Хозяин Океана

— Не желают ли гости чего-либо, допреж чем начнется торжество? — участливо осведомилась Ниам.

— Думаю, чаша хорошего вина и немного фруктов нам не повредит, — отвечал Ойсин. — Все же морские путешествия требуют немало усилий, — пояснил он свою просьбу.

Король кивнул, Мейлах хлопнул в ладоши, церемониймейстер кого-то кликнул, и мигом появились низкий круглый столик, три складных переносных стула, блюда с разнообразнейшими фруктами, орехами, свежим хлебом, медом и кубками с вином.

«Нашел, что попросить, — посетовал про себя Конан. — Я бы не отказался от доброго куска мяса!»

Король Бренн словно бы угадал мысли киммерийца.

Не желают ли гости вкусить чего-либо более плотного? — вопросил он, по-отечески наблюдая за тем, как трое здоровых, изрядного телосложения мужчин пытаются подкрепить силы столь легкомысленной трапезой.

— Нет-нет, — снова опередил всех с ответом Ойсин. — Мясная пища не способствует остроте мысли, а сие будет нам вскорости — а, как знать, может, и во время празднества — необходимо.

— Что ж, — не стал настаивать король, — вероятно, это так. Мне нужно будет учесть это: королям ведь тоже потребна острота мышления. — Он с улыбкой взглянул на Ниам.

— Конечно, самую малость, — лукаво взглянув на мужа, отвечала та.

Расправиться с фруктами и вином для троих весьма проголодавшихся мужчин не составило труда. Конан привык обходиться малым, поэтому не стал препираться с Ойсином, который, похоже, не только среди них троих, но и на всем острове оставался единственным, кто хоть что-то понимал в происходящем.

«У них какая-то напасть с наследником престола, — думал Конан о Бренне и Ниам, — при этом напасть, которая грозит целому королевству, а они веселятся!»

— Мы готовы, ваше величество, — объявил Ойсин, обстоятельно дожевав последнее яблоко.

Остатки трапезы незамедлительно исчезли, и церемониймейстер провозгласил:

— Праздник Костров начался!

Глава XV

В тот же миг музыканты заиграли очень старый мотив, подобие коего Конан слышал и в Темре, и в Киммерии. Обычно в этот момент появлялись жрецы. И точно: пир кончился, все рыцари и дамы привели себя в надлежащий порядок и были исполнены, казалось, вполне искреннего благоговения и торжественности. со стороны площадки, выходящей на море, с двух сторон появились две колонны жрецов: справа — мужчины, слева — женщины. На них были широкие просторные одежды, напоминавшие мантии. Мужчины были в белом, женщины — в красном. Высокий седой старик с длинной бородой, шедший первым, нес в руках большой стеклянный шар, оплетенный сеткой. Изнутри шар светился, переливаясь, мягким голубым и синим светом. Остальные, идущие следом — среди них были и мужи зрелого возраста, и юноши — несли высоко поднятые горящие факелы. У верховной жрицы — высокой худощавой женщины с длинными, схваченными золотым обручем светлыми волосами — в левой руке была цветущая яблоневая ветвь, в правой — факел. Следующие за ней женщины и девушки, многие из коих были очень красивы, и у всех были золотые украшения, также несли факелы, ветви деревьев и колосья многоразличных трав — преобладали же яблоня и вереск.

Процессия остановилась у заранее приготовленного слугами большого круглого очага, представлявшего собой выемку в полу. Обратившись друг к другу, старик и верховная жрица встали с противоположных сторон будущего костра. Старик торжественно нараспев начал произносить какие-то заклинания или молитвы, а все прочие жрецы и жрицы иногда подхватывали их. Язык не был новым для Конана, ибо это был язык атлантов. Киммериец не успел выучить его — да и не имел в этом большой надобности, — но по звучанию отличил бы его от любого иного.

Потом откуда-то сверху спустился на тонких, но прочных цепях медный обруч, в который жрец и поместил свой шар. Должно быть, это был какой-то очень знаменательный момент, поелику все жрецы и жрицы издали троекратное восклицание и пали на колени, склонившись. Засим старику передали факел и, стоя так, он и верховная жрица стали попеременно выпевать красивыми звучными голосами священные гимны. Голоса то звучали одиноко, то переплетались, иной раз споря, а иной раз дополняя друг друга. Наконец они слились воедино и, подхваченные голосами остальных, завершили богослужение. Факелы в руках жреца и жрицы, скрестившись, погрузились в очаг. Дрова были достаточно сухими, чтобы загореться безо всякого масла, и вспыхнули мгновенно.

Порыв ветра, ворвавшегося в створ между рядами колонн, раздул огонь и бросил вверх его веселые жадные языки. Вот один из них лизнул шар, и Конан подумал, что стеклянный резервуар не выдержит и лопнет от жара, но тут случилось нечто чудесное. Шар, продолжая играть всеми оттенками голубого и синего, сам собой плавно взлетел над огнем и, увлекаемый малейшими колебаниями воздуха, поплыл по портику, словно сухой осенний лист, то поднимаясь немного, то пиши, опускаясь.

Все, не исключая короля и королевы, внимательно следили за этим полетом, и Конан невольно поддался завораживающим переливам синевы, но тут почувствовал легкое прикосновение. Не поворачивая головы, киммериец посмотрел направо. Это был Ойсин. Почти неслышно, одними губами, жрец произнес:

— Сейчас начнется карнавал. Ты должен быть рядом с королевой.

Конан хотел было возмутиться, но решил, что сейчас не время. Ойсин, конечно, имел какой-то план, по не вредно было посвятить в него и Конана с Ллейром. К тому же еще неизвестно, верно ли истолковывал жрец свои книги, примеряя их к происходящему, то ли наоборот, примеряя происходящее к своим книгам.

Ухватив Ойсина покрепче за рукав, словно тот хотел убежать куда-то, оставив спутников в полном неведении, Конан так же неслышно, но с недвусмысленным выражением лица, вопросил:

— Я хочу знать, зачем все это!

Ответить Ойсин не успел. Синий летучий шар по неизвестно чьей прихоти, постепенно опускаясь, подплыл к гостям и завис прямиком над Конаном и Ойсином. Киммериец не любил, когда у него над головой в непосредственной близости висели всякие странные предметы — и у него были на то свои резоны, — поэтому он инстинктивно, отпустив наконец рукав Ойсина, поднял руки и просто схватил шар, что при его росте не составляло труда. Шар оказался теплым, приятным на ощупь и по-прежнему переливался. Внутри там явно горел неизвестно как поддерживаемый огонь. Серебристая крупноячеистая сетка, в кою шар был помещен, была удивительно легка и тонка.

Сотни пар глаз, неотрывно следивших за полетом шара, обратились на Конана. Киммериец стоял, облапив непонятную реликвию. Недолго думая, киммериец просто вручил шар королеве, не найдя сказать ничего лучшего, чем:

— Воистину, о королева, вы должны быть королевой этого праздника.

К счастью, ничего предосудительного тем самым киммериец не совершил. Ниам, мило улыбаясь, привстала и приняла подношение, заметив при этом:

— Оказывается, воины Ордена не столь суровы, как о них говорят…

— Разумеется, ваше величество. Мы гораздо более суровы, чем о нас говорят, — вывернулся Конан. — Иначе красота, — следуя, все же, совету Ойсина, он посмотрел прямо в глаза королеве, — останется без защиты.

— О, как вы любезны, — хохотнула Ниам, показав великолепные жемчужные зубы. — В таком случае, как провозглашенная вами же королева праздника, я приказываю вам сопровождать меня и течение этой ночи. Карнавал подобен бурному морю там, внизу, и мне необходим надежный спутник.

— Если его величество не будет возражать… — не то что опешив, но немного удивляясь такой откровенности в присутствии законного супруга, скромно заметил Конан.

— Я король над островом, я король в любой день и в любую ночь, — покровительственно улыбнувшись, провозгласил Бренн. — Но я не король сегодня, и не я король на карнавале. Карнавал — ни король сам себе, и горе тому, кто смеет ему возразить! А сейчас…

Бренн сделал знак Конану немного отойти и подождать. Тем самым она дала понять, что надлежит соблюсти еще кое-какие правила Праздника Костров.