Канал имени Москвы

Брови Юрия теперь удивлённо поползли вверх, и после секунды напряжённой умственной работы лицо застыло в протестующей маске.

— Ну, как знаешь, — вздохнул Шатун.

Он мог бы сказать ему, что его претензии к гидам гораздо глубже, не в том, что они плохи, а в том, что они недостаточно хороши. Что гиды тоже хотят пройти сквозь туман. Но они делают это, чтобы всё сохранить или хотя бы попытаться сберечь то, что возможно. Шатун же ради этого готов всё разрушить. Ну, и с кем по пути дорогому и почитаемому батюшке?

Такие дела. Вместо этого Шатун решил не забивать парнишке голову. И хоть проснувшись (Шатун сейчас, уже совсем скоро, начнёт свой счёт, и когда скажет «три», парнишка пробудится), он ничего не вспомнит, но кто там знает, насколько прочны предохранители в его мозгах.

А малыш нам ещё понадобится. У нас впереди уйма достойных дел, и нужно, чтобы малыш был в форме. По крайней мере, не закипел раньше времени. Малыш с его буйными фантазиями — страстями, сокрушительными реваншами и прямо-таки восхитительным, хоть и изумившим Шатуна замесом любви-ненависти, — лучшая… прикрышка (опять правильное слово!) для взаимоотношений с главой полиции. Чёрт, да родись Новиков-младший в другое время (ну и, конечно, в другом месте), он мог бы быть одним из этих сукиных детей, свихнувшихся римских цезарей, что читали стихи, обрядившись в женское платье, и сжигали Вечный город.

Шатун с трудом удержал шальной смешок, с восторгом глядя на малыша. Затем, совсем уж как дитя, прижал к себе музыкальную шкатулку и с неожиданной для своих размеров грацией совершил несколько па, то ли копируя свою балерину, то ли кривляясь и передразнивая её.

Новиков, наш мудрый лев, обожает повторять старую ментовскую присказку, время от времени меняя лишь самоназвание: то «легавые», то «мусора». «Мусор может быть старым. Мусор может быть тупым. Но не может быть старого и тупого мусора».

А вот тут наш дорогой и почитаемый батюшка сильно ошибается.

Шатун танцевал. Его разбирал смех.

Глава 8

Через болота

1

В 7:15 утра большая осадистая одномачтовая лодка «Скремлин II» словно внезапно появилась на канале значительно впереди растянувшегося купеческого каравана.

— Откуда они взялись? — удивился приказчик на головной лодке из принадлежащих крупнейшему дмитровскому негоцианту Климу Ниловичу Бузину. Караван направ лялся из Дубны в Дмитров и спешил побыстрее отшлюзоваться и войти в Длинный бьёф. — Мы вроде шли первыми.

— Выскочили из тумана, — пошутил кормчий. Приказчик ходил с ним уже не одну навигацию, человек он был опытный, рассудительный, но, как это водится у гребцов, весёлого нрава. Кормчий обожал пугать народ всякими небылицами, а его истории за камельком на промежуточных станциях, когда за стенами крался туман, потом долго не давали приказчику уснуть. — Не боись, паря, мы эту посудину враз догоним.

Но «посудина» продемонстрировала на удивление резвый ход. И поравняться с ней удалось спустя без малого полтора часа. Точнее, к нижним воротам шлюза № 2 они подошли одновременно. К тому моменту обе команды уже вовсю перекидывались разными шуточками. Но сегодня был хороший день, из таких, когда приказчик и сам бы с удовольствием посмеялся над любыми байками.

А значительно ранее в это же утро Колюня по прозвищу Волнорез, тот самый, что советовал Юрию Новикову не разбирать автомат, дабы не заделаться трупом, выдал своё первое умозаключение:

— Утро может быть добрым даже для такого мерзкого местечка, как шлюз номер два.

В 6:13 оставшийся за старшего Колюня вывел бойцов на утреннюю зарядку. Сознательно или неосознанно, он во всём пытался копировать Шатуна, но, конечно, ему было далеко до ёмких, метких и удивительно подходящих ситуации фраз гиганта. Но Колюня старался. Он учился и умнел. Кстати, слегка пренебрежительное оплёвывание после наиболее удачных фраз тоже входило в этот увлекательный процесс обучения.

— Стройся! — отдал команду Колюня.

Едва оказавшись на улице и вдохнув полной грудью, Волнорез понял, что им послан ещё один хороший день. Да что там говорить, по всем признакам сразу становилось ясно, что этот день выдался даже лучше предыдущих. Чувствовали это и бойцы, сводная группа людей Шатуна и командированных в его распоряжение дмитровских полицейских.

— Каждой твари в этом мире выдано время для радостей, — выдал Колюня свою вторую за этот день сентенцию. И, глядя на довольные, улыбающиеся лица подчинённых, сплюнул и добавил: — Как говаривал мой папашка…

— Не ври, Волнорез, — послышалось из шеренги. — Ты не в курсе, кто был твоим папашкой.

Чёрт, это правда! Насчёт папашки Колюня-Волнорез, сирота, прибившийся на канал с беженцами из Твери, несколько преувеличивал.

— Эх, Варлам, — добродушно отозвался Колюня, — зато я точно знаю, как многим ты мне обязан: я единственный, кто не спал с твоей мамашкой.

Вышло немного заковыристо, и народ заржал не сразу, а где-то через пару секунд, но Колюня остался доволен. Едва удержался, чтобы не сплюнуть.

Раз-Два-Сникерс в этих развлечениях для мальчиков не участвовала. Хотя все знали, что она уже минимум как с полчаса практикует свои мудрёно-чудные дыхательные упражнения на специально расчищенной у берега площадке.

В 6:45, перед самым завтраком, Колюня бросил взгляд на пока ещё чистую гладь канала и понял, что не ошибся. Туман, стоявший по обоим берегам, вроде бы ещё несколько отполз от воды и ещё проредился, совсем не давая тени. Над шлюзом было светло, на канале стояли самые благоприятные дни. В бездонной синеве неба с ночи застрял тоненький серпик месяца, который теперь спешил свалиться за стену тумана, и можно было с лёгкостью предположить, что где-нибудь в Дмитрове или даже в Дубне по своей стороне воздух напоён той самой звонкой утренней прозрачностью, что бывает лишь в самом начале лета.

— Каждой твари… — довольно буркнул Колюня, но решил не повторяться.

Вдали по берегам туман казался ослепительно белым, как облака в погожий день, без тёмных подбрюший и даже без единой болезненно-ядовитой прожилки, и при желании представлялось, что ты находишься на широкой улице со светлыми домами по бокам. Хотя Колюня-Волнорез знал, что всё это есть — болезненно-ядовитые прожилки, есть и уже начало созревать, набухая где-то в неведомой жуткой глубине мглы, готовя перемену. Как-то раз Шатун то ли в шутку, то ли всерьёз сказал ему, что всё это напоминает женщину с её циклами.

— Беда только в том, что циклы постоянно сбиваются, — угрюмо бросил он, — и неизвестно, когда и какого ждать подарочка.

Колюня покивал, но смутился. Он не хотел ничего об этом знать. На свою беду Волнорез обладал богатым воображением, в отличие от Шатуна или того же Хардова, и представление тумана живым существом внушало ему беспокойство.

— А ты бестолковый, Санчо Панса! — рассмеялся Шатун.

— Ага, — согласился Колюня. — А кто это?

В 7:32, после завтрака и короткого перекура, Волнорез поднялся к Раз-Два-Сникерс в главную диспетчерскую башню. Хоть его и оставили за старшего, но всем ясно, кто тут верховодил в отсутствие Шатуна. Кстати, Раз-Два-Сникерс никогда подобного факта не выпячивала, не хотела, чтобы «мальчики ссорились» или «комплексовали». Колюня её шибко уважал. Почти так же, как Шатуна.

— Скоро появятся первые лодки, — сказала Раз-Два-Сникерс, глядя на пустую пока гладь канала. Отсюда было красиво, вся водичка в солнечных бликах.

— Ага, — кивнул Колюня. — Со стороны Дубны.

— Скорее всего, птички давно улетели. — Она ему подмигнула. — То, что мы ищем… Но всё равно, надо будет проверить каждую лодку.

Колюня опять кивнул. Они уже прочесали весь канал с момента появления новиковского сынка и, по разумению Волнореза, уж второй-то шлюз эти Хардов с девчонкой давно уже проскочили. Но распоряжение есть распоряжение. И вот целый день они будут возиться с лодками, идущими в сторону Дмитрова. Тупая работа. Колюня вспомнил свой разговор с Шатуном: