Кузница Тьмы (ЛП)

Урусандер молча отпустил глаза.

Оссерк подходил всё ближе к столу, пока не ощутил кожей его выщербленный край. - У Матери Тьмы не будет иного выбора. Ей опять понадобится Легион. Севегг, Рисп и Серап разъехались доносить известия в гарнизоны и отставникам. Отец, пора поднять флаг.

Урусандер изучал глиняные таблички. При последних словах он покачал головой, отозвавшись: - Я этого делать не намерен.

- Тогда я встану на твое место...

- Ты? Ты не готов.

- В твоих глазах я никогда не буду готов!

Не отвечая на обвинения, не желая облегчить главный страх Оссерка, Урусандер отступил от стола и подошел к окну.

Оссерк сердито уставился в отцовскую спину. Ему захотелось сбросить таблички с поверхности стола, швырнуть на пол и раздавить в пыль. На кратчайший миг ему захотелось вонзить отцу нож в спину, глубоко меж лопаток, прямо в сердце. Но он ничего такого не совершил; он лишь стоял, трепеща от многоречивого отцовского молчания. "Да, сынок. Ты никогда не будешь готов". - Чем я должен тебя убедить? - сказал он, презирая ломкость голоса.

Урусандер сложил руки за спиной и не повернулся - хотя что он изучал там, за мутными створками? - Предъяви хотя одну мысль, сказанную не в спешке, Оссерк. Только одну. - Он мельком глянул через плечо, и была в его взгляде печаль. - И я ухвачусь за нее, как за сам Андийский Шпиль.

Оссерк в недоумении потряс головой. - Ты и дальше будешь лишать единственного сына уважения? Даже в глазах солдат? Почему? За что ты так со мной?

- А если тебя сделать командиром Легиона, ты получишь желанное уважение?

- Да!

Урусандер отвернулся к окну. Протянул руку, стирая грязь с хрупкого стекла. - В звании и грузе ответственности ты найдешь все, чего жаждешь? Найдешь то "уважение", о котором так много слышал от старых ветеранов и пьяных дураков, от поэтов и... Что ты желаешь увидеть высеченным на жизнеподобных барельефах, услышать от историков и прочих шлюх славы?

Оссерк боялся за рассудок отца. Ему хотелось вернуть Урусандера в реальный мир, к обсуждению важнейших дел. - Отец, послушай. Мать Тьма призовет тебя.

- Воображаю, да. - Глаза обернувшегося Урусандера были суровыми и страдающими. - И в тебе там, где была слабость, родится сила. Где была сила, родится неколебимая уверенность. Сомнения утопить, смирению перерезать глотку и бросить в грязь - и со всех сторон тебя будут приветствовать, будут ловить каждое твое слово - как и должно, ведь ты будешь держать в руке их жизни, Оссерк. Не только своих солдат, но всего Куральд Галайна. Любого ребенка, каждого ребенка... ты хоть понимаешь?

- Думаешь, я боюсь? Нет, отец.

- Знаю. А я хотел бы, чтобы ты боялся. Трясся от ужаса.

- Хочешь, чтобы я замер, словно заяц под тенью ястреба?

- Я хочу, чтобы ты боялся. Я должен увидеть твой страх - здесь, передо мной, сейчас. Хочу увидеть, как ты осознаешь страх, но берешь груз на плечи и держишься стойко. Уверенно. Я хочу видеть, как власть смиряет тебя.

- Тогда, отец, я спрашиваю тебя. Как ты всё это увидишь, если не передашь мне командование?

- Ты все же ничего не понимаешь?

- Понимаю! Ты предложишь, только чтобы отнять!

- Только ли командиры знают страх? Как насчет увечного вдовца, уже не способного кормить семью? Или вдовы с излишком голодных ртов? Скитальца, проводящего ночи без убежища среди алчных волков? Сломленного, который должен вставать каждое утро, когда любовь мертва и всякая надежда потеряна? Скажи, кто не живет в страхе?

- Отец, твои слова ничего мне не дают. Какие страхи должен был я встретить, если ты держишь меня под замком, не даешь скакать за тобой и солдатами?

Урусандер вздохнул. - В нужное время ты познаешь страхи солдата, Оссерк. Я никогда не сомневался в твой смелости с мечом в руке, в твоем самообладании.

Даже похвала отца ужалила его своей скупостью. Но отец продолжал, не дав времени ответить. - Оссерк, почему ты вообще вообразил, что я передам тебе Легион?

Вопрос ударил обухом в грудь. Оссерк ощутил слабость в коленях, чуть не пошатнувшись. - Но... Хунн Раал сказал...

Брови Урусандера поднялись: - Хунн Раал? Он как колченогий пес, привязавшийся к моим ногам. Он Иссгин - только и знает, как обнюхивать следы в поисках брошенных объедков. Мой Иссгин жаждет возвращения ко двору, он ведь самый знатный по крови среди их своры и, без сомнений, считает, что дело почти решено. Мчится донести весть Матери Тьме? Желает получить аудиенцию? - Урусандер покачал головой, - Он пьяница с непомерным самомнением - видит Бездна, пьяницы мнят себя умниками, измеряя "гений" ловкостью ложных аргументов. Разумеется, первым делом глупцы обманывают себя самих. Не будет аудиенции у Матери Тьмы. Не для капитана Хунна Раала.

- Но я твой сын! Кто же еще должен унаследовать Легион?

- Унаследовать? Единственная стОящая армия Куральд Галайна будет "унаследована"? Словно замок или драгоценная безделушка? Это копь? Кузница? Породистая лошадь? Трон? Ты ничего не понял? Нельзя унаследовать Легион - следует заслужить право им командовать.

- Тогда почему ты меня не готовишь? Ничего я не могу заслужить здесь, в крепости, пока все вы сражаетесь! Ты меня приговорил, и будь проклят!

Урусандер даже отпрянул от такой тирады. И сказал: - Потому что, сынок, для тебя я желал чего-то получше.

Оссерк даже не узнал комнату, в которой оказался. Она была крошечной, забитой скатанными гобеленами из верхних покоев; каменный пол усыпан трупиками моли, воздух пропитан кислым запахом плесени. Заперев дверь, он бросился на груду тряпок у стены. Затрясся от рыданий, ненавидя собственную слабость: даже гнев делает его ничтожеством. Вспомнил о Ренарр и по-иному прочитал выражение ее глаз. Не любовь это была, а жалость. Как раз сейчас, наверное, она пересказывает свое приключение хохочущим подружкам.

Он обнял руками поджатые ноги, уткнулся лбом в колени, все еще сражаясь со слезами. Теперь они означали его позор, его беспомощность. Отец ухватился за славу, как скряга за последнюю монету мира. Здесь нет ничего для Оссерка; нет ничего для прикованного к детству сына.

"Он зальет меня воском. Поместит на самую дальнюю полку в пыльном зале. Чтобы лежал там, как оставленное про запас воспоминание. Отец помнит дни невинности и жаждет вернуться в детство. А раз это невозможно, он сделает меня таким, каким был прежде, и сохранит: Вета Урусандер до войн.

Я его ностальгия. Я воплощение его самолюбия

Я уеду сегодня. Сейчас. Завтра. Скоро. Уеду и не вернусь. Пока не буду готов, пока не переделаю себя. Верно, отец, мне нечего унаследовать от тебя. Совсем нечего. Особенно твою слабость.

Я уеду. В поисках истины. В поисках собственного места, и вернусь в сиянии торжества и силы. Буду мужем, подобным... подобным самому Аномандеру. Считаешь меня неумным, отец? Но я умен. Считаешь меня простаком? Только ты в том и виноват. Не важно. Я найду собственную мудрость.

Я покину Куральд Галайн.

Одиноко поскачу по миру".

Измыслив столь смелые клятвы, он вдруг увидел лицо старика-отца, а на лице разочарование. "Одиноко, сынок? Ты совсем не слушал? Страхи поскачут вместе с тобой, волчьей стаей завывая сзади. Настоящее одиночество для любого мужчины, любой женщины, любого разумного существа есть смерть".

- Знаю, - прошептал он в ответ, поднимая голову, утирая щеки. - Знаю. Пусть волки приблизятся - я убью их одного за другим. Убью всех.

Голова гудела; он проголодался, но мог только валяться здесь, на мешках с одеждой, и зажмуривать глаза. У боли есть свои зубы, острые и злые, и они впились глубоко. Кусок за куском - они способны его порвать - и пожалуйте, он так и будет лежать, пока не останется ничего.

Шелуха пропала, разбитая стариком, пытавшимся доказать, будто тюрьма - это дворец, и плен - это дар. Даже Хунн Раал ему солгал. Хунн, предмет презрения для того, кому он спасал жизнь. Удивляться ли, что глупец пьет до одурения?