Исправляя ошибки (СИ)

Естественно, прошло то время, когда допросчики рассчитывали разговорить свою жертву обыкновенными, самыми невинными способами — должно же у Диггона когда-нибудь закончиться терпение. Следующий этап — попытки воздействовать на пленника через близких ему людей. Это опять-таки совершенно естественно.

Диггон имел собственный список лиц, которые могут быть полезны в этом вопросе. Однако таковых оказалось до обидного мало: генерал Органа, мать заключенного; давно пропавший без вести Люк Скайуокер и некая Кира, о которой так и не удалось ничего узнать.

Разведывательному бюро было известно, что Лея Органа является чувствительной к Силе, да она и сама, кажется, не намерена это скрывать. Если бы она согласилась воздействовать на разум пленника телепатически, чтобы вытащить из него информацию, которую тот отказывается сообщить ни при каких уговорах или угрозах, тем самым она бы сослужила добрую службу не только Республике и Сопротивлению, но и самому своему сыну.

Иначе у властей не останется выбора, кроме как применить допрос с пристрастием. Этого Диггон не говорил; подобного рода обстоятельства и не требуют отдельного упоминания. Лея все поняла сама.

Всего мгновение она колебалась, думая о том, что предстоит пережить Бену, если она откажется. Однако воспоминание о произошедшем на Эспирионе; понимание, что она сейчас опасно приблизилась к тому, чтобы повторить одну из самых скверных своих ошибок, возвратило Лею к реальности.

Она ответила решительным отказом.

Майор быстро капитулировал, не став ни спорить с нею, ни уговаривать. По всему было видно, что он предполагал именно такой исход этого дела. Вежливым тоном Диггон пожелал генералу «всего хорошего» и незамедлительно удалился.

***

Уже было сказано, что система проведения допросов военнопленных в Республике разительно отличалась от аналогичной в Первом Ордене — отличалась ровно в той же мере, что и сами принципы ведения войны. К человеку, подвергаемому допросу, в зависимости от нужды могли быть применены «официальные» и «неофициальные» методы — в отличие от Первого Ордена, где любые способы считались допустимыми и не подвергались осуждению, здесь доминировало правило негласности. Иначе говоря, начиная с определенного момента власти попросту закрывали глаза, категорически не желая знать, каким путем их подручным удалось раздобыть необходимые сведения, лишь бы они, эти сведения, в конечном счете были получены.

«Официальные» методы ограничивались использованием разного рода наркотических и психотропных веществ, вызывающих мучительные мышечные спазмы и галлюцинации. Подобные манипуляции, проводимые впервые еще при павшем режиме Палпатина, Альянс, а позже и Республика переняли с глубокой внешней неохотой, всем своим видом подчеркивая прискорбную необходимость этих крайних мер в военное время. В оправдание этой их позиции можно сказать, что за всю историю борьбы с Империей допросу с пристрастием подверглось удивительно малое количество пленников, и каждый подобного рода допрос проводился под строгим контролем медицинских работников, которые следили за состоянием допрашиваемого при помощи сканеров и дроидов-медиков, и, исходя из личного профессионального опыта, подсказывали, какие вещества и в каком количестве еще допустимо ввести, чтобы не нанести существенного вреда здоровью пленника, а также, по возможности, максимально продвинуть дело.

С «неофициальными» методами дело обстояло несколько сложнее. Применяли их лишь в чрезвычайных случаях, когда пленник располагал информацией, от которой зависело слишком многое. Однако если подобное решение все-таки было принято, власти, как уже говорилось, закрывали себе глаза рукой, допуская если не все, то многое из того, чего при других обстоятельствах ни за что не допустили бы. Физическое насилие, кровопускание и самые низкие угрозы — это то, что обычно происходило при допросах подобного рода, а что еще — это зависело сугубо от ситуации.

Викрамм, хорошо понимая ценность такого пленника, как Кайло Рен, распорядился особо, чтобы к нему применялись лишь официально допустимые способы получения информации. Во-первых, канцлер не оставлял надежды, что молодой человек под угрозой смерти решится пойти на уступку; во-вторых, исключительные страдания пленника противоречили демократическим принципам, следовательно, могли нанести вред репутации главы государства, который — все это знали — лично руководил ходом судебного процесса.

Был и еще один смущающий момент. До сих пор опыт пристрастных бесед в Новой Республике не включал ни одного допрашиваемого, который имел бы чувствительность к Силе. Потому никто не решился бы сказать, чем все обернется. Диггон и сопровождающие его лица в обязательном порядке имели при себе бластерные пистолеты; им разрешалось (хотя и не приветствовалось) открыть огонь в случае непредвиденных обстоятельств. Кроме того, с пленником строжайше запрещалось беседовать в одиночку — по причине, которая была ясна каждому и не подлежала обсуждению.

Майор ручался, что, пока правительству Республики будет угодно, жизни и здоровью Рена не нанесут существенного вреда.

… Спустя два дня после их короткой беседы с Диггоном Лею пробудило перед рассветом болезненное ощущение мышечного спазма. Женщина дышала глубоко, словно боролась за каждый вздох с чем-то неведомым, внезапно поселившимся в ее грудной клетке.

Бен!

Она сразу поняла, что происходит. Все складывалось одно к одному.

Старательно подавляя в себе гневную дрожь, генерал села на постели и какое-то время сохраняла неподвижность, напряженно прислушиваясь к своим — и к его — ощущениям, которые все отчетливее напоминали ей то, что она пережила еще девчонкой на «Звезде Смерти».

Мягкие ремни оплетают запястья и щиколотки. Пленник рефлекторно напрягает мышцы, проверяя путы на прочность.

— Поверьте, магистр, я не получаю удовольствия, причиняя вам страдания, — уверяет Диггон. — Если вы согласитесь сотрудничать…

Майор сидит напротив кресла для допросов на корточках — поза, как нельзя более располагающая, заявляющая о претензии на доверие. На его лице выражение искреннего дружелюбия.

Неуместная любезность палача вызывает прилив гнева в душе узника.

— Вы в самом деле так глупы, майор, что полагаете, словно я могу испугаться обыкновенной физической боли?

Он предпочел бы вовсе хранить молчание — горделивая немота наилучшим образом отвечает его внутреннему складу. И все же, Кайло, как никто иной, знает, что натуженное безмолвие во время пытки подобно ветхой плотине, которую рано или поздно сорвет мощнейшим потоком эмоций, и тогда удержаться, чтобы не выдать важной информации, будет в разы труднее. На допросах те, кто говорят без продыху, лишь бы не о том, чего от них ждут, имеют преимущество перед показательными молчунами.

Кто-то из бригады врачей, стоящей рядом, берет шприц — миниатюрный, с каплей некой зеленой, вязкой жидкости — и вставляет иглу в катетер на руке допрашиваемого.

Лея молча стискивает зубы, предчувствуя новую волну боли.

И правда, вскоре та — тупая и ноющая — разливается по телу горячим потоком; мышцы опять сводит судорогой. Резко согнувшись, Лея непроизвольно закрывает ладонью грудь слева — там, где находится сердце. Ее глаза наполняют слезы.

Кисти рук пленника дергаются и, насколько позволяют путы, отходят от подлокотников кресла.

Диггон не сводит со своей жертвы выжидательного взгляда.

— Боль не пугает лишь безумцев.

— Боль — это хищный зверь, который может уничтожить любого. Но всегда остается возможность обуздать хищника, превратить его в своего союзника.

Лея до крови прикусывает губу.

Голос Бена внезапно умолкает, захлебнувшись в леденящем ужасе, когда юноша угадывает присутствие матери. И Лея готова поклясться, что в эту секунду в его мыслях мимолетно проскальзывает образ еще одной — молодой женщины. Они обе подсознательно связаны с ним по воле Силы. Вселенский поток может донести до них его мучения, его унижение и беспомощность, наконец, его страх в преддверии неизбежного — чувство, которое он уж точно предпочел бы спрятать ото всех.