Надо помочь Ральфу (СИ)

– Х-м-м… Подходит, брахата! – улыбнулся одними глазами галим. – Договорились! Жди моего человека.

– Через три дня. На рассвете, – предложил Максим. Если я задержусь, встреча откладывается ровно на сутки.

– Подходит. Где тебя искать?

– У входа в Курчатайскую долину разрушенная башня.

– Знаю, бывал там.

– Встреча в развалинах башни, на северной ее окраине. Пусть твой человек прокричит вороной четыре раза, потом еще два раза. Я выйду.

– Понял, мой человек придет.

Галим повернулся и, не прощаясь, ушел. У кодьяр было не принято прощаться. В этом мире кочевники до такого приятного обычая еще не додумались.

* * *

– Договорились? – дракон подошел, неслышно ступая, как будто он был у себя, в библиотеке, где царит святая тишина. Привычка.

– Вроде договорились. Через четыре дня его человек должен найти меня и сообщить сведения о силах Шкварца, и все, что галиму удастся узнать, о замыслах волшебника. Не знаю, как эти кодьяры… Держат свое слово?

– Стараются держать, если им это выгодно, – в глазах дракона Максим прочел вопрос: «А выгодно ли будет кодьярам передавать эти сведения?»

– Выгодно, – заверил Максим. – К этому времени мы встретимся с Ральфом и он, за эти сведения, охотно выдаст кодьярам соответствующее вознаграждение. А интересный у галима халат, – проводил Максим взглядом Гвидлия. – Я такую раскраску впервые вижу.

– Впечатляет, – подтвердил Эмилий. – Можно бесконечно любоваться. Но подобные халаты встречаются сейчас чрезвычайно редко.

– Похоже, над этим рисунком кокой-то самобытный художник работал.

– Самобытный?! Максим, ты не знаешь создателя этого поразительного творения? – глаза у библиотекаря, от удивления, стали почти круглыми. И столько было в его словах искреннего недоумения и изумления, что Максим почувствовал себя неуютно. Как будто он не знал, кто написал картину Шишкина «Утро в сосновом лесу». А Максим еще в детстве лакомился этими конфетами. Потом, в местном музее, даже видел авторскую копию картины. Хотя, возможно, копия была и не авторской.

– Эмилий, я еще слишком мало времени нахожусь в вашем герцогстве, – напомнил Максим. – Сам знаешь: то футбол, то поручения их светлости, то рыбалка, то надо идти к бабушке Франческе… Я еще ни в одном музее у вас не побывал. А рисунок любопытный. Но абстрактная живопись… Я, откровенно говоря, в ней не особенно секу. – Если по правде, то Максиму следовало признаться, что он вообще «не сечет» в абстрактном искусстве.

– Это копия творения великого и неповторимого Сарбита-Кузовского. – с нескрываемой гордостью сообщил Заслуженный работник библиотечного дела. Уж он-то всех великих знал наперечет. – Гениальный художник жил в прошлом веке, и создал всего двадцать шесть полотен. Некоторые искусствоведы утверждают, что более пятидесяти, но ты им не верь. Двадцать шесть, это точно доказано. Все остальные – подделки. Но из работ Сарбита-Кузовского, ни одно не дошло до наших дней полностью. Только восемь отдельных фрагментов его гениальных произведений. Остальное – копии, нанесенные на различные предметы, типа, глиняных кувшинов, носовых платков, шарфиков для девочек-подростков, халатов, подобных тому, что носит галим. Хотя, ходят слухи, что предки кого-то из баронов, припрятали кое-какие из драгоценных полотен, и теперь их потомки имеют возможность тайно любоваться ими. Такое вполне возможно.

– Чем он велик, неповторимый Сарбит-Кузовский?

– Сарбит-Кузовский создал новое направление в живописи, а если точней, то, вообще, в искусстве: Хромотитанизм. Это было как взрыв, как беспощадный луч света, разрывающий тьму. У него появилось немало последователей, но, к сожалению, среди них не оказалось, ни одного мастера, столь же яркого или, хоть бы, близкого по своему таланту, к основателю. А жестокие фанатики-эстеты (Максим не предполагал, что эстеты могут быть жестокими фанатиками, а само слово «эстет» звучать столь неприязненно) внесли свою лепту. Хромотитанизм был многократно обруган, заклеймен, а после смерти гения, под нажимом тех же эстетов, официально запрещен. Поэтому, нашел прибежище в народных промыслах: таких, вот, халатах, подносах, деревянных ложках…

– На халате, очевидно, фрагмент какой-то батальной картины? – Максим постарался доказать, что он к фанатикам-эстетам не относится и не одобряет их, а в живописи, вообще-то, разбирается.

– Да, фрагмент, но не батальной картины, – поправил его библиотекарь. – Не дошедшее до нас полотно Сарбита-Кузовского, фрагмент которого мы видим на халате галима, называлось: «Охота трех баронов, на кабанов, в ущелье Кошкин Хвост».

– М-м-м… – протянул Максим. – Понятно… – Ничего ему не было понятно... – Бароны охотятся на кабанов, но в ущелье темно и мы можем видеть только отдельные детали… Ромбы, спирали, загогулины…

– Нет, нет, что ты?.. Фон картины, как и на халате – желтый. А это значит, что ярко светит солнце, расположившись высоко над горизонтом. В ущелье светло и мы прекрасно видим все, что там происходит.

– Но где, в таком случае, кабаны и бароны? – Максим забыл, что они беседуют о полотне, представляющем совершенно новое направление в искусстве, и задал некорректный вопрос.

– Видишь ли, гениальность Сарбита-Картузовского, и открытого им Хромотитанизма, как раз в том и заключается, что он представляет нам не сами субъекты действия, а мысли этих субъектов, их чаяния и стремления. Да, автор представляет нам глаза своих персонажей. Они разные: большие и маленькие, азартно-алые, и тоскливо-серые… И это гениально. Глаза здесь выступают не как материальные тела, а как средство эмоционального отражения мыслей персонажей. Ведь глаза, как доказала наука, есть «Зеркало души». Перед нами предстают в полном объеме эти «зеркала» и позволяют проникнуть в души персонажей: как суровых, но демократичных баронов, так и свободолюбивых, но своенравных кабанов. На полотне, как и в жизни, они противостоят друг другу. На этом полотне гениальный автор, со свойственным ему мастерством, сумел подчеркнуть обострившиеся противоречия между баронами и кабанами. Но все это, не касаясь материальных основ. То, что ты называешь спиралями, фиговинами, загогулинами и зигзагами – это и есть мысли, чаяния, стремления и надежды, возникшие при столкновении интересов. Поэтому спирали, фиговины, загогулины и зигзаги так выразительно отражены великим творцом. И что любопытно, эти мысли, чаяния, стремления и надежды баронов совершенно не отличаются от чаяний, стремлений и мыслей кабанов.

Максим понял… Нет, он не понял, какие мысли представляют спирали, фиговины и загогулины, не понял, какие из них принадлежали баронам, какие кабанам. Максим понял, что никогда не поймет творчества великого и неповторимого Хромотитаниста Сарбита-Кузовского. Следует, однако, сказать, что это Максима и не особенно огорчило. «Кто их знает, может оно и вправду гениально, – подумал он. – Другая цивилизация и думают они, иногда, по-другому. А я этого никогда не пойму. Ну и пусть, – не стал он огорчаться. – У меня и других забот полно… Я «Сопромат» спихнул, и «Стройдокументацию», а это тянет не меньше, чем абстрактная живопись. И на этом закрыл вопрос о Хромотитанизме и халате галима Гвидлия Умного.

– Ясно, с новаторами такое случается, – посочувствовал художнику Максим. – У нас тоже было что-то вроде этого. Сейчас, вроде, прошло. А где футболисты? – перешел он к делам насущным, – чего они там мнутся, стесняются подойти?

– Они не стесняются. Я им велел, чтобы они постояли в стороне, пока ты занимаешься ответственными переговорами. Им с этим галимом встречаться не следует. Как бы чего не произошло.

– Это ты правильно решил, – похвалил дракона Максим. – Гномы у нас горячие, могли все испортить. Ну, теперь все. Зови.

* * *

– Приветствую тебя, славный ран Максим! Рад видеть тебя в добром здравии. Пусть помогает тебя во всех твоих делах и замыслах Веселый Рудокоп! – лицо Гарнета Меткого расплылось в широкой улыбке.