Убежище, или Повесть иных времен

качествах, которые сама Елизавета ценила более всех, этот шаг Марии можно

объяснить лишь тяжестью ее положения. Но разве само это положение не

обязывало отнестись к ней по-королевски? Ко многим благородным качествам

Елизаветы примешиваются раздражительность, капризы, гордыня и

безмерное тщеславие. Торжествуя над соперницей, оказавшейся у нее в руках,

грозная вдвойне, вместо того чтобы предложить ей убежище, достойное королевы,

до тех пор, пока она, доказав свою невиновность, не вернет себе корону,

Елизавета тотчас дала королеве Шотландии почувствовать свою власть,

отказавшись от всех пламенных изъявлений уважения и дружбы, которыми до той

поры были полны ее письма (скорее всего, скрывая чувства прямо

противоположные), и настояв, чтобы она согласилась быть судимой на основании

законов, с которыми не была знакома, которым никогда не была подвластна.

Именно для того, чтобы поставить Марии эти суровые условия, королева и

призвала лорда Скрупа. Елизавета отрядила его в сопровождении герцога

Норфолка8 и еще нескольких лордов, членов комиссии, выслушать, что

может сказать Мария в свое оправдание, и проверить истинность ее показаний.

Всеми оставленная — нет, хуже — почти всеми преданная, королева

Шотландии слишком поздно поняла, как мало можно полагаться на посулы

великих мира сего. Она оказалась в положении худшем, чем была бы в своей

стране, судимая по законам, по которым правила сама. Жестокая судьба

принудила ее склониться перед женщиной, равной ей по статусу, стать добровольной

пленницей правительства, против которого она ни в чем не была виновна, над

которым ей, быть может, суждено было главенствовать; судьба принудила ее,

как преступницу, оправдываться перед людьми, которым, если даже они

сумеют уклониться от осуждения, соображения политики не позволят признать ее

невиновной и вернуть ей свободу. Королева Англии уже окружила ее людьми,

столь пристально следящими за каждым ее шагом, что лишь по названию они

не были тюремщиками. Против всех страхов и унижений единственным ее

оружием было смирение. Несмотря на свою молодость, она уже научилась

смиряться с достоинством и побуждать к великодушию тем, что словно бы не

сомневалась в том, что его встретит. Поэтому она подчинилась

волеизъявлению королевы с полным самообладанием, предала себя в руки лорда Скрупа и

согласилась отложить свидание с сестрой своей Елизаветой до той поры, пока

не сможет с честью предстать перед нею оправданной.

Это великое событие приковало к себе внимание всей Европы. Мнения

были различны, но никогда еще Мария не была в глазах Елизаветы опаснее, чем

сейчас, находясь в ее власти. Все порицали ее за ошибки, но жалели за

молодость, и многие из ее ошибок относили на счет неопытности и пробелов в

воспитании. Ее редкостная красота, приветливость, изящество манер и речи

удостаивались похвалы всех, кто ее видел, и тех, кто не слушал рассказы о ней с

жадным любопытством и не передавал с преувеличениями. Каждое слово,

сказанное в похвалу ей, было для Елизаветы как острый нож, и в ее глазах

величайшими преступлениями несчастной Марии были те дары, которыми

наделила ее природа.

Леди Скруп в юности провела несколько лет при французском дворе.

Мария была приветлива и дружелюбна и всей душой привязалась к тому, кто

удостоился ее благосклонности. Дружба, которую она питала к леди

Матильде, сделала их расставание еще более горьким для обеих, если бы по смерти

Франциска Второго Мария не оказалась чужой во Франции и не была

вынуждена, с бесконечным сожалением, покинуть королевство, где была воспитана,

и принять власть в другом, раздираемом внутренними смутами, не ведающем

той мягкости нравов, которая придает очарование обществу и которая

чрезвычайно украшала собою французский двор, до той поры возглавляемый ею.

Беды, которые обрушились на нее, едва она оказалась в Шотландии, не

оставили ей времени как-нибудь отличить тех, кого она прежде удостоила

своим вниманием. Леди Скруп, однако, навсегда сохранила привязанность к ней,

порожденную скорее сочувствием, нежели благодарностью. Нынешнее

горестное положение королевы, о котором она много слышала от мужа, волновало

ее до глубины души. Она обвиняла Елизавету в низости и несправедливости

и, не сомневаясь в невиновности Марии, горячо желала облегчить ее

заточение и убедить ее в том, что не все друзья отвернулись от нее в несчастии.

Чувства ее были столь пылко-великодушны, что не могли оставить меня

безучастной. Я, незаметно для себя, оказалась причастна к тому, что так близко

затрагивало интересы моей невестки, и стала порицать такое обращение с

королевой, которую, при более счастливых для нее обстоятельствах, я бы,

несомненно, осуждала.

Лорд Скруп, уступая неустанным просьбам жены, представил на

рассмотрение Елизаветы недопустимость того, что при королеве Шотландии нет ни

одной высокородной дамы и отсутствует свита, которую любой замок,

избранный ею в качестве убежища, должен ей предоставить, независимо от

того, виновна она или нет. Вдобавок он намекнул на ошибочность суровых мер,

которые могут привлечь внимание простонародья и, возбудив в нем жалость,

ослабить его преданность трону.

Этот последний довод значил для королевы несравненно больше, чем

первый, ибо сердце ее было скорей доступно соображениям политики, нежели

деликатности. Все же она назначила леди Скруп состоять при Марии и

отдала распоряжение о более подобающем ее сану обращении с ней.

Довольная тем, что добилась своего, оставаясь при этом в тени, леди

Скруп не стала медлить с отъездом, но, не желая расставаться со мной,

использовала все мыслимые доводы и все свое влияние, чтобы убедить меня

ехать вместе с нею. Она говорила, что не имеет намерения вовлекать меня в

веселые затеи, что поручение, данное ей, вполне отвечает меланхолическому

направлению моих мыслей. Мое желание увидеть Марию, в соединении с ее

доводами, побудило меня согласиться.

Замок Болтон, куда Марию преггроводили по приказу королевы, был

неприступной крепостью на границе Йоркшира — без мебели и удобств,

подобающих царственной гостье, и сразу показал ей, на какое горестное заточение

она обречена. Напрасно лорд Скруп, по доброте души, пытался скрыть от

Марии судьбу, ей уготованную: она предалась безутешной скорби, которая

возросла от известия о смерти Ботвелла, скрывавшегося в Норвегии.

В Дерби нас встретил герцог Норфолк, которого страстное желание

видеть королеву Шотландии побудило присоединиться к нам. Этот вельможа, в

полном расцвете сил, обладал привлекательной наружностью и покорял

пылким, живым нравом. Не имея в Англии равных себе в знатности, он давно

вознамерился сочетаться браком с Марией, и смерть Ботвелла возродила его

утраченные было надежды. Я поражена была явной переменой в нем и не

сразу поняла, что вызывает у него то нетерпеливую досаду, то глубокую

задумчивость, но удовольствие, с которым он слушал хвалебные речи сестры о

королеве, нежность, которая светилась в его глазах, когда он рассказывал о

событиях, открывшихся из писем Марии к Ботвеллу, показали мне, что

честолюбие зажгло в душе его пламя, ошибочно принятое им за любовь.

Мы приехали в Болтон. Мария не была предуведомлена до той самой

минуты, когда леди Скруп предстала перед ней, что Елизавета послала ей друга,

всей душой желающего скрасить ее заточение. Я могла бы описать вам

королеву Шотландии, милые мои дети, если бы природа не позаботилась создать

портрет более верный, чем тот, что смогу написать я. Взгляни в зеркало,

Матильда, и ты увидишь перед собой ее образ.