Право выбора

Право выбора

АТОМГРАД

1

Может быть, и прав Мечников: сущность человеческих бедствий заложена в природе самого человека…

Я иду по аллее институтского парка и размышляю о вещах, далеких от науки.

Желтый кленовый лист, растопырив пальцы, скользит по синему лучу. Обуглились, почернели астры на клумбах.

Всегда легко и светло и в то же время мучительно больно в такие вот ясные, холодные дни.

Я думаю о своей холостяцкой жизни и о том, что сорок пять — это еще далеко не пятьдесят и что в моих волосах почти нет седины, и о том, что никто еще не уступал мне места в автобусе и что если заниматься спортом, бросить курить и приналечь на кефир… Раньше подобные мысли с налетом иронии почему-то не приходили в голову — я считал себя молодым без всяких скидок. Но, оказывается, самое главное — вовремя выработать ироническое отношение к собственной персоне. Готовил себя в Коперники, написал кучу работ, оброс учеными званиями, а про женитьбу как-то позабыл… Все оно, должно быть, так и выглядит со стороны. Закоренелый холостяк — фигура анекдотичная.

Институтский пожарник дядя Камиль спрашивает:

— Почему холостой? Разве наука запрещает жениться? Вон Цапкин — директор, большой человек, баба у него большая, белая.

Дочь Камиля Зульфия работает в нашем институте, в радиохимической лаборатории. Инженер. Когда я захожу в лабораторию, Зульфия молчаливо вскидывает большие черные глаза. За все время нашего знакомства мы не обменялись и десятком фраз. Но между нами — некая связь, чувство дружелюбия или взаимной симпатии. И пока я в лаборатории, взгляд Зульфии сопровождает меня. Она стоит безмолвно среди сверкающей белизны. В уголках губ скорбная складочка.

— Глупая девка, — говорит Камиль. — Замуж пора, а она на парней и глядеть не хочет. Ардашин сватался. «Зачем он мне?» — отвечает. «Как зачем? Муж есть муж». — «У него зубы кривые», — отвечает. «В зубы коню смотрят. Зачем ученому в зубы смотреть? Голову смотри. Зарплату смотри…»

Прозрачное строгое небо. Стынет в синеве рыжий березняк.

Кто это там с независимым, как бы незаинтересованным видом стоит у пустынной клумбы? Это Зульфия. Когда она успела переодеться в свое лучшее платье? — ведь работа только-только закончилась. Нет, нет, Зульфия вовсе не подкарауливает меня. Просто у нее такая привычка: прогуливаться после работы по тем же аллеям, что и я. Бывают странные совпадения.

Заметив меня, она улыбается, чуть подается вперед. В глазах озорной вызов: или сегодня, или никогда!

Но я не принимаю вызова. Слегка киваю и прохожу мимо. Значит, никогда. А жаль, жаль, профессор. Куда девать целый вечер? Скучно в надоевшем строгом городке. Поехать в Москву одной? Зачем?.. Мог бы заговорить. Спросить, например, как успехи. Пригласить в кино или в кафе. Разве Зульфия не самая красивая девушка во всем городке?.. Должно быть, профессор, у вас вместо сердца кусок Антарктиды…

Я помню другую осень, дождливую, недужную. Птицы улетели тогда как-то незаметно. Отяжелевшие дома упирались затылками в плотное серое пространство. И хотя тогда я был на целых пять лет моложе, но не испытывал такой легкости и бодрости, как сейчас…

В ту памятную осень многое случилось в моей жизни, хотя никто и не подозревал, что случилось многое. Всем казалось, что, собственно говоря, ничего особенного не произошло: вышла замуж девушка, которой я восемь лет покровительствовал. Это был долг перед ее покойным отцом, моим большим другом и учителем. Просто осталась сирота, и кто, кроме меня, мог позаботиться о ней?

Когда же наконец она вышла замуж за молодого симпатичного человека, меня горячо поздравляли, будто я имел какое-то отношение ко всему этому. Разумеется, все воображали, что целых восемь лет я старался ради жениха-лоботряса. Да, да, я просиживал с ней дни и ночи, втолковывал великие истины, приучал к строгому мышлению, готовил из нее Гипатию, Склодовскую-Кюри, Ковалевскую. Отказался от женитьбы. А меня оставили с носом, как самого последнего простака.

В последний вечер (я еще не знал, что он последний) она заглянула ко мне на квартиру. Расслабленно опустилась на кушетку, вытянула свои длинные ноги. С непонятным любопытством стала разглядывать картины на стенах, небольшой бюст Эпикура, книжные шкафы, ковры. И то, к чему прикасался ее взгляд, как бы оживало, выделяло себя из всех вещей, обретало значение, создавало атмосферу некоей интимности. Она взяла томик Омара Хайяма, загадала:

Когда она ровным голосом прочитала это, наблюдая за мной из-под опущенных ресниц, многозначительно улыбаясь, я почувствовал озноб, сказал пересохший ртом:

— Эпиорнис! — В шутку я называл ее «эпиорнисом». — Я долго ждал сегодняшнего вечера. Я его ждал пятнадцать лет. Ты совсем взрослая… Мы завоюем с тобой мир! Хочешь?.. О тебе хорошо отзываются, считают талантливым конструктором. И все-таки ты выбрала неправильно. У тебя склонность к исследовательской работе. Есть странная категория людей: они будто умышленно отодвигают от себя свою мечту, сами создают преграды на пути к ней. Я знаю одного прирожденного скульптора, который вбил себе в голову, что, прежде чем заниматься любимым делом, он должен стать врачом, изучить анатомию. Врач он посредственный, лепит украдкой. Ты принадлежишь к таким натурам. Зачем тебе все эти вытяжные шкафы и боксы, шпаговые манипуляторы? Техника радиопрепарационных работ — очень узкая область, без перспектив. Я позабочусь об аспирантуре. Будешь моим помощником. Мы создадим с тобой уникальные установки, твое имя прочно войдет в науку, ты станешь авторитетом, царицей обширнейшей и малоисследованной области… А кроме того, я обещаю тебе бессмертие. Я приобщу тебя к одной тайне… Она рассмеялась.

— Царицей? Бессмертие? Неплохо. Но зачем? Ваш любимый Эпикур учил жить незаметно и довольствоваться малым.

— Эпикур обессмертил себя. Если это можно назвать незаметной жизнью…

Но она уже не слушала. По всему было видно, что высокие слова ее томят. Весь вид ее как бы говорил: я молода и красива. Зачем мне твои дьявольские установки, отравляющие землю, воздух, воду? Твой идеал — счетная машина, решающая дифференциальные уравнения. Вот в такую машину тебе и хотелось бы обратить меня. Царица — ученая лошадь… Нет уж, бессмертие, которое ты мне сулишь, очень постное. Только такие старые маньяки, как ты, могут тешить себя подобной иллюзией.

Она пересела в кресло, откинулась на спинку, безвольно опустила руки.

В тот вечер по необъяснимой ассоциации она напоминала мне какой-то изящный стеклянный сосуд с узким горлышком. Именно тогда я вдруг понял, что молодость сама по себе гениальна, в ней основная жизненная сила, а все остальное — плод досужего ума. Быть молодым, здоровым — и ничего больше не нужно. Мудрецы древности отличались таким моральным здоровьем. Весь мир тогда был юн, и все, что случилось потом, еще лежало впереди.

Легкий шелест платья, оголенные руки, запрокинутая голова. Теплый желтый свет лампы. А за окном хлещет дождь.

— Уютно у вас. Я смертельно устала. Знаете, иногда хочется побыть в такой вот тишине среди красивых вещей. И еще чтобы около меня был кто-то. Кто-то, кого люблю я и кто любит меня. Мы сидели бы в этих креслах и смотрели друг на друга…