Канал имени Москвы

— Так о чём таком смешном ты хотел мне рассказать? — не оборачиваясь, спросила она у Волнореза.

— Да говорю ж, с такого бодуна, что север с югом попутал, — забубнил тот, — мамку с пряничком…

— Волнорез! — нахмурилась Раз-Два-Сникерс. — Какой юг, какой пряник, что ты несёшь?!

— Так этот, о ком ты меня спрашивала, помнишь, давно, пока вы с Шатуном ещё не сошлись?! Матвей-то Кальян?

— Ну?

— Дак вот, с такого бодуна, ваще никакой! Какое, говорит, июня? И, бедолага, глаза вытаращил, я уж и говорю, давай, мол, опохмелю тебя.

— Колюня, избавь меня от подробностей ваших мальчиковых забав… — начала Раз-Два-Сникерс и осеклась. — Волнорез, — произнесла она низким голосом. — Что он у тебя спросил?

— Говорю ж, видать, так вчера шары залил…

— Что именно он у тебя спросил?!

— Кто?

— Волнорез, я сейчас тебя пристрелю…

— Кальян, что ли? Дак, это, какое число, говорит.

— Число?

— Ну да! На часы вылупился и на календарь. — Колюня-Волнорез состроил рожу. — «Какое число?», «Какое июня?!»

— Волнорез, не кривляйся, пожалуйста, — попросила Раз-Два-Сникерс.

— Это ж как нажраться-то надо было…

— И помолчи, — добавила она.

— Ага, как скажешь, — согласился Колюня-Волнорез.

И стало тихо. Раз-Два-Сникерс теперь вплотную приблизилась к смотровому окну, лодки отошли уже далеко, и теперь можно было не волноваться, что её заметят.

Интересно: он не знал, какое сегодня число. Опытный, бывалый капитан, один из самых уважаемых на канале. Матвей Кальян, нанятый её бывшим (дело не в том, что он её бывший, дело в том, что он один из самых верных людей Тихона и один из друзей Хардова), прошёл в это утро от Дубны уже приличный отрезок пути, вовсе не представляя, какой сегодня день. Ну что ж, хоть и с натяжкой, но это может ничего не значить. С дикого бодуна, как сказал Колюня-Волнорез.

Раз-Два-Сникерс увидела кое-что другое. Крючок интуиции впился куда-то в спинной мозг и не давал покоя. Она слишком хорошо знала Ваню-Подарка и ценила его не только за размеры.

— Размер имеет значение. — Она мрачновато усмехнулась. Колюня вытянулся по струнке и хоть вины за собой никакой не замечал, но чуял, что дело принимает какой-то иной оборот.

Раз-Два-Сникерс очень хорошо знала Ваню-Подарка и, в числе прочего, ценила его за прекрасное самообладание. Конечно, ведь он же был гидом… в отличие от Матвея Кальяна.

— Так вот что ты ему сказал, — хрипло произнесла она.

На стене диспетчерской башни висели большие часы с метровыми стрелками и календарь, число на котором каждое утро менял Колюня-Волнорез. Нравилось ему это. И часы, и календарь очень хорошо были видны с зоны досмотра. Собственно, для этого они и существовали. И вот что все это время не давало покоя Раз-Два-Сникерс. Матвей Кальян, глядя на календарь, был не просто удивлён, он был изумлён. И Ваня-Подарок, который умел гораздо быстрее брать себя в руки, был удивлён не меньше. Но мгновенно сориентировался и велел капитану успокоиться и ничем не подавать виду. Раз-Два-Сникерс почти воочию услышала твёрдый голос своего бывшего: «Спокойно, дружище. Потом поговорим». Или как-то так.

Очень интересно. Они оба не знали, какое сегодня число. И что? Это действительно могло ничего не значить, лодка-то идёт порожняком. Только…

— Это могло быть чем угодно, только не тем, чем кажется, — промолвила Раз-Два-Сникерс.

— Ага, — откликнулся Колюня.

Она его не услышала. Очень жаль, что сейчас нет Шатуна. Очень жаль, что он опять отправился на свою насосную станцию «Комсомольская». Возможно, ему удастся там кое-что выяснить; она не хотела знать, что он там делает, что именно, при одной мысли об этом к её горлу подступала мутноватая тошнота. Но…

Они оба не знали, какое сегодня число.

(спокойно, дружище, потом поговорим)

— Колюня, — позвала Раз-Два-Сникерс и сама удивилась тому, как глухо прозвучал её голос, — телефонную линию наладили?

— Да, с час уже, как доложили…

— Волнорез, давай-ка быстро. — Теперь её голос зазвучал привычно, низко и чуть-чуть насмешливо; это всегда восхищало и пугало Колюню. — Мне нужна срочная связь с Шатуном.

2

Со всех сторон тропинку, петляющую через болота, окружал туман. Он висел даже над головой, и путникам приходилось пробираться словно сквозь сереющую ватную арку. Хардов остановился и снова подул в свой манок. Стало светлее, но совсем чуть-чуть, на этот раз клочья тумана почти не проредились. А вот гнетущая тяжесть, которую Фёдор ощущал на сердце уже некоторое время, напротив, усилилась.

— Идёмте. Быстрее, — отрывисто произнёс Хардов. — Позже мы отдохнём, а сейчас стоит поспешить. Видите, как потемнел туман? Перед нами топь. Её ещё зовут «гиблые болота». Это самый короткий путь к каналу, но я не знаю, что там сейчас. Придётся сделать круг.

Хардов бросил быстрый взгляд на тропинку, по которой они пришли, и чуть заметно кивнул, но выражение внимательной настороженности так и не покинуло его лица.

Фёдор тоже оглянулся.

— Такое ощущение, что за нами кто-то идёт, — сказал он глухим голосом.

— Это не так. Не сейчас. И потом, Мунир дал бы знать. Но туман умеет играть нашими страхами.

Гид вдруг поднял руку и быстрым жестом стряхнул с плаща-накидки Евы какого-то прилипшего слизня со множеством полупрозрачных ножек.

— Не бойся, Ева, — сказал он. — И ты, Тео. Это всё из-за близости болот. — А Фёдор подумал: «Он про слизня или про эту давящую тяжесть?» — Но для Мунира здесь привычная стихия, и сейчас он позади нас. Даст мне знать, если что-то не так.

Уже не в первый раз Хардов назвал Фёдора по имени. Не «эй», не «мальчишка» и даже не «юнга», а хоть и по детскому, но имени.

— Хорошо, — кивнул слегка польщённый Фёдор. В принципе, он сам вызвался идти третьим, а мог бы сейчас спокойненько плыть с командой в лодке, они, наверное, уже выбрались на канал. Но скрывать от Хардова, что ему страшно, вещь нелепая и бесполезная.

— Простите меня, если я скажу что-то не то, — попросила Ева, — но я слышала… от Сестры, что для Мунира это плохо, что он ещё слаб.

— Ты права, милая, — отозвался Хардов, и что-то похожее на благодарную улыбку на миг коснулось его губ. — Ночью туман намного опасней, и ночью Мунир не сможет мне помочь. Поэтому мы вынуждены торопиться. Встретиться с лодкой надо до наступления темноты. Идёмте.

Хардов отвернулся и быстро зашагал вперёд по тропинке, которая становилась всё более вязкой и влажной. Ева покорно следовала за гидом. Фёдор замыкал шествие, с трудом заставляя себя не оборачиваться. Они прошли в молчании ещё несколько сотен метров, когда Хардов вновь подал голос, как будто разговор и не прерывался:

— И потом, что-то говорит мне, что нам, похоже, повезло. Чувствуете?

«Забавное у него чувство юмора, — уныло подумал Фёдор, — если он называет такое везением».

— Вы этого не можете знать, поэтому поверьте на слово, — воодушевлённо пояснил гид. — Чувствуете? Напряжение — оно почти не росло, только здесь, у болот, хотя мы уже очень далеко от Сестры. И я уверен: дальше, как минуем топь, станет легче. Похоже, наметилась перемена.

Фёдор на секунду потерял дар речи, изумлённо глядя на Хардова, и вот это вот — «напряжение почти не росло»? Что же здесь творится в плохие дни, если сейчас, по его уверениям, наметилась перемена к хорошим?

— Ага, — неожиданно поддакнула Ева, видимо, подавив нервный смешок, и с какой-то диковатой весёлостью выдала следующую фразу: — Стрелки этого свихнувшегося барометра вдруг склонились к благоприятным дням? Так?!

Теперь Фёдор изумлённо уставился на Еву, а она ему улыбнулась. Хардов покачал головой, но ничего не сказал.

И они пошли вперёд. Фёдор сделал ещё одно открытие относительно девушки. У неё, оказывается, весёлый нрав? Идти стало легче. И Фёдор подумал, что ему ясно, почему Хардов выстроил их в таком порядке. Если Фёдор прикрывал Еву, то Мунир прикрывал их всех. От этой мысли сделалось вроде бы ещё легче. Но через несколько минут это гнетущее ощущение вернулось. Требовалось все больше сил, чтобы заставить себя не обернуться. Он понял, на что это похоже. Такое было в «Белом кролике». Кстати, не так давно. Неприятное холодное ощущение чужого присутствия, чужого и, вполне возможно, заинтересованного взгляда. Что бы ни говорил Хардов, но что-то таилось в тумане. И оно бесшумно кралось за ними.