Третий берег Стикса (трилогия) (СИ)

— Если ты об энергетической установке — отвечаю: иоланты нужны ей, как рыбке зонтик. Если о Княжествах…

— Конечно о них, — огрызнулся Лосев, — неужели ты можешь допустить, что я ничего не понимаю в гравитационных реакторах?!

— А о Княжества спрашивай у Саши. Потому что я в земных делах понимаю меньше, чем ты в гравитационных реакторах.

— Кстати, о земных делах, — вмешался в перепалку Харрис. — Я не знаю, что там произошло с земной Планетарной Машиной, и не хочу знать. Я не знаю, в каких отношениях состоит чрезвычайный и полномочный представитель правления «Грави инкорпорейтед» с сыном президента Внешнего Сообщества, и не стремлюсь разбираться в чужих семейных делах. Но мне не нравится, что Внешнему Сообществу фактически навязывается объединение с Землёй. Мне очень хотелось бы знать, на каком основании…

— Джонни, — президент поморщился. — Я прекрасно знаю, что ты собираешься сказать дальше. Объединение с Землёй. Диктат Планетарной Машины. Посредственность при власти, и прочая, прочая, прочая. Попробуй посмотреть на это глазами наших детей: они хотят иметь возможность вернуться на Землю. Возможность, понимаешь? Сейчас у них такой возможности нет. Теперь о диктате Планетарной Машины. Ты, именно ты ратовал всегда за ускоренную колонизацию Марса и за создание условий для комфортного проживания, но чего мы можем достичь без Планетарной Машины? По-прежнему будем сидеть под своими куполами. А Планетарная Машина — это возможность подправить гравитацию в планетарном масштабе. Нет, я не шучу. Это вполне реально, не сразу, правда, нужно будет несколько мощных гравитационных реакторов на экваторе и полюсах. И тогда можно будет подумать о генерации атмосферы. Силикобактерии Балтазарова… Помолчи, Александр Романович, дай закончить! И тогда, Джонни, ты, именно ты сможешь обойтись без своих теплиц. Выращивать свои ужасные овощи прямо на разлюбезных твоих краснозёмах, если будет атмосфера. Понимаешь? Прямо в открытом грунте. Но это, конечно, не скоро. А пока что… ты видел бабл чрезвыча… жены моего сына? Мы поставляем землянам автоматические заводы для изготовления таких домов. Почему мы не можем пользоваться ими сами? Качество жизни наших детей… Нет, Джонни, не нужно морщиться. Посредственность, которой ты так боишься, легче всего приходит к власти там, где ради идеи плюют на человеческие жизни. Ради какой — не слишком важно. Торжество позитивистской науки в этом смысле ничем не хуже и не лучше любой другой отвлечённой идеи. Посмотри хотя бы на любимое нами всеми Внешнее Сообщество. Изначально — учёные. Все как один. А теперь? Два поколения всего сменилось. И без всякого вторжения извне — пожалуйста! — Семёнов. Я его с детства знаю. Прекрасный был мальчишка. И эта сволочь — Евграфов. И Клод. Оглянись вокруг, Джонни, их много. Ты хотел просто отодвинуть их в сторону, забыть о них. Ради науки, о да! Но они же есть! Они наши дети, Джонни, а на детей не должны падать грехи их отцов. И земляне, между прочим, тоже наши дети. Они дети нашей отстранённости, нашего пренебрежения, нашей аскезы. Да-да, дорогой мой борец за идею, сибариты — дети чьей-нибудь аскезы. Поразмысли над этим, Джонни. А я…

— Володя, голубчик, — вмешался вдруг Иван Арнольдович. — Извини, что перебиваю, но я, как лечащий врач, вынужден буду прервать заседание, если ты будешь так горячиться. Это тебе вредно — сердце работает в тестовом режиме, система не успела адаптироваться к твоему неумеренному темпераменту.

— Что скажет глава Сектора Кибернетики? — мгновенно успокоившись, спросил президент.

— А что я могу сказать? — задрав брови, изрёк Лэннинг. Было заметно, что вопрос застал его врасплох. Стал мямлить:

— Мы хорошо знаем программу земной Планетарной Машины, что же касается личности… м-м… в ней обитающей, — вопрос не ко мне, а к психологам. Программа написана удовлетворительно. Можно кое-что улучшить в обработке пулов входных данных, увеличить… м-м… вес обратных связей, расширить эффекторную зону, в общем…

— В общем, вы «за» или «против»?

— Я как-то не созрел. И не готов. И никто ещё, по-моему, не готов к голосованию. Вы, Володя… Извините, конечно, но в таких сложных вопросах нельзя торопиться. А вы, извините меня, лезете напролом.

— Я не тороплю, — проговорил сквозь зубы президент. — Всё равно придётся восстанавливать энергостанцию. До той поры, пока мы её отстроим, вопрос можно не голосовать — пока что он не имеет прикладного значения. Есть поважнее дела.

— Да, — Лосев встрепенулся, — Нужно бы выделить в отдельный сектор ареопалеологов, создать комиссию по расследованию обстоятельств аварии на энергостанции, проголосовать план исследований каверны Волкова-Моргана…

— Нет, Лёша, всё это подождёт. И может идти пока своим чередом, по-старому. Я хочу инициировать создание другого сектора, более важного.

— Какого же? — удивился планетолог.

— Сектора Педагогики, Лёша. Ты удивлён? Мы опоздали с этим лет на пятьдесят, но, может статься, не навсегда опоздали. Главой сектора рекомендую назначить Можейко. Ставлю на голосование. Кто «за»?

— Но я не понимаю, — планетолог развёл руками. Лицо его вытянулось резиново; чрезвычайно стал похож на продавца лечебных пиявок из старой сказки.

— Экий ты, голубчик, непонятливый, — усмехаясь, проговорил Иван Арнольдович, поднимая руку с выставленным вверх большим пальцем. — Между тем, всё очень просто. Прошляпили мы детей. Между прочим, Лёшенька, знаешь ли ты, что дети за глаза называют тебя Дуремаром?

— Знаю, ну и что? — планетолог растерялся. — Я не обижаюсь, говорят — действительно похож.

— Дело не в том, похож или нет. Я спросил одного, потом другого: ребята, а кто таков этот Дуремар?

— Ну, как это — кто?! — оскорбился Алексей Мстиславович. Это же…

— Вот ты знаешь. А они — нет. Услышали, как кто-то тебя так назвал и повторяют. Бездумно, Лёшенька. Как попугайчики. Так что голосуй «за», голубчик.

И глава Сектора Планетологии, подавленный весом аргументации, поднял руку.

— Единогласно, — удовлетворённо констатировал президент.

— Теперь, когда мы разобрались с вопросами первостепенной важности… — начал Лосев.

— Нам пора оставить больного в покое, — бесцеремонно прервал его Коротков. — Извини нас, Анютка, мы уходим. Я говорю, уходим, Алексей Мстиславович!

Первым подал сигнал к отбытию Лэннинг — водрузил на голову свою невообразимую шляпу, сделал в ней углубление точно посередине, после чего, взявшись за поля двумя руками, наклонил элегантный головной убор под нужным углом к горизонту.

Члены комитета зашевелились, стали церемонно прощаться.

— До свидания, Володя.

— Анечка, моё почтение.

— Следи за ним, Анютка, может сбежать.

— Володя, если Коротков будет тебя тиранить, дай знать.

— Отдыхай, Володя.

— Владимир Борисович…

— Погодите, Айзек, — президент остановил кибернетика, собиравшегося величественно покинуть больничную палату.

— Да?

— Я хотел попросить… Кто-то из ваших программистов, когда делал интерфейс моего кресла, накрутил в меню аварийной программы.

— Что такое? — спросил главный кибернетик с явным неудовольствием.

— Программа спрашивает клиента, хочет он включить режим обратимой смерти, или нет.

— А! — Леннинг просиял. — Иван Арнольдович поставил меня в известность. Мы устранили эту глупость. Слава небу, тот кретин догадался поставить «флажок» по умолчанию в положение «Да».

И Лэннинг откланялся. За ним потянулись остальные. Стало слышно, как в коридоре Балтазаров наскакивает на Харриса со своими силикобактериями, потом дверь закрылась и голоса членов комитета потеряли внятность, а вскоре и смолкли вовсе.

— Они так и не рассказали мне толком, как дела у… — Володя хотел сказать: «у Саши» но глянул на жену искоса и сказал совсем по-другому:

— …как дела у нашего сына?

«Она улыбнулась. Счастье из глаз так и брызжет. Анютка моя… Значит, у Саши…»

— Всё хорошо, Володенька. Иван Арнольдович не даёт ему ходить из чистой перестраховки. Никак не может поверит до конца, что всё восстановилось после такого… После такой… А я верю, Володенька! Ира тоже.