Чаша гнева

ным столом у дальней стены сидело десятка полтора монахов в коричневых ризах из грубой ткани. Одежда эта не походила на одеяния ни одного из известных Роберу орденов.

При появлении рыцарей один из монахов оглянулся, в тени надвинутого капюшона сверкнули глаза. Роберу на мгновение показалось, что он где-то уже сталкивался с обладателем этого пылающего взгляда, но монах отвернулся, и рассматривать его стало невозможно.

– Садитесь, сеньоры, садитесь, – хозяин заведения развил бешеную деятельность. Забегали слуги – один отправился наверх готовить комнаты, а другой во двор – чистить лошадей.

На столе как по волшебству появились блюда. В компании кружек возникли пузатые кувшины с вином.

Принявшись за жареную рыбу, соус к которой и вправду оказался недурным, Робер невольно обратил внимание, как хозяин заведения подошел к столу с монахами.

Один из тех, тот самый, что оборачивался, сказал что-то и лицо дылды побелело. Он затряс головой, точно отказываясь, но затем сдался. Монах поднял руку в благословении, и хозяин "Бычьей головы" исчез в направлении кухни.

Появился он оттуда вместе с кувшином. Руки, обхватывающие его, слегка дрожали.

– Монсеньеры, – проговорил хозяин, глаза его бегали, как у пойманного воришки. Он был явно не в силах посмотреть никому из рыцарей или сержантов в глаза, – отведайте лучшего вина за счет заведения! Это прекрасный бурбон, который был заложен в тот год, когда преставился христианнейший король Людовик {[257]} , да упокоит Господь его душу!

Чаша обожгла бок с такой силой, что Робер чуть не вскрикнул.

– Нет ничего лучше доброго вина! – басисто возгласил брат Фульк. – Наливай, во имя Сына Божьего!

Одна за другой потянулись кружки. Робер подставил и свою, хотя от обоженного места по внутренностям начало распространяться неприятное жжение. Вино полилось с плеском, который неожиданно показался оглушающим.

Звуки вдруг стали гулкими и далекими, а цвета – яркими. Мир словно отдалился. Робер ощутил, как закружилась голова, а в животе заворочалось что-то обжигающее.

– Что с тобой, брат Робер, во имя Господа? – спросил сидящий рядом рыцарь.

– Что-то мне нехорошо, – ответил молодой нормандец, судорожно глотая воздух. – Я сейчас!

Из последних сил сумел подняться и, шатаясь, добраться до двери. Вышел во двор, где уже потихоньку сгущался вечерний сумрак. Уперся рукой в стену, и тут же спазм сотряс желудок. Горло обожгла струя рвоты.

Болел Робер редко, с трудом бы смог вспомнить, когда такое было последний раз, и происходящее было для него непривычным и поэтому чудовищно тяжелым. Из глаз выступили слезы, колени тряслись.

К счастью, все кончилось на удивление быстро. Желудок успокоился, словно и не было ничего, жжение пропало, силы потихоньку возвращались.

Робер умылся из бочки. От холодной воды занемело лицо, но последние неприятные ощущения исчезли. Вытерши лицо рукавом, молодой нормандец вернулся в помещение.

– Ты вовремя, брат Робер, клянусь Святым Крестом! – громогласно