Восстаньте из праха (перевод М. Ахманова)

— Нет, — ответил Бартон.

— Ох уж эти англичане! Ну, ладно. Я очень хотел бы перетащить вас на свою сторону, но что поделаешь! Ну, а как вы? — обратился он к Фригейту.

Американец, лицо которого подергивалось от боли, простонал:

— Вы повторяете свои земные преступления и в этом мире... Зачем? — Его голос окреп. — Ваши останки сожгли и пепел выбросили в мусорную яму в Дахау — за то, кем вы были и что сотворили... Помните об этом.

Геринг усмехнулся и процедил:

— Я знаю, что сделали со мной после смерти. Мои рабы-евреи не упустили случай подробно меня информировать. — Он указал на Моната и спросил: — А это что за урод?

Бартон объяснил. Геринг с важным видом задумался, потом сказал:

— Я не могу доверять ему. Пусть отправляется в лагерь для рабов. Теперь ты, обезьяна. Что ты скажешь?

К изумлению Бартона, Казз шагнул вперед и заявил.

— Я убью для тебя. Я не хочу быть рабом.

Он схватил палицу. Охранники направили на него копья — на тот случай, если он попытается использовать дубину не по назначению. Неандерталец бросил на них пристальный взгляд из-под нависающих бровей и поднял оружие. Раздался хруст — и раб упал ничком на пол. Казз вернул дубину Кэмпбелу и отошел в сторону. Он не смотрел на Бартона.

Геринг приказал:

— Вечером собрать всех рабов. Им будет продемонстрировано, что ждет тех, кто попытается улизнуть. Пойманных беглецов следует слегка поджарить, а затем — прикончить. Мой уважаемый соправитель будет лично руководить экзекуцией. Ему нравятся подобные развлечения.

Он указал на Алису:

— Ее я возьму себе.

Туллий резко вскочил.

— Нет, нет Герман! Она мне нравится. Возьми себе других — я отдаю тебе всех. Но эту я хочу сам. Очень хочу. Она выглядит... как ты говоришь... благородно. Как... королева, да?

Бартон взревел, вырвал у Кемпбела палицу и вскочил на стол. Геринг откинулся назад, конец дубины едва не раздробил его нос. В тот же момент римлянин ударил Бартона копьем и ранил в плечо. Бартон повернулся, взмахнул палицей и вышиб оружие из рук Туллия.

Рабы с воплями набросились на охранников. Фригейт- вырвал у одного из стражей копье и ударил древком Казза по голове. Неандерталец осел на землю. Монат пнул охранника в пах и завладел его оружием.

Бартон не помнил, что произошло потом. Очнулся он только вечером. Его голова раскалывалась, грудь и плечи онемели от боли. Он лежал на траве в загоне ярдов пятьдесят шириной, огороженном стенами из сосновых бревен. По верху стен, на высоте пятнадцати футов, шел деревянный настил, по которому расхаживали вооруженные охранники.

Он попытался сесть и застонал. Фригейт, скорчившийся рядом, произнес:

— Я боялся, что вы уже никогда не очнетесь.

— Где женщины? — хрипло спросил Бартон,

Из глаз Фригейта потекли слезы. Бартон покачал головой и резко сказал:

— Прекратите. Где они?

— Где же, черт побери, они могут быть? — с горечью прошептал Фригейт. — О боже, боже мой!

— Выбросьте их из головы. Мы ничем не можем им помочь. По крайней мере, сейчас. Почему они не прикончили меня?

Фригейт вытер слезы и простонал:

— Убейте меня, Дик, убейте... Может быть, они оставили в живых и вас, и меня, чтобы пытать огнем. В назидание прочим... Лучше бы они сразу разделались с нами...

— Вы так недавно обрели рай и уже готовы расстаться с ним? — фыркнул Бартон. Он разразился хриплым смехом, но тут же в его голову ударила боль.

Бартон разговорился с Робертом Спрюсом, англичанином из Кенсингтона, родившимся в 1945 году. Спрюс сказал, что Геринг и Туллий захватили власть месяц назад. Пока они еще не тревожили своих соседей. Но, конечно, они пытаются захватить ближайшие территории, включая область за Рекой, где обитали индейцы-онондага. До сих пор ни одному рабу не удавалось сбежать и известить соседей о намерениях Геринга.

— Но люди, живущие на границе, могут сами видеть, как рабы возводят стены, — сказал Бартон.

Спрюс сухо усмехнулся и ответил:

— Геринг распространяет слухи, что тут одни евреи и только их он обратил в рабство. Зачем же тогда беспокоиться? Но вы видите, что это — направда. Половина рабов не имеет к евреям никакого отношения.

С наступлением темноты Бартона, Фригейта, Руаха, де Грей-стока и Моната вывели за ворота лагеря и погнали к грейлстоуну. Здесь столпилось около двухсот рабов, которых стерегли семьдесят вооруженных людей Геринга. Чаши были поставлены на камень, затем все замерли в ожидании. Раздался грохот, языки голубого пламени взметнулись вверх и опали. Чаши сняли с каменного гриба, рабы открыли их, после чего охранники забрали табак, спиртное и половину пищи.

— Итак, мы — рабы, — констатировал Фригейт. — Дик, вы много размышляли о природе рабства. Что вы думаете о нем теперь?

— Я наблюдал на Земле его восточную разновидность, — сказал Бартон. — Тот тип рабства, с которым мы столкнулись здесь, не оставляет рабу шанс получить свободу. Между рабом и владельцем не может возникнуть никаких отношений, никаких личных чувств — кроме ненависти. На Востоке — земном Востоке — была совсем другая ситуация. Конечно, и там случались исключения — например, проявления крайней жестокости.

— Вы упрямый человек, — заметил Фригейт. — Вы обратили внимание что половина рабов — евреи? Большинство — уроженцы Израиля, из второй половины двадцатого века. Вон та девушка рассказала мне, как Геринг ухитрился возбудить в этой области антисемитизм и превратить евреев в рабов. Потом он захватил власть с помощью Туллия и сделал рабами многих из своих прежних приверженцев.

Фригейт задумчиво нахмурился и продолжал:

— Это был дьявольский замысел. Ведь Геринг, собственно говоря, не является подлинным антисемитом. Известно, что он вмешивался в дела Гиммлера и других, пытаясь спасти некоторых евреев. Но он еще отвратительнее антисемита; он — оппортунист. Антисемитизм, подобно приливному валу, затопил Германию; чтобы занять заметный пост, надо было оседлать эту волну. Такие антисемиты, как Геббельс и Франко, верили в идеи, которые они пропагандировали. Да, это были извращенные, основанные на ненависти идеи, но они оставались идеями и лежали в основе их мировоззрения. А этого жирного счастливчика Геринга евреи совершенно не волновали, и ему не было до них никакого дела. Он просто использовал их в собственных целях.

— Ну, хорошо, — согласился Бартон, — но какое отношение все это имеет ко мне. О, я понимаю! Вы специально прочли мне эту лекцию!

— Дик, я восхищаюсь вами — и, поверьте, наберется немного людей, к которым я испытывал такое же чувство. Я счастлив, что мне выпала удача встретиться с вами — как был бы счастлив Плутарх, встретив Алкивиада или Тезея. Но я не слепой. Мне известны ваши недостатки — а их у вам множество. И они очень огорчают меня.

— О каком же из них идет речь в настоящий момент?

— Эта ваша книга... Вы знаете — «Еврей, цыган и Эль-Ислам». Как могли вы написать такое? Страницы, полные ненависти, кровавых фантазий, выдумок и суеверий! Взять хотя бы эту чепуху о ритуальных убийствах!

— Я был очень зол — из-за тех несправедливостей, что я натерпелся в Дамаске. Меня вышвырнули с должности консула, потому что враги распространяли обо мне ложные сплетни, и среди этих людей были...

— Это не оправдывает вас! — воскликнул Фригейт. — Вы написали ложь о целом народе!

— Ложь? Я писал правду!

— Возможно, вы только думали, что это правда. Но я принадлежу к эпохе, когда стало определенно известно, как далеко вы отклонились от истины. На самом деле, ни один человек в здравом уме не верил в такую чушь даже в наше время!

Бартон пристально посмотрел на американца и спокойно, размеренно начал перечислять:

— Это правда, что ростовщики-евреи в Дамаске ссужали деньги беднякам под тысячу процентов — причем не только мусульманам и христианам, но и своим единоверцам. Это правда, что когда мои недруги в Англии обвинили меня в антисемитизме, многие евреи Дамаска встали на мою защиту. Общеизвестно, что я протестовал против решения турецкого правительства продать здание синагоги в Дамаске греческому епискому, чтобы он мог превратить его в церковь; и я убедил восемнадцать мусульман свидетельствовать в суде в пользу евреев. Это правда, что я защищал христианских миссионеров от курдов. И я предупредил курдов о том, что этот жирный, скользкий турецкий боров Рашид-паша подстрекает их к восстанию только затем, чтобы потом устроить резню. Это правда, что тысячи христиан, мусульман и евреев пытались поддержать меня, когда из-за интриг христианских миссионеров, попов, Рашид-паши и еврейских ростовщиков я получил отставку с поста консула. И, наконец, истинная правда то, что я не обязан отвечать за свои действия ни перед вами, ни перед любым другим человеком!