли сообщил просьбу арестантов, выдав ее за требование Голдина, остались в грузовом отсеке.

При других обстоятельствах я, возможно, настоял бы на том, чтобы самому сейчас сидеть в кресле первого пилота. Но в данном случае от Челли требовалось только взлететь, выйти за пределы этой проклятой атмосферы и состыковаться с Кольцом. Выполнение этой программы не требовало серьезной квалификации, и я с удовольствием развалился в кресле второго пилота, готовый, впрочем, в любой момент взять управление на себя.

Взлетели мы, в общем, нормально, хотя к моменту выхода из атмосферы и, соответственно, установления связи с Кольцом из-за бесконечной болтанки не знали, где находимся. Уже в космосе расчеты показали, что до Кольца около трех часов лету…

Лино настроил автопилот на нуль-привод Кольца и включил прозрачность стен, а освещение рубки выключил. Все молчали. Справа под нами медленно плыл громадный темно-лиловый шар, словно бы скатанный из комьев ваты… Эти комья ни на секунду не оставались в покое, переплетаясь в немыслимые узоры, волнуясь, разглаживаясь и снова собираясь в вихревые потоки. Ипполита была повернута к нам дневной стороной, а слева мерцал далекий Гектор.

Через некоторое время Челли, незаметно покинувший до этого рубку, ворвался в нее в сопровождении Кушнира. Он подскочил к пульту первого пилота и принялся тыкать в один из дисплеев пальцем, возбужденно твердя:

— А ты посмотри сюда, что ты на это скажешь?

— Ничего не скажу, — пробасил Лев. — Этого не может быть. Как говорят дети, так не бывает.

— Здесь многое бывает, чего нигде не бывает, — резонно заметил Лино. — Я тебе точно говорю, она поворачивается.

— Кто поворачивается? — спросил я.

Голдин, Чивилис и доктор тоже оторвались от прозрачных стен и повернулись к Челли.

— Кто-кто… Ипполита за последний час повернулась на шесть градусов! То есть наклон оси вращения планеты по отношению к плоскости эклиптики увеличился с двадцати восьми до тридцати четырех градусов.

— Не может быть, — не поверил я.

— Может, — вдруг вмешался Чивилис. — Лино, увеличьте скорость, если можно. Чем мы быстрее попадем на Кольцо, тем лучше. Там экраны помощнее наших…

Он повернулся к нам спиной и снова впился глазами в Ипполиту. Доктор, а затем и мы с Голдиным последовали его примеру.

— Но что все это значит? — растерянно спросил Челли и сел в кресло. Лев недоуменно пожал плечами и ушел опять в грузовой отсек.

Еще минут через 20 доктор, сидевший напротив меня, впервые за весь полет подал голос:

— Юлиус, взгляните, пожалуйста, во-он туда… Не правда ли, любопытно?

— Там полюс. И Пояс Ипполиты, — хрипло сказал Чивилис.

Я посмотрел туда, куда показывал маленький доктор, и замер. Огромная воронка словно проколола снизу слой лиловой ваты. Стремительно вращаясь, она все увеличивалась в диаметре. Вскоре стало возможно далеко внизу и спереди-справа, у противоположной внутренней стенки воронки, увидеть кусочек поверхности Ипполиты. Воронка приобрела форму усеченного конуса, причем меньшее его основание было почему-то вверху, а не внизу, как у обычных атмосферных явлений. Оно все расширялось.

Конус на наших глазах превращался в цилиндр, основанием которому служил Пояс Ипполиты.

Челли включил связь с грузовым отсеком:

— Все смотрят вниз?

— Все, — ответил голос Феррана. — Но никто ничего не понимает.

— Интересно, есть там какая-нибудь атмосфера, — пробормотал Челли, — или полный вакуум?

Картина внизу теперь напоминала дуло гигантского орудийного ствола, глядящего в космос с поверхности Ипполиты.

— Лино, а можно определить, куда направлена ось воронки? — спросил Чивилис.

— Можно, наверное, — сказал Челли. — А какой в этом смысл?

Чивилис не ответил.

Я прикинул расстояние от нас до ближайшего края воронки. Получилось около семисот километров. В это время автопилот начал торможение: мы приближались к Кольцу. Но никто, кроме меня, не обратил на это внимание, все смотрели на атмосферный феномен.

— Это какой же энергией надо обладать, чтобы устроить такую свистопляску, — пробормотал доктор, стоя спиной к пульту.

Я не успел подумать, кому это «надо обладать такой энергией», как увидел, что Чивилис мгновенно обернулся, посмотрел на светящееся табло внутренней связи и коротко, но больно ткнул доктора в бок. Доктор тоже оглянулся, увидел табло и испуганно зажал себе рот. Мы с Челли, бывшие невольными свидетелями данной пантомимы (Голдин стоял у другого окна), удивленно переглянулись. А доктор тем временем как бы невзначай дотянулся до клавиши внутренней связи и выключил ее со словами:

— Если никто не возражает…

Никто не возразил, всем было не до этого. Никто не заметил даже, что катер уже состыкован с Ретрансляционным Кольцом.

Размеры и форма воронки к тому времени уже стабилизировались, ее края почти не вибрировали, а только бешено вращались, как вращалась бы глиняная пустотелая заготовка для кувшина на гончарном круге… Волны от этого вращения возмущали всю атмосферу планеты, куда хватало глаз.

— Лино, — снова повернулся к нам Чивилис, — пожалуйста, отключите все приборы на катере и Кольце, но включите защитное поле на максимум мощности.

— Что-о?! — изумился Челли.

— Все, что можно отключить, должно быть отключено, — повторил Чивилис. — И я прошу вас сделать это немедленно! Оставьте только аварийные системы регенерации воздуха и жизнеобеспечения и защитное поле на максимуме. Сейчас что-то будет!

— Я поддерживаю эту просьбу, — неожиданно включился в разговор молчавший до сих пор Голдин. — Выполняйте все, о чем попросят Чивилис и Сайто.

Подавленный авторитетом Наблюдателя СГБ, удачно раскрывшего преступление, Челли защелкал клавишами своего пульта. Яркий электрический блеск Кольца погас.

А Голдин повернулся к Чивилису и Сайто и произнес ошеломляющую фразу:

— Я хочу уже сейчас, господа, принести вам свои искренние и глубочайшие извинения за те ошибочные предположения, которые привели меня к глупой гипотезе, а вас — к изоляции.

Надо было видеть глаза Челли, готовые выскочить из орбит! Я, наверное, выглядел так же. А Чивилис всего лишь пожал плечами и негромко ответил:

— Так даже получилось лучше…

— Юлиус! — раздалось в наступившей тишине восклицание доктора, который, по-видимому, ничего не слышал. — Вы только посмотрите! Вы это предполагали?

Мы бросились к иллюминаторам правого борта, поскольку стены уже потеряли прозрачность. Описать увиденное было трудно. Из глубины воронки поднимался ослепительный белый столб. Я бы сказал, что это было похоже на луч чудовищного прожектора, но рос он медленно, словно столбик ртути в старинном градуснике. Вершина его была слегка закруглена, хотя это могло быть и оптическим обманом… За десять минут он достиг верхних слоев атмосферы и продолжал расти. Все мы изумленно взирали на это зрелище.