Подменный князь. Дилогия (СИ)

— Ты серьезно?

Я приподнялся на локте и взглянул в лицо любимой. Но она была абсолютно серьезна.

— Да, — ответила она. — Преосвященный Анастат открыл мне истину. Он объяснил, что этот путь прошли многие до нас. Сначала поклонялись духам и бесам, а потом силой Святого Духа познали истинного Бога и Сына Его — Иисуса Христа. Я приняла Его в свое сердце, и теперь это дает мне счастье. А если ты тоже примешь крещение, я стану счастлива вдвойне — за нас обоих.

Я покачал головой и невольно усмехнулся. Поистине, Нечто забросившее меня сюда, побеспокоилось обо всем…

— На эти твои слова могу ответить тебе две вещи, — после некоторой паузы сообщил я. — Во-первых, я уже крещен. Когда я был совсем маленьким, моя мама отнесла меня в церковь и там меня крестили. Неважно, что это произошло в двадцать первом веке: крещение остается крещением в любом столетии.

Мама очень рисковала, когда носила меня крестить в церковь — тогда это было запрещено. За веру в Бога могли очень сильно наказать.

— Ты родился в языческой стране? — удивилась Любава.

— Я родился в христианской стране, которой завладели язычники, — объяснил я. — Но не будем сейчас об этом. Так вот, хоть я и крещен однажды, я готов принять крещение еще раз. Ничего страшного, для пользы дела сойдет.

— Для пользы дела? — не поняла Любава.

— Именно. Это второе, что я собирался тебе сообщить для твоего полного спокойствия в данном вопросе. Дело в том, что в мое время во всех учебниках истории написано, что князь Владимир взял город Корсунь и там принял святое крещение и стал христианином. А поскольку я сейчас исполняю обязанности князя Владимира, у меня просто нет другого выхода, как креститься.

— Это хорошо, — успокоилась Любава. — А что такое учебники истории?

Но к тому времени я уже успел отдохнуть, и новые силы чудесным образом влились в мое тело.

— Об учебниках как-нибудь потом, — сказал я, обнимая мою любимую. — Садись теперь на меня сверху. Будем как в американском кино…

— Ой, я же тяжелая, Солнышко, — забеспокоилась Любава и, хихикнув, перебросила через меня ногу. — Я ведь тебя раздавлю. Ты не боишься?

— Только не этого, — твердо сказал я, усаживая Сероглазку так, что через мгновение она выгнулась и сладко застонала. — Только не этого!

К вечеру следующего дня весь выкуп был собран, и Свенельд прислал ко мне человека, чтобы сообщить об этом.

Пора было приступать к дележу добычи, но я уже знал, что буду делать.

С тех пор как мы встретились с Сероглазкой, я не выходил из спальни. Вино и закуски нам приносил Алексей, стыдливо отводивший глаза при виде полуобнаженной Любавы с распущенными волосами. Она же только хихикала и опускала голову…

Несколько раз архонт присылал своего помощника, чтобы узнать, не нужно ли чего киевскому князю. Но что мне могло быть нужно от престарелого грека? Правда, в одном ему пришлось мне помочь.

— Скажи архонту, что я прошу прислать мне нарядные женские одежды, — велел я посланцу. — Самые нарядные, какие только найдутся. Одежду для принцессы.

Когда спустя некоторое время посланец вернулся и разложил принесенные наряды, Любава ахнула.

— Это же такая красота, Солнышко, — сказала она. — Никогда такого не носила. Даже у Рогнеды и Фридегунд не было таких нарядов. Разве такое мне подойдет? Я буду стесняться…

— Так надо, — сказал я. — Наденешь, когда поедем в лагерь. Это — часть моего плана, так что не задавай лишних вопросов.

В лагерь мы поехали втроем — я так задумал. Трудные вещи следует совершать решительно и одним махом. Поэтому я сел на коня, а Любаву с епископом Анастатом посадил в повозку, специально взятую для этого случая у архонта.

Когда преосвященный Анастат увидел Любаву в наряде принцессы, то был поражен. Старик, щурясь подслеповатыми глазами, осмотрел свою бывшую служанку-рабыню и только покачал головой.

— Да она настоящая красавица, — сказал он, обращаясь ко мне. — Что ж, молодой человек, теперь я вас лучше понимаю. Мне прежде как-то не приходило в голову, что Анна так красива.

— Вы видели в ней служанку, а затем язычницу, которую нужно крестить. Да?

— Да, — согласился епископ с достоинством. — И я справился с этой задачей. Анна уже рассказала вам о своих христианских чувствах?

— Наверное, я должен поблагодарить вас за это, ваше преосвященство, — ответил я. — Тем более что скоро вы окрестите меня, а негоже мне было бы жить в браке с язычницей. Так что вы даже забежали вперед. Впрочем, поехали в лагерь вместе с нами. Скоро вы услышите нечто невообразимое, но не подавайте виду, что удивлены. Договорились?

Старик только хмыкнул в ответ.

— Ну, вот это вы напрасно беспокоитесь. Я уже пятьдесят лет ничему не удивляюсь.

Позади нас ехал Фрюлинг с десятком дружинников. После суток любви на коне я держался нетвердо: слегка кружилась голова, и тело побаливало как после тяжелых физических упражнений. Но голова была ясная, и я готовился совершить историческое деяние.

Выкуп оказался очень богатым. Под страхом уничтожения жители Херсонеса действительно собрали много золота, серебра и драгоценностей. Золотые украшения лежали, наваленные в корзины, а серебряных набрался целый воз. У меня не было времени разглядывать привезенное, но можно было не сомневаться — стоимость выкупа очень велика. Ведь среди собранного жителями были работы из глубокой древности. Античные украшения из золота и серебра, монеты цезарей: да бог знает, какие ценности бережно хранились в старых домах Херсонеса, построенных еще в пятом веке до нашей эры…

В лагере среди воинов царило напряженное веселье. Веселье потому, что крепость Корсунь сдалась и даже выкуп уже был привезен. Ратники расслабились: они пили пиво, привезенное с собой, вино из погребов соседних селений, которое убежавшие жители не смогли взять с собой. Здесь же было немало женщин — это освобожденные рабыни, вышедшие из города. Естественно, давно не видевшие женщин воины яростно взяли их в оборот.

А напряжение висело в воздухе, как бывает всегда перед дележом добычи. Это — самый острый момент военного похода. Как великий князь поделит добычу? По справедливости или самую большую часть заграбастает себе? А если по справедливости, то ведь справедливость у каждого своя. Недаром говорят: своя рубашка ближе к телу.

Кому сколько достанется — это ключевой вопрос. От него зависит очень многое, включая благополучное возвращение ратей из похода. Обиженные могут убить князя, а могут смертельно передраться между собой…

Меня ждали — это было ясно. Над лагерем тянуло дымом от множества костров, на которых готовилась пища, и плыл гул от полутора тысяч голосов. Лица Свенельда, Добрыни, Овтая и Аскольда были напряжены — они тоже ждали, с чем приехал из Корсуни великий князь киевский.

Любава в своем пышном наряде лазорево-голубого цвета, в изящной шапочке на убранных волосах и епископ Анастат вышли из повозки, в которой изрядно натряслись за короткое время пути — рессор и шин не имелось, а повозка ехала по степным буеракам. Они встали рядом, а я взобрался на повозку, чтобы меня хорошо видели и слышали.

Я собирался сказать людям важные вещи. Настолько важные, что один лишь я до конца осознавал, в какой степени сказанное мною сейчас перевернет жизнь этих людей и их потомков.

Впрочем, еще Анастат понимал, но от него теперь мало что зависело — свою роль в истории он уже сыграл.

Весть о том, что великий князь собирается говорить, мгновенно облетела весь лагерь. Толпа вооруженных людей окружила повозку в плотное кольцо. Я видел полян и русов — бритых, в белых рубахах, а рядом с ними муромских воинов с волосами, заплетенными в косички, и финнов из новгородской земли, приведенных Добрыней, — кудлатых, в овчинных тулупах зимой и летом…

Все это были отважные воины, неустрашимые в бою и жестокие в победе. Мне предстояло перевернуть жизнь и будущее этих людей.

Я смотрел в эти бородатые обветренные лица, в устремленные на меня глаза, и никакой любви к себе там не видел. Не за что этим людям любить меня — киевского князя, который пока что не сделал им ничего плохого или хорошего. Будут они любить меня или нет, зависит от того, понравится ли им то, что я собираюсь сказать.