Запретный город Готхэн (ЛП)

там их следов. Но варвар заметил что-то другое.

В нескольких милях, за пределами позиции уркманов, где небо касалось

острой, как нож грани хребта, его пересекал широкий проход. Когда северянин

внимательно посмотрел на него, то увидел ряд черных пятен, движущихся через

этот проход. Расстояние было настолько велико, что даже он не мог бы распознать

их, но киммериец знал, кем были эти точки: всадники, и в большом количестве.

Он поспешно отступил к своей пятерке уркманов, и, ничего не сказав,

быстро двинулся с ними вперед, так что вскоре их маленький отряд спустился с

хребта и приблизился к потоку, в месте, где за поворотом тот был уже вне поля

зрения из лагеря. Было очевидно, что это место переправы для путников,

направляющихся в Готхэн, и прошло, не так уж много времени, когда варвар

нашел то, что искал.

В грязи на берегу горного потока виднелись отпечатки подков, а в одном

месте явный след от туранского сапога. Они переправились здесь; дальше их

следы вели на запад через холмистое плато.

Конан снова недоумевал. Он предположил, что возможно существовала

некая конкретная причина, почему именно этот клан так дружелюбно принял

туранцев, и даже подумал, что это Вормонд убедил сопровождать на пути их к

Готхэну. Хотя кланы вместе и выступали на битву с захватчиками, между ними

всегда шли непрерывные междоусобные войны, и то, что одно племя приняло

этих людей мирно, не значило, что другие не перережут им горло.

Конан никогда не слышал, чтобы кочевники в этих областях проявляли

дружбу к любому человеку с запада. Несмотря на это туранцы переночевали в

лагере иргизов, и теперь смело направились вглубь страны, как будто уверенные в

хорошем приеме.

Это выглядело как полное безумие.

Отдаленные крики резко оторвали его от своих мыслей. Северянин бросился

через ручей и побежал вверх по склону, укрывающему от них долину. Его

уркманы уже натягивали тетивы. Когда киммериец достиг вершины, в кристально

прозрачном воздухе он ясно увидел то, что произошло в долине.

Остававшиеся в укрытии уркманы напали на лагерь иргизов. Они поднялись

на холм, возвышающийся над долиной, а затем ринулись вниз, как вихрь. Это

было почти полнейшей неожиданностью. Находившиеся за пределами лагеря

пастухи были убиты, а стадо разогнано, но выжившие кочевники смогли

организовать оборону в кругу своих палаток и повозок.

Слабые луки кочевников ответили на выстрелы уркманов. Бандиты быстро

приближались, стреляя из седел, чтобы описать полный круг и снова отъехать

подальше из зоны досягаемости стрел обороняющихся.

Иргизы были хорошо укрыты, но, не смотря на это, град смертей пожинал

обильный урожай. Конан отпустил поводья лошади и поскакал галопом через

долину, размахивая сверкающим мечом в руке. Его планы изменились, потому что,

когда туранцы покинули лагерь иргизов, исчезли также причины нападения на

него. Расстояние было слишком велико, чтобы уркманы смогли понять

выкрикиваемые им приказы.

44

Уркманы увидели, что киммериец приближается с мечом в руке, и поняли

его совершенно неправильно. Думая, что он намерен возглавить атаку, они в своем

рвении опередили его. Им помогла также и паника, которая распространилась

среди иргизов при виде скачущего на них Конана и его пятерых уркманов, что

было похоже на удар с фланга.

В мгновение они перенесли внимание на новоприбывших, опорожняя свои

полупустые колчаны задолго до того, Конан оказался в пределах прицельного

выстрела. И сразу же после этого уркманы отпустили тетивы своих луков над

головами своих лошадей, чтобы немедленно после этого разрушительного

обстрела рвануться вперед с грохотом, сотрясающим долину.

На этот раз неровный залп защитников не мог остановить их. Перепуганные

кочевники стреляли почти из всех луков, и в момент нападения большинство из их

колчанов были уже пусты. Подъезжающих всадников встречали одиночные

стрелы, выбив нескольких из них из седел, но наступающие уже штурмовали

импровизированную баррикаду и разметали её. Кричащие уркманы мчались на

лошадях между палатками, молотя налево и направо красными от крови мечами.

В одно мгновение в лагере иргизов ад вырвался на свободу. Испугавшись,

кочевники вырывались и начинали бежать, но и там, где это им удавалось, они

были растоптаны победителями. Опьяненные кровью уркманы не щадили ни

женщин, ни детей. Те, кто смог вырваться из окружения, с криками бежали в

сторону реки. Через мгновение и всадники, как волки, бросились вслед за ними.

Тем не менее, будто окрыленная призраком смерти, хаотичная толпа

достигла берега первой, и, продравшись сквозь деревья, люди начали кричать и

прыгать с высокого берега, топя друг друга в полном замешательстве. Прежде чем

уркманы остановили своих лошадей на берегу, на покрытом пеной и потом

скакуне появился киммериец.

Конан разъяренный этой бессмысленной бойней, был воплощением

неистового безумства. Он схватил за уздечку лошадь первого подскакавшего к

берегу человека и потянул так сильно, что животное, привстав на дыбы, потеряло

равновесие и упало, сбрасывая всадника. Следующего воющего оборотня Конан

хлопнул плашмя своим мечом так, так что только тяжелый кожаный колпак

защитил его череп. Человек упал без сознания, вылетев из седла. Остальные

закричали и резко натянули вожжи.

Гнев Конан действовал на них, словно вылитая в лицо ледяная вода,

болезненно погасив опьяненные кровью нервы. Крики и убийственные взмахи

беспощадных мечей раздавались между палатками в уже опускавшихся сумерках,

но Конана это не заботило. Он не мог спасти никого в разоренном лагере, где

воющие воины разрывали палатки, переворачивали повозки и поджигали огонь в

сотнях мест.

Все больше и больше людей с пылающими глаза и измазанными кровью

мечами подъезжало к реке, останавливаясь внезапно при виде стоящего на их пути

Конан. И не было ни одного воина среди них, кто выглядел бы хоть вполовину так

страшно, каким в этот момент казался киммериец.

Его глаза потемнели как угли, что горят под котлами в преисподней, а изо рта

доносилось рычание.

Ярость не была наигранной. Маска цивилизованности спала, обнажив

чистую первобытную дикость его души. Ошеломленные уркманы, все еще

опьяненные своей кровавой страстью, осадили своих коней и, смущенные его

видом, отодвинулись.

— Кто отдал приказ атаковать! — закричал Конан, его голос был похож на

звонкий удар меча.

45

Он дрожал от ярости. Варвар был охвачен ослепительным пламенем гнева и

смерти, которого не вынесет никто. В данный момент, он был таким же диким и

по звериному безжалостным, словно самый дикий из варваров, обитающих в этой

суровой стране.

— Гезун! — прокричало много голосов, и люди указали на хмурого воина. —

Он сказал, что ты пошел вперед, чтобы выдать нас иргизам, и что мы должны

ударить, прежде чем они смогут собратья и окружить нас. Мы верили ему, пока не

увидели, как ты съезжаешь с горы.

С глухим ревом атакующей пантеры Конан бросился, как тавихрь, в сторону

Гезуна и полоснул его мечом.

Прежде чем Гезуну удалось осознать опасность, он вылетел из седла

мертвым, с разрубленным черепом.

Конан повернулся к остальным, которые отступили от него, столпившись

вместе от страха.

— Собаки! Шакалы! Безносые обезьяны! Выродки! — северянин стегал их

словами, которые жгли, как укусы скорпионов. — Сыновья бродячих дворняжек!

Разве я не говорил вам оставаться в укрытии? Или для вас мои слова стоят ровно

столько же, сколько порыв ветра, или столько же, сколько листок, который может