Подменный князь. Дилогия (СИ)

Любаву я отправил обратно в Херсонес вместе с епископом, а сам еще долго сидел у костра вместе с ближними дружинниками. Мы пели военные песни и пили вино из бочки, которую прикатили из разграбленной деревни неподалеку.

А уже ночью, стоило мне уединиться в шатре, ко мне пришел Добрыня Новгородский. Мы мало общались с ним в этом походе, да и вообще этот богатырь с окладистой бородой был угрюмым немногословным человеком.

Угрюмость его можно было понять: после того, что случилось с его единственным сыном Всеславом, любой на его месте замкнулся бы на всю оставшуюся жизнь. Странно было как раз другое — как человек, переживший такое горе, еще находит в себе силы для активной жизни.

Добрыня держался молодцом. Несмотря на очень солидный для этой эпохи возраст — тридцать семь лет, новгородский посадник всегда шел в бой, крутя над головой тяжелый меч впереди своих воинов, и служил им примером отваги.

Вот только поговорить с ним редко кому удавалось. Иногда казалось, что Добрыня для того и лезет вперед в битвах, что хочет поскорее погибнуть в сражении…

А теперь он вдруг сам пришел ко мне в шатер. Мы сели напротив друг друга: Добрыня на чурбан, недавно принесенный для престарелого Анастата, а я — на сундук с парадной княжеской одеждой.

После долгого сидения у костра и обильных возлияний мы оба устали, и мне оставалось лишь строить догадки о причине неожиданного визита новгородца.

— Что заставляет тебя принять крещение? — прямо спросил Добрыня, уставившись на меня тяжелым взглядом. — Ты что, внезапно уверовал? Тебе было видение?

Он явно желал откровенного разговора. Ну что ж…

Алексей по моему знаку налил нам в кубки еще вина, принесенного в кувшине из общей бочки, и мы снова отпили.

— Мне не было видения, — сказал я, решив быть откровенным. Ведь Добрыня был одним из двух людей, кто знал о том, кто я такой и как с легкой руки Блуда сделался князем…

— Дело в том, что я всегда был христианином, — пояснил я. — Меня крестили еще в младенчестве, и я никогда не был язычником. Конечно, это не моя заслуга, но так уж получилось. Так что принять крещение сейчас меня заставляют обстоятельства. Нужно, чтобы мое крещение было публичным, чтобы его увидели все. Не могу же я объяснить, что пришел из далекого будущего и что уже христианин.

Добрыня заерзал на чурбане и снова отпил вина. Как бы он не напился, хотя при его комплекции это грозит ему еще не скоро…

— А зачем тебе публичность? — спросил он. — Зачем, чтобы об этом знали все? Разве вера — это не между человеком и Богом?

Я кивнул, хотя, несмотря на опьянение, про себя отметил довольно необычную для язычника идею.

— Я собираюсь стать не просто христианином, — сказал я. — А христианским князем. Главой христианского государства.

— Какого государства? — не понял меня Добрыня. — Ты собираешься завоевать Царьград?

Он засмеялся, но тотчас замолчал, едва увидел, что я совершенно серьезен.

— Русь станет христианской страной, — ответил я. — Можешь мне не верить, Добрыня, но именно так и будет. В том будущем, из которого я пришел сюда, Русь была крещена и сделалась одним из крупнейших христианских царств мира.

— Такой же, как Византия? — спросил посадник, и глаза его вдруг загорелись.

— Что? — переспросил я. — А, Византия… От Византии потом остались рожки да ножки. За предстоящую тысячу лет много чего изменится. Впрочем, что об этом говорить?

Я взглянул на Добрыню. Он сидел, повесив голову, в расслабленной позе. По нему невозможно было судить о том, какое впечатление произвели мои слова.

— Я намерен крестить всю Русь, — закончил я. — И в первую очередь своих ближайших соратников. От этого очень многое зависит. Ты же знаешь, что простые люди всегда смотрят на знатных.

Помолчав, я спросил напрямик:

— Ты согласен креститься, Добрыня?

Впервые за все время нашего знакомства новгородский посадник улыбнулся.

— Нет, — сказал он. — Не согласен. Совсем не согласен. Никак креститься не могу.

Он улыбнулся снова, показав крепкие белые зубы — такие тут большая редкость.

— Потому что ты не один такой, — пояснил он. — Я тоже христианин. Вот Алексей может подтвердить. — Он кивнул на молча стоявшего чуть поодаль оруженосца. — Когда отец Иоанн крестил меня, Алеша был за дьячка, он читал псалмы. Правда, Алеша?

— Правда, брат Никита.

— Никита? — переспросил я, окончательно сбитый с толку. Какие еще неожиданности ожидают меня? Какие новые признания? Как много я не знал о своем ближайшем окружении!

— Меня крестили Никитой, — подтвердил Добрыня. — Отец Иоанн объяснил, что это в честь святого Никиты Исповедника. Он стал угоден Богу благодаря своей твердости в вере.

Добрыню крестили несколько лет назад во время его очередного приезда в Киев. Именно тогда, после знакомства с отцом Иоанном, новгородский посадник принял решение изменить свою жизнь. Ему казалось, что скоро вся Русь станет христианской.

Об этом знал и боярин Блуд, который, если можно так выразиться, благословил Добрыню на крещение.

— Я бы и сам крестился, — сказал тогда Блуд. — Но мне, наверное, уже поздно. Всю жизнь прожил язычником и не верю я ни в каких богов. Но знаю, что именно в крещении — будущее Руси. Без этого не будет дружбы с Византией, да и с другими соседями не будет. Нужно примкнуть к какому-то лагерю. На юг от нас и на восток — мусульмане набирают силу. На западе — христианство. Кто наш естественный союзник? Конечно, христиане, а язычниками оставаться негоже. Еще княгиня Ольга это понимала и крестилась. Но тогда время еще не пришло. Не пришло оно и сейчас, но скоро придет.

— И много на Руси таких же, как ты, тайных христиан? — поинтересовался я.

— Немало, — улыбнулся Добрыня. — И все они ждут, когда же придет час, что можно станет свободно исповедовать свою веру. Вижу теперь, что этот час близок. А о том, что ты благоволишь к христианству, я давно заметил: когда узнал, что ты Алексея к себе оруженосцем взял.

— Как же мне теперь называть тебя, посадник новгородский? — спросил я, уже заранее догадываясь об ответе. Кто же не читал в детстве русские былины? Но и подсказывать ответ я не хотел…

— От отеческого имени отказываться тоже нехорошо, — рассудительно заметил Добрыня. — Да и знают меня все под этим именем. Скажут: другое имя взял — другим человеком стал. Поэтому, думаю, надо оба имени беречь одинаково.

— Значит, Добрыня Никитич? — уточнил я и облегченно засмеялся. Ну вот. Все сходится.

— Я потому смеюсь, — пояснил я удивленному моим смехом Добрыне, — что в далеком будущем, откуда я пришел, о тебе почти ничего не будет известно. Никакая память долго не хранится. Но имя твое будут помнить всегда. Добрыня Никитич — богатырь русской земли.

— Новгородской земли, — поправил меня посадник, но я отмахнулся.

— Все это скоро уйдет, — сказал я. — Можешь мне поверить. Не пройдет и несколько столетий, и не станет полян, древлян, кривичей, радимичей — все будут называться русскими.

— Но мы же славяне, а не русы, — пожал плечами Добрыня. Похоже было, что сказанное мной показалось ему довольно несбыточным, и он не слишком поверил услышанному.

— Вот что станет с русами, я не знаю, — ответил я. — Знаю только, что никакого следа от них не останется. Только название, которое перейдет к славянам, ну и еще несколько имен городов — Старая Руса, например. Город с таким названием останется. Но в нем будут жить славяне, а про русов никто не вспомнит.

— Если тебе понадобится помощь, — сказал вдруг Добрыня Никитич, — только скажи. Креститься, а потом крестить всю Русь — дело нешуточное и опасное. Но знай, князь Владимир, что я всегда готов прийти тебе на помощь.

Я поблагодарил храброго посадника и успокаивающе сказал, что в помощи пока не нуждаюсь. Ох, знать бы мне тогда, как сильно я ошибался…

— А вот теперь пора, — сказал отец. — Теперь самое время тебе остеречься.

Пронзительно-яркие звезды сверкали на черном космическом небе, и облако переливающихся протуберанцев клубилось за спиной отца. Да и отец ли это был? Конечно, нет. Насколько я мог заметить во сне, отец даже и не слишком был похож на себя настоящего, каким я его знал при жизни. Даже совсем не похож. Может быть, Нечто, являвшееся мне в образе отца, устало притворяться?