Убежище, или Повесть иных времен

ее, что произошло с нею за время нашей разлуки, за время, столь страшно и

бесповоротно изменившее наши судьбы.

— Разбуженная всеобщим смятением, последовавшим за роковой

случайностью той ночи, что разлучила нас, — рассказывала прекрасная Роз,

прерывая свой рассказ рыданиями, — я требовала возможности видеть вас, мой

друг, требовала с неистовой горячностью, но тщетно. Человек, бывший, как я

скоро поняла, сыном леди Мортимер и скрывавшийся в доме, когда мы туда

приехали, вскоре вошел в мою комнату и приказал сопровождавшим его

людям доставить меня на борт корабля, на котором он приплыл с Ямайки.

Слезы и мольбы были бесполезны. Под покровом ночи меня вывели на берег

Сены и в лодке перевезли на корабль, где я оказалась в заточении без малейшей

надежды свидеться с вами. Вскоре я узнала из грубых шуток матросов, что их

хозяин — бесчестный негодяй во всем, в особенности же в отношении

женщин. Всякой надежды на побег меня лишило то, что я имела несчастье

приглянуться капитану, которого до сих пор удерживал лишь страх перед Морти-

мером. Я поняла, что корабль готовится отплыть на Ямайку, как только

примет на борт новый груз. Однако я видела, что погрузка окончена, но паруса

не поднимают. Это вселило в меня надежду на благодетельное

вмешательство Провидения. Увы! Могла ли я вообразить, что в это время и вы были

вовлечены в столь же безнадежное, бедственное положение? Судите же теперь,

о несчастный друг мой, — заключила мисс Сесил, — какая судьба ожидает нас

обеих. От бесстыдных притязаний вашего кузена меня избавляет только то,

что это низменное сердце сменило предмет своих посягательств, а меня, как

менее ценную добычу, оставило своему недостойному сотоварищу. Той

милости приличия; которую Мортимер до сей поры соблюдал в отношении вас,

после нашей злосчастной встречи придет конец. Он теперь знает, вне всяких

сомнений, что вы осведомлены о цели нашего путешествия, а как свыкнетесь вы

с этой мыслью? Остров, к которому мы держим путь... еще находится в руках

нескольких поселенцев, и сила — едва ли не единственный их закон, ему же,

без сомнения, нет нужды и в этом законе, поскольку он решается

пренебрегать всеми остальными. Никогда более не различит мой тоскующий взгляд

мирных и прекрасных берегов Англии, которые так рада была я потерять из

виду. К иному были тогда прикованы мои глаза, и разгневанные Небеса

покарали меня, призвав его к себе.

Как, как выстоять перед мертвящей силой отчаяния, если бы связанное

чувство любви и преданности не восставало из глубины его и не поднимало

душу над человеческой слабостью! Хотя собственные мои обстоятельства

были не менее плачевны, сделав мужественное усилие над собой, я решила

успокоить и утешить Роз и, осторожно подготовив ее нежное и кроткое сердце к

предстоящей роковой встрече, повела ее в свою каюту. Ах, какая любовь

изливалась из наших глаз и сердец на хладный прах!

Мисс Сесил не ошиблась в своих суждениях: бесчестный Мортимер более

не видел нужды скрывать свои намерения и беспрестанно преследовал меня

разнузданными и самонадеянными речами о своей страсти. Он знал, что я

всецело нахожусь в его власти, и полагал, что своим намерением жениться

оказывает мне высокую честь. Даже в такое время он глумился над всем, что

предписывают природа и людской обычай. Мисс Сесил подвергалась не

менее упорным домогательствам его товарища, грубого и необузданного, как та

стихия, в которой он существовал. Оба они так часто наведывались в нашу

каюту — даже в часы, отведенные для сна, — что мы едва ли могли считать ее

своей. Беспрестанные столкновения, порождаемые такой обстановкой, часто

повергали нас в отчаяние, и тогда молча вглядывались мы в бездонную

пучину, гадая, не в ней ли обретем последнее ужасное пристанище.

Среди этих терзаний пробил назначенный час и природа содрогнулась в

мучительном усилии. В этот ужасный миг я утратила всякое чувство страха и

предалась в руки Творца, моля Его призвать к себе исстрадавшуюся душу,

чьи стенания так давно доносятся к нему, вместе с душой беспомощного

младенца, пронзившего мое сердце своим первым слабым криком. Как только

позволили мои малые силы, мне подали дочь, мою дорогую дочь, рожденную

без отца, которая, вступая в жизнь, не ведая еще о своей беде, казалось, уже

оплакивала ее. Чувство острое, новое и неожиданное овладело мною, чувство

столь сладостное, столь сильное и столь святое, что мне стало казаться, будто

до этой минуты я не знала любви. Слабыми руками прижимая ее к груди, я

горячо молила Всевышнего одарить ее всеми благами, которых она, неведомо

для себя, лишила меня, а сердце мое омывало ее слезами нежности. Природа,

могущественная природа, каким благоговением исполнилась я перед твоими

законами! На какую вершину счастья ни привела бы нас судьба, всегда в

блаженство вплетается печаль, очищая душу грустным сознанием своего

несовершенства. В какую глубину отчаяния судьба ни погрузила бы нас, всегда

луч божественного света озарит слабую, бренную нашу оболочку, высветив и

возвысив ее страданья.

Пока взор мой с жадной, неутолимой нежностью был прикован к

новорожденному херувиму, пока я до боли в глазах всматривалась в детские

черты, отыскивая в них сходство с несравненной красотой отца, пока

воображение мое, пронизывая завесу будущего, соединяло все мыслимые совершенства

красоты и ума и наделяло ими мою дочь, все чувства, доступные человеку,

возродились и слились воедино в этом новом для меня чувстве. О надежда,

сладостная замена счастья! Золотые вспышки ее то и дело озаряют душу, как

свет озаряет мир Господень, пробуждая все живые законы бытия и даруя им

новую силу. Повинуясь ее властному зову, из темных, унылых могил своих

восстают угнетенные страданием сердца и, подобно цветам, отряхнув

тяжелую росу печали, медленно возвращаются к привычному существованию.

Тот, кто умудрен печальным жизненным опытом, уже не дерзает присвоить

себе безусловное право на драгоценный предмет своих желаний, но кротко

принимает дарованную ему радость, равно готовый насладиться ею и

смиренно от нее отказаться. К этому строю мыслей, который был порожден

мгновенно укоренившейся в душе моей материнской привязанностью, я пыталась

приобщить мою дорогую несчастную подругу. Увы, старания мои были

напрасны. Скорее удивленная тем, что я смогла найти утешение, чем склонная

принять его от меня, она постепенно утратила ко мне доверие, лишиться

которого мне было нелегко, и предалась холодному и угрюмому отчаянию,

разрушающему все моральные опоры. Скоро любые мольбы и доводы, обращаемые к

ней, стали бессильны. Порой, очнувшись от тайных мыслей, к которым я не

имела доступа, она горестным вздохом отклоняла мои увещевания, а

дальнейшие мольбы вызывали у нее явное отвращение. Время от времени она

вынуждена была покидать каюту (иначе, даже при моем нынешнем положении, мы

не смогли бы избавиться от незваных посетителей) и выслушивать

ненавистные ей речи беззастенчивого поклонника. Когда бедная девушка

возвращалась, мне часто казалось, что рассудок ее мутится: беспричинное

лихорадочное веселье внезапно сменялось мрачностью и отсутствующим видом. С

ужасом наблюдала я эти смены настроений, страшась той минуты, когда грубое

требование преследователя поставит ее перед роковым выбором. Увы! Страх

мой был не напрасен. Как-то вечером, после одного из таких разговоров, я за-

метила, что она встревожена сильнее обычного. Ни мои уговоры, ни

проливной дождь не могли заставить ее покинуть балкончик перед дверью каюты,

который она час за часом мерила усталыми шагами. Наконец ненадолго