Царская дыба

вку, он тебе все добро ее отдает! Дачи новые под Новгородом, имение у Твери, поместья под Тулой и Смоленском, казна богатая, дома в Москве и Варшаве. Ну, не нравится баба... – боярский сын покосился на Анастасию. – Ну, не нравится, в монастырь опосля отправишь. А добро-то, царской волей даденное... Никто покуситься не посмеет.

– Как это, в монастырь? – еще больше возмутился Росин. – Настю в монастырь? Как у тебя язык повернулся, после всего, что она для меня...

– Истинно умом помутился, – тряхнул головой боярский сын Андрей. – Ее же не отнимает никто, ее тебе в жены дают.

– А нас спросили? – он обогнул Толбузина, приблизившись к боярыне: – Ты что делать собираешься?

– Воля государева... – слабым голосом ответила та.

– Мы к моим, на Каушту рвануть можем. Там скумекаем чего-нибудь. В лес уйти. Я теперь опыта; набрался, в любой чаще с удобствами обустроиться смогу, и от шантрапы всякой отбиться. Или в Америку свалить. Ее только-только обживать начинают.

– И повенчаться тайно, – добавил из-за спины Толбузин. – Ты себя-то слышишь, безумец? Ты от кого с боярыней бежать собрался? Вас государь волей своей и так вместе оставляет!

– Я под чужой волей ходить не привык, – огрызнулся Росин. – По своим желаниям жить хочу, по своему выбору жениться.

– Ужели так противна я тебе, Константин Андреевич? – обиженно шмыгнула носом боярыня.

– Да не в этом дело, Настя, – продолжал бушевать Росин. – Почему за нас кто-то решает?

– Не слушай его боярыня, – жалостливо вздохнул Толбузин. – Жар у него, и разум помутился. Видать, от радости.

– Да я...

– Государь, отец наш милостивый, – сухо произнес боярский сын, положив тяжелую ладонь Росину на загривок и крепко ее сжав, – в заботах непрестанных о детях своих, дарует тебе, недостойному, добро немалое, а боярыне Анастасии, одной оставшейся, в лице твоем, опору и защиту от невзгод жизненных. И коли ты, Константин Андреевич, от болезни своей еще не отойдя, понять этого не способен, то я об исполнении воли царской позабочусь, и в храм тебя самолично отведу, и на вопросы батюшки за тебя отвечу. И дурак ты, боярин, изрядный, коли милости от кары отличить не способен: вот что тебе, Константин Андреевич, скажу.

– Руку убери, больно.

– Это хорошо, что больно, – злорадно улыбнулся Толбузин, усиливая нажим, и в такт нажимам начал приговаривать: – Государь к тебе милостив, милостив, милостив, а ты, грубиян, даже поклониться ему побрезговал.

– Отпусти его, боярин, – попросила Анастасия. – Болезный он.

– А может, и вправду, – отпустил боярский сын Росина, – пойдешь, кинешься царю в ноги? Отважен Константин Андреевич, коли крамолу чрез муку остановить решился, но безроден ведь? Где же это видано, чтобы служивому человеку родовитую боярыню в жены отдавали? Проведу я тебя. Где государь, знаю. Рынды меня пропустят...

– Я думаю, глупо выглядеть будет, – подал голос Росин, – если Настя сама себе кольцо одевать станет. Я ведь не смогу.

– Понимать хитростей твоих и недомолвок не желаю, – сурово