Клыкастые страсти (СИ)

— Поговорим, падре?

— Дочь моя, вы неправильно употребляете это слово. У нас в России падре нету. Это слово обозначает католического священника…

Поп неторопливо встал из кресла и прошелся по комнате.

— Да, я знаю. Но и пудель, и бульдог и дворняжка — это собаки. Как собаку ни назови — она кошкой не станет.

— Хорошо ли сравнивать святых отцов с собаками?

— Вы же сами себя с ними сравниваете. Как там… пастыри, да? Пастушьи собаки во-круг стада? Разве нет?

— Разумеется, нет.

Не соглашаешься? Пытаешься отобрать инициативу? Что ж, попробуй!

— Ну да это и неважно. Рокин пригласил меня и сказал, что вы тоже видите ауры? Это — так?

— Дочь моя, не могли бы вы слезть с моего стола?

— Вы же не можете иметь детей? Да и моего отца давно похоронили, — я и не подумала выполнить просьбу. — Так мы поговорим про ауры?

В голубеньких глазах плескалось возмущение. Ага, допекаем помаленьку.

— Что именно вы хотите узнать про ауры?

— Юлия Евгеньевна. А вы?

— Можете называть меня отец Алексий.

— Отлично. Дядя Лёша. Вы тоже видите ауры?

— Иногда.

— Это — как?

— Когда соблюдаю пост и молюсь.

Мне это резко не понравилось. У него аура, как прогнивший баклажан! Как ему помогут посты и молитвы? Или даже они не помогают хоть чуть-чуть просветлеть?

— А просто так? Если смотреть как бы боковым зрением?

— Чтобы видеть душу человеческую нужно свою очистить от мирского, — наставительно произнес поп. — Если человек грешен, если его отягощают недобрые помыслы или деяния…

Все. Мое желание говорить сдулось, как лопнутый шарик. С такой аурой, как у него — он еще и пытается мне о каком-то очищении говорить? Лицемер! И похоже меня сюда затащили не для разговора а для мя-агонькой такой проработки мозгов.

Увольте.

Я лучше буду совершать ошибки, но пользоваться своей головой.

— Простите, ребята, мне пора. А вы оставайтесь. Поговорите об очищении… очень советую ведерную клизму. С перцем. Прочистит до самых глубин души.

Я спрыгнула со стола и направилась к дверям.

— Почему вы так негативно настроены, Юлия Евгеньевна? Мы не сделали вам зла, а вы вот так… хамите оскорбляете…

— Мне надо дождаться, пока вы мне сделаете гадость — и только потом нахамить? Лучше я потом я буду молча пинать ногами, — вежливо ответила я. — Прощайте.

— До свидания, Юлия Евгеньевна, — пропел поп с явной угрозой.

— Юля… — это Рокин, растеряно.

Я фыркнула.

— У вас такая аура, любезнейший, что тошнит. Тухлая вся, как кусок говяжьего мяса после пятикратной разморозки. Ваш же журнал пишет, что цвета веры — белый, золотой, в крайнем случае, голубой. У вас даже зеленого нет. Сплошной красно-коричневый, черные и серые пятна. Тухло-желтый. Грязно-лиловый. И говорить нас с вами не о чем. Вы — мерзость. И на совести у вас — мертвые люди. И бог вам их не простил.

Не стоило так резко, но уж больно я разозлилась. А, пошли они к черту. И я пойду. К вампиру в гости.

Я не успела пройти и трех шагов к дверям, когда меня остановил властный холодный голос.

— Стойте, Юлия Евгеньевна Леоверенская!

Я резко развернулась назад. Так не просят. Так приказывают тому, в ком уверены. И знают — этот человек будет повиноваться безоговорочно. Но — я!? Приказывать — мне!?

Да как эта мразь смеет!?

В этот раз мы взревели в три голоса — с женщиной-со-звериными-глазами и зверем-из-зеркала.

— Какого черрррта!?

Поп сбросил маску «добренького» и голубые глаза напоминали кусочки грязного льда на луже. Хоть небо и отражается, да только — грязь наружу лезет.

— Не хотите сотрудничать с нами по доброй воле!?

В его ауре закручивалась темно-багровая муть. Выглядело это откровенно мерзко. Я попыталась хоть как-то достучаться. Докричаться. Ведь не могут же они ОБА не пони-мать, что здесь происходит? Не могут. Рокин не подонок. И аура у него хорошая. Так по-чему он стоит и ничего не делает? Не пытается что-то сказать, как-то сгладить ситуацию?

Не понимаю.

— Рокин, это и есть ваше «поговорите, узнаете что-нибудь новое…»? Вы осознаете, что сами стали подлецом и предателем?

Лицо Рокина было абсолютно спокойно.

— Юля, отец Алексей не причинит вам никакого вреда. Просто поможет преодолеть негативный настрой по отношению к церкви.

Ах вот как это теперь называется?

— Путем промывания мозгов? Грязно играете, господа святоши!

— Это не промывание мозгов, Юлия Евгеньевна Леоверенская. Вы добровольно будете помогать нам. В душе каждый человек — глубоко верующий. Надо просто помочь ему освободить эту веру от напластований зла и жизненной грязи…

А чего это он меня по полному имени зовет?

Я плюнула на слова, и так ясно, что добра он мне не сделает. И сосредоточилась на том, что вижу. Аура мерзавца в рясе клубилась багровыми коричневыми и черными то-нами. Выглядело это так, словно протухшее мясо размешивали в блендере. Но выворачиваться наизнанку было некогда. Потому что от него словно отпочковывались ложноножки. И явно ползли ко мне с недружественными намерениями. И мне вовсе не хотелось подпускать это ближе к себе. Или даже в свою ауру. Кто знает, чего можно нахвататься от этого попа. Сифилис — антибиотиками а такую грязь в ауре? Доместаса с хлором будет маловато. Это — точно.

Пусти меня, — тихо шепнул в глубине души зверь с человеческими глазами. — Ты только представь, что зеркало разбивается — и я вырываюсь на свободу. Мы его порвем на тряпки, ты — справишься, ты сильнее его…

И я, не думая, приняла предложение. Лучше проходить весь остаток жизни с хвостом и рогами, чем самой стать такой же, как эта мразь.

Треснула рама, и запели, осыпаясь бриллиантовым дождем, осколки стекла. А я вдруг почувствовала нахлынувшую волну ярости. Алое пламя захлестнуло меня — и повлекло за собой, в море расплавленного вулканического огня. Я горела — и радовалась этому ог-ню.

— У тебя есть последний шанс, — я и сама не подозревала, что способна так говорить. На несколько тонов ниже, с рычанием зверя и рокотом готовой сорваться лавины. — Прррекрати это — и останешься жить. Целым и даже ррразумным. Может быть…

— Батюшка! — вскрикнул Рокин, почему-то не решаясь подойти ко мне.

Я на миг обернулась к нему.

— Это — твой отец?

— А… н-нет…

Рокин заикался. Я скользнула взглядом по его ауре — и вдруг провалилась чуть глубже. Куда? Не знаю. Но на миг я увидела наше противостояние — его глазами.

Я, бледная как смерть, во всем синем. И священник напротив. И вокруг его черной ря-сы все ярче видно красное свечение. Почти так же, как на ранних картинах со святыми. Только вот у них нимб — желтый или белый. А не грязно-красный. И — такое же алое све-чение вокруг меня. Священника оно окружает целиком, а у меня почему-то все сильнее собирается вокруг головы и рук, превращая их в подобие гротескной маски. И кажется, что на теле девушки звериная голова и лапы. Легендарный Минотавр… Вот-вот сверкнут клыки. Только почему-то на моем плече все ярче разгорается слабое свечение в виде креста. А священник не торопится хвататься за свое распятие.

— Тем лучше.

Я вынырнула из сознания Рокина одним рывком. Некогда любоваться, надо бить!

Мне показалось, что последние слова произнес как раз мой зверь. Но я не уверена… Это могли быть и мои мысли.

Я медленно накрыла плечо ладонью. Зимой меня укусил вампир. И мне пришлось приложить туда крест, чтобы выжечь яд. Больно было до белых кругов в глазах. И ужасно обидно. Очень уж неудачное место — под ключицей. Пластическая операция обойдется дороже чугунного моста. Но теперь мне не надо было носить крест. Клеймо с успехом выполняло его функцию. Когда я отняла ладонь от плеча — она светилась тем же теплым желтым светом. И я медленно протянула руку к попу. Хлестнула по одному из протянутых ко мне щупалец. Оно отшатнулось и втянулось обратно в ауру. Мерррзость… Такое ощущение, что я вляпалась в медузу. Тухлую и вареную.