Хозяин Океана

— Принимаю твой меч, Сотти, месьор Мерано. Конан понимал, что умный аргосец и тут не упускает случая обнаружить какую-либо слабость в позиции тарантийского монарха. Но Конан выучил правила этикета и знал, что не ошибется ни словом, ни жестом.

Одно было досадно: время уходило на пустяки. Не очень верилось в то, что Сотти останется верен присяге. А ведь теперь придется выслушать то же самое от Арриго, иначе Зингара окажется обиженной.

«Великий Кром! — подумал король. — Какая же грязь эта политика! И сколько отнимает времени!»

— И возвращаю сей клинок тебе, дабы с честью исполнил ты сию присягу. Я же заверяю верного рыцаря своего в том, что отныне и до означенного срока буду исполнять все, предписанное сюзерену законами Аквилонского королевства и рыцарской и дворянской честью.

Сотти поцеловал руку сюзерена и изящно принял клинок. Церемония состоялась.

Как и следовало ожидать, то же самое пришлось повторить с Арриго.

Когда заслуженный полководец поднялся с колен и отступил на два шага, принц Конти раскрыл было рот, чтобы обряд произвели и с его участием, и отказать принцу крови было бы совершенно невозможно, но тут бесцеремонность Майлдафа и его своеобразное обаяние в который раз сослужили добрую услугу.

— Рыцарь не тот, кто треплет о верности языком, а тот, кто вовремя делает то, что положено рыцарю, — вспылил горец, положив десницу на черен своего внушительного клинка. — Ни я, ни месьор Тэн И не совершали никаких церемоний, тем более в пиктском лесу, а король на нас покуда не жалуется. Раз уж месьора Тэн И здесь нет, и я остался единственным телохранителем монарха, то скажу, что сейчас же король и я садимся в лодку и отплываем. Если вам нравится заниматься подобной чепухой — занимайтесь!

Горец, завершив речь, стоял в ожидании. Спас ситуацию, разумеется, Евсевий.

— Ваше высочество, — обратился он к принцу, — на вашем месте — говорю это вам как месьор месьору, зане вижу в вас достойного и благородного рыцаря, — я не стал бы давать столь скоропалительную присягу, будучи молодым. То же самое и скажу и вам, месьоры, — обратился он к Родригесам.

Подхватив Конти под руку, Евсевий повел его к лодкам, продолжая вести изысканную речь:

— Ведь всем нам известно, сколь велики превратности бытия. И не будет ли разумнее, не испытав еще многого в жизни, судить о том, сможете ли вы принять на себя столь трудную обязанность, как выполнение присяги, сиречь клятвы? Подумайте, в сколь великий грех впадете вы, когда почему-либо будете принуждены нарушить условия договора? Подумайте о наследии мессантийской короны: клятва присяги сюзерену подразумевает умереть за означенное лицо, поелику возникнет необходимость. В любом ином случае вы имели бы право поступать так, как велит вам в сей момент ваше горячее и благородное сердце. Но подумайте о своем почтенном родителе и, наконец, если вас не убеждает и это, о своем народе! Лепо ли приносить присягу кому бы то ни было прежде, нежели своему народу и государству?..

Беседуя подобным образом, хитроумный тарантиец настолько смутил и запутал молодых людей, что те и не заметили, как уже были усажены в лодки.

Тем временем Конан наконец-то улучил момент, чтобы перекинуться словцом с боцманом Серхио.

— Серхио, — обратился он к моряку. — По закону, сейчас ты не подчиняешься никому, кроме себя, раз уж мы в морском путешествии — а мы уже не подчиняемся тебе, раз уж мы на суше. Поэтому ты волен плыть или не плыть куда твоей душе угодно. Но моей душе такое совсем не угодно, и я советую тебе присоединиться к нам. Идет?

— Я еще не совсем выжил из ума, — усмехнулся Серхио. — Конан, ты хочешь и от меня получить присягу? Ее не будет. Но я даю тебе свое слово. Этого тебе хватит?

— Пока хватит, — спокойно ответил Конан. — Ты можешь поручиться за своих людей?

— Только за Деггу.

— Я так и думал, — удовлетворенно изрек король. — Идем к вельберам.

Полноватому Серхио пришлось идти раза в полтора быстрее против обычного, чтобы поспеть за киммерийцем.

— Мы отправляемся, — объявил Серхио матросам, коих, помимо Деггу, было еще семеро: три зингарца, три аргосца и кушит. — Вельберы идут вверх по ручью. Команды короля Конана должны выполняться вами без промедления, как и мои. Поняли, олухи?

— Да, боцман! — сверкнув ослепительно белыми зубами, сказал Деггу.

— Во имя Митры, — присоединился к нему кушит.

«Ага, митраист, — подумал Конан. — Этот не обманет»,

Хайборийцы нестройно выразили свое восприятие указаний Серхио: заметно было, что такое двойное подчинение им не слишком нужно.

Размещение в лодках не потребовало много времени. Опорожнив и вытащив на берег ненужные теперь бочки, матросы поспешно разбили их топорами и зарыли доски и щепу в десяти локтях от места высадки: оставлять следы становилось слишком рискованно.

Вельберы — длинные и узкие прочные лодки, предназначенные для борьбы с нешуточными океанскими валами, — против не слишком упругой струи лесной речки двигались легко, подгоняемые каждый взмахом восьми пар весел.

Вскоре устье и океан скрылись за поворотом. Таинственная и враждебная пуща обступила их со всех сторон.

Только Конан и Арриго бывали прежде в этих лесах, а потому относились к ним с необходимым почтением, но без страха, присущего неопытности. Перечислить места, где Евсевий еще не побывал, было проще, чем назвать все посещенные им местности. Тарантиец внимательно разглядывал берег, камни, почву, растения — наблюдал. Возможно, именно сейчас Конан был свидетелем рождения очередного труда Хранителя Архива Путевых Карт Аквилонии.

«Что ж, — подумал король, — может быть, в Тарантии и Танасуле кто-то из этих придворных невежд и прочтет хоть часть из него и, прочтя, может быть, поймет, что же такое пуща, в конце концов. Хотя вряд ли».

Майлдаф и барон Полагмар, проведшие в лесах всю жизнь, конечно чурались незнакомых в северном бору причудливых и гигантских форм жизни, но само присутствие в пространстве, где видимость ограничивается расстоянием до ближайшего дерева, их не тяготила.

С жителями океана и побережья предстояли хлопоты: матросы то и дело озирались, ожидая, когда же наконец им откроется привычный простор. Минет еще немало дней, пока они избавятся от ощущения духоты, мешающего не столько дыханию, сколько сознанию. Впрочем, прелый, затхлый и застоявшийся воздух чащи действительно никак не мог сравниться с суровой свежестью открытого моря.

Речка, оставаясь все такой же узкой, делала излучину за излучиной, так что большинство присутствующих уже не понимали, по какую сторону — на север или на юг — от устья их занесло, и насколько далеко от берега увел их этот путь.

По-прежнему двигались они по удивительно прозрачной воде, наблюдая в десяти локтях под собой красноватое песчаное дно, где, уцепившись за грунт и трещины в камнях, колыхались кусты водорослей. Мелкие рыбешки с быстротой и торопливостью воробьев сновали туда-сюда, порская плавниками. Крупной рыбой воды не изобиловали, но время от времени можно было заметить пару-тройку достаточно больших, для того чтобы оказаться запеченными в золе костра.

Лес до поры не открывал своих секретов. Все так же по обоим берегам тянулась непроницаемая стена из переплетения веток, листьев, стволов и лиан, дополненная густым подлеском. Кроме непрерывной птичьей перепалки, самих участников коей видно не было, чаща не тревожила пи единым звуком. Казалось, до ближайшего населенного места тысячи и тысячи лиг вот таких же зарослей.

Но так казалось новичку. Конан сразу нашел то, что ожидал найти и чего не без оснований опасался. На реке — ни на берегу, ни в самом потоке — не отыскалось пока ни единого упавшего ствола, сгнившего бревна или даже крупного сука, что было вполне обычным не то что для пущи, но и для любого лесного водотока. Также не мог король, как ни пытался, обнаружить ни единой звериной тропы к водопою. Мало того, отсутствовали любые сколь-нибудь примечательные местечки, за которые мог бы зацепиться взор. Ни камня, вроде того, на какой они высадились близ устья, ни отмели, ни мыска, ни заводи — будто бы кто-то тщательно убрал все это, позволив дикому лесу беспрепятственно самому устроить берега так, как ему взбредет.