Экспериментальный полет

— Два года, что так долго?

— Не думаю, что ему удастся вернуться оттуда на автомате. А переход — пол парсека, вот и считай. Ничего, подождете.

— Заодно и Парнишкин, может, подрастет, одумается…

— Так тебе и Парнишкин чем-то не угодил? — Виктор прыснул. — А вот учился бы у Сандро, тогда бы знал, что твой тезка — врач от Бога.

— Балабол он.

— Мать у него при родах умерла. Такое даже в наше время иногда случается. Отец болел. Сильно. Долго. Колька только ради того, чтобы отца спасти, в медицинский и поступил. Несколько лет у постели отца, безвылазно, — Брылеев запнулся. — Не повезло парню, умер и отец. И вот теперь хоть куда, хоть к черту на кулички. Операцию тут на сердце провел — профессора ахнули. Представляешь, парень впервые в невесомости — и ни одной ошибки! А то, что перегрузки не держит, так ему это и не надо, завтра будем на вас новые антиперегрузочные камеры примерять.

Николай обалдело уставился на своего друга.

— Он говорил — аппендицит… Путешествовать любит…

— Аппендицит, путешествия… — передразнил его Виктор. — Он дальше своей Незнамовки в жизни никогда нигде не был. Сам же говоришь — балабол. Что-то еще?

— Есть один вопросец… — Николай запнулся. Очень уж хотелось проверить ту информацию, от Эдика, у Эрмитажа. Но почему-то не получалось. — А какой номер у нашей группы? — наконец выдавил из себя Бойо.

— Четвертый.

На следующий день вновь начались занятия. Будто и не было той самой отдушины в виде Петербурга, научных и около научных споров по истории, инициированных Сандро, когда каждый оставался при своем, потому что был уверен, что именно он знает все и обязательно лучше других.

Теперь все это само стало историей. Группа собралась в учебном корпусе, в секторе рядом с центрифугой. Одно радовало — катаний на этом дьявольском изобретении на сегодня запланировано не было. Зато была презентация еще одной новой разработки, представлявшей из себя прозрачный саркофаг с набором из кучи проводов и шлангов.

— И так, господа, вы видите перед собой индивидуальную антиперегрузочную камеру, — перед сомнительного вида ящиком важно вышагивал Палыч. — Данное устройство призвано сохранять вас в условиях длительного воздействия высокого гравитационного поля, то есть перегрузок. Так же, в качестве одной из дополнительных опций, в нем предусмотрена возможность погружения человека в состояние анабиоза сроком до шести месяцев, — курсанты молчали. Палыч ласково погладил аппарат по крышке. Будто до этого он никогда не видел ничего лучше.

— На собаках уже проверяли?

— На собаках не рискнули. Проверил на себе, — улыбнулся научный сотрудник. — Признаюсь честно: ощущения не самые приятные, но жить можно. Камера работает на принципе замещения воздуха дыхательной жидкостью. В случае, если вы погружаетесь в нее без функции анабиоза, то есть в сознании, требуется соблюдать некоторые правила.

После поступления жидкости в камеру и заполнения ее приблизительно на половину, сделайте длительный выдох, погрузитесь в эту самую жидкость и спокойно проведите первый вдох. Лучше, если вы будете делать это через рот. Далее требуется сделать еще несколько глубоких вздохов до полного удаления воздуха из ваших легких. На этом все. Не пытайтесь разговаривать — не получится. Но звуки извне вполне достижимы.

По окончании использования камеры все происходит в обратном порядке. Жидкость убывает, требуется ее полное удаление из организма. Часть выльется сама, часть выйдет вместе с небольшим кашлем. На этом этапе обучения вам предлагается на практике опробовать погружение. Кто первый?

Ответом служило тягостное молчание. Желающих добровольно утопиться не было.

— Что такой грустный? — тихо обратился Бойо к Парнишкину.

— Беда никогда не приходит одна. Лайка куда-то пропал, — озабоченно отозвался тот.

— Может быть, вернулся к той самой своей старушке?

— Хорошо, если так.

— Хорошо, если ты перестанешь жрать ту гадость, с помощью которой накачиваешь свои мышцы…

— Какую гадость?

— А вот я уже вижу и первого желающего, — Палыч с довольной улыбкой развернулся на шепот. — Господин… Парнишкин, прошу, раздевайтесь.

Наверное, смотреть на это было еще более неприятно, чем находиться внутри. До последнего сопротивляясь обволакивающей его жидкости, молодой человек поднялся почти до самого потолка саркофага. Потом, махнув рукой, будто говоря при этом: «А, была — не была», — резко погрузился и сделал первый осторожный вдох. Его тут же скрючило. Что-то наподобие кашля, только в воде это делать несколько сложнее. Ребята с содроганием смотрели, как он делает резкие выдохи, и как последние капли воздуха мелкими шариками вылетают у него изо рта.

Наконец Парнишкин успокоился и застыл.

— Пипец, — констатировал ситуацию Сандро. — Скоро в нашу группу пришлют нового доктора.

Но тут находящийся в саркофаге Парнишкин открыл глаза и даже улыбнулся. Проведя руками вдоль своей груди, он будто показывал, что, мол, вот он я, живой и невредимый и даже дышу той самой мерзостью, которая меня окружает.

— Тьфу ты, гадость какая, — поморщился второй пилот Вовка.

— Не гадость, а вот в таком состоянии господин Парнишкин может длительно переносить такие перегрузки, какие вам и не снились, — поправил его Палыч.

— Почему бы тогда весь корабль этой дрянью не заполнить?

— Может быть так и будет, но пока эта жидкость плохо контактирует с электроникой. Ладно, пора доставать нашего естествоиспытателя.

Включились отсасывающие насосы, жидкость из саркофага быстро ушла, оставив на полу съежившегося Парнишкина. Молодого человека душили кашель и рвота. За прозрачной оболочкой вновь появилась вода.

— А это уже обычный душ, — пояснил Палыч.

— Как там? Рассказывай, — сослуживцы окружили еще мокрого Парнишкина.

— Не скажу, что приятно, но жить можно. Главное — не затягивать с первым вдохом, а то хочется сделать его очень резко… Да и на выходе приятного мало, но здесь уже поддерживает мысль о том, что все закончилось. Так что попробуйте — понравится.

Нравилось это или не нравилось, но через саркофаг пришлось пройти каждому и не по одному разу. Но надо отдать должное, установка действительно помогала. Когда для демонстрации возможностей камеры ее установили на центрифугу, то даже самый слабосильный к этому испытанию Парнишкин, погруженный в жидкость, вполне прилично выдерживал пятидесятикратную перегрузку.

— Молодец, только таблетки жрать все-таки перестань, — так приветствовал Бойо своего тезку после очередного успешно сданного зачета на центрифуге.

Уже давно, как только слабосильный медик вдруг начал выдавать результат за результатом, Николай заподозрил неладное. Подтверждения сомнений ждать пришлось не так уж и долго. Проследив за сослуживцем во время одного из увольнений, Бойо побывал в той самой аптеке, где Парнишкин затаривался препаратами, узнал их наименование и назначение.

Тогда Николаю было все равно. Но в последствии, познакомившись с этим парнем поближе, он просто не мог смириться с тем, что сослуживец добровольно гробит свое здоровье ради призрачного счастья быть отобранным в безвозвратную экспедицию.

— Какие таблетки? — деланно удивился медик. Потом уже более серьезно посмотрел на своего первого пилота. — Не волнуйся. Я же врач. И, во-первых, стимуляторы уже не принимаю. А во-вторых, они не такие уж и вредные, как впаривают вам. И, наконец, в-третьих, вот… — Парнишкин достал из кармана лежалый кусок сахару.

— Все надеешься, что Лайка вернется?

— Надеюсь…

Шло время. Месяцы тренировок разменивались на неделю-другую отдыха. К радости Парнишкина, ему действительно удалось побывать если не во всех, то в большинстве из тех мест, о которых он так усердно рассказывал. Группа понемногу сплотилась, буквально став монолитной. Хотя насмешки над лейб-медиком и не прекращались, но это уже стало как бы визитной карточкой команды, без какой бы то ни было попытки принизить самого молодого из ее членов.