Странница (СИ)

– И что?

– И ничего. В этом городе моя война кончилась. Так мечом рубанули, что кольчугу рассекли. Так что у меня было время подумать. Делиена, она была первая и последняя. Клянусь.

– Плачет без слез, – усмехнулся Гарвин. – Наверное, как Тана. Но ты, увидев, что она плачет, с нее не слез, а закончил. Я правильно понимаю?

Лена потянулась к поникшему Маркусу, взяла его за руку.

– Правильно, – тускло сказал он. – И Тана, наверное, так же плакала. И Лини. И его мать. И Виана. И Ариана.

– Только ему не понравилось это видеть, – дополнил шут, – а ты ничего, притерпелся. Несмотря на то что Тана плакала без слез.

Гарвин вздрогнул, словно шут не просто в него кинжал воткнул, а еще и повернул его пару раз. Если бы Лена не знала, что эльфам не свойственно смущение, то подумала бы, что Милит сгорает со стыда. Но ему и правда было неуютно, и вовсе не из-за этого разговора, а только потому, что Лена едва не попала в такую ситуацию. Лиасс мудро молчал, давая им возможность выяснить отношения.

– Ты хочешь, чтобы я признал, что насиловать женщин гнусно? – не без труда проговорил Гарвин. – Я это признаю. Разве я утверждал, что совершал только благородные поступки? Я говорил только о том, что…

– Что люди делают то же, – закончил шут. – А разве я обвинял лично тебя? Ты, Гарвин, реагируешь на плач без слез не так, как Маркус. Ты думаешь о Тане – и готов видеть этот плач у других женщин. А Маркус не готов. И я не готов. Нельзя насиловать женщин, Гарвин. Нельзя убивать детей. Нельзя избивать калек или стариков. Это так просто. Ты солдат – воюй с солдатами. Ненавидишь людей – убей меня или Маркуса, но не насилуй Рину… или Лену.

– Странно, что ты с такими взглядами так долго прожил, – заметил Гарвин. Выражение его лица Лене не нравилось. Нет, в нем не было ничего угрожающего, и тем более он не угрожал шуту. Просто не понравилось.

– Долго? – удивился шут. – Мне тридцать семь. Или восемь. А я, как ты все время отмечаешь, полукровка. Только Кайла ты считаешь мальчишкой, а меня таким умудренным опытом старцем. Неужели это из-за моей привычки добираться до сути?

– До сути? Сказал про скотское поведение и считаешь, что это суть?

– Это суть, – тихо подтвердил Карис. – Так ведь все можно оправдать, разве нет?

– Разве он оправдывается? – подал голос Лиасс. – Разве он отрицает, что это скотство?

– Хуже. Он обосновывает свое право на насилие, Владыка, – пожал плечами шут. Карис кивнул. – Обосновывает право на скотство. И почему-то обижается, когда я привожу в пример Лену. Там был эльф. Должен ли я возненавидеть эльфов? Должен ли я ненавидеть эльфов, потому что меня не любили в моей же семье, из-за того что мою мать изнасиловали эльфы? Из-за того что моя старшая сестра меня ненавидит до дрожи?

– Имеешь право, – кивнул Владыка. – Я бы понял.

– Но я не ненавижу. Не потому что я такой хороший и все прощаю. Я как раз такой злопамятный – Гарвин позавидует. Но я не распространяю ненависть или обиды на всех. Я постараюсь убить этого эльфа. Этого, но не другого.

– Лучше не старайся, – криво усмехнулся Гарвин. – У тебя вряд ли получится.

– Но ты тем более не сможешь, – бесхитростно возразил шут, – потому что эльфы не убивают эльфов. И если он напомнит тебе об этом, ты остановишься.

– А тебя он просто по траве размажет.

– Значит, он будет жить долго и счастливо, продолжая стравливать вас с нами, и ликовать, когда мы начнем убивать друг друга. Ты не сможешь убить эльфа, Гарвин.

Гарвин посмотрел ему в глаза. Холодно и отстраненно.

– Смогу. Милит не сможет, а я смогу. Я вспомню лицо Аиллены – и очень даже смогу. Более того, постараюсь. Ты все время забываешь одно, полукровка. Я не просто эльф. Я маг-некромант.

Карис икнул. Похоже, он слышал об этом впервые. Гарвин перевел на него ледяной взгляд.

– Прости, что ты узнал об этом. Теперь понимаешь, почему я не очень уверен в клятве верности. Даже в той, которую дал. Я пойму, если ты расскажешь об этом Гильдии. И если Гильдия предпримет что-то по этому поводу, я тоже пойму.

– Интересный способ покончить с собой, – проворчал Маркус. – Отца бы пожалел, что ли.

– Ты не понимаешь его, Маркус? – удивился шут. – Он так боится быть плохим, что готов умереть, лишь бы это предотвратить.

Гарвин вскинулся, как мог бы вскинуться куда более порывистый Милит. Шут, видно, попал в точку.

– Нет уж, – категорически сказала она, – а кто меня будет защищать в следующем путешествии? Карис, если я за него поручусь?

– Не вздумай, – оборвал ее Гарвин. – Я сам за себя поручиться не могу. Не делай, чего не понимаешь.

– Я знаю, как здесь поступают с некромантами. А ты мне нужен.

Карис растерялся, но совсем не потому, что заподозрила Лена.

– Почему ты думаешь, Гарвин, что я немедленно пойду с доносом в Гильдию?

Теперь малость растерялся Гарвин. Похоже, он именно этого и ждал от честного и законопослушного мага. Карис вздохнул.

– Ты живешь здесь, Гарвин. Ты не бываешь в Сайбе один. Ты научил Биланта таким чудесам, что он до сих пор не может опомниться. Ты истолковал то, что увидел в зеркале. Ты готов защищать Делиену любой ценой. Я… я не вижу, чтобы ты был опасен для моего короля и моей страны. Если увижу, Гильдия об этом узнает.

– А разве ты не должен докладывать Гильдии обо всем, что противоречит ее законам? – удивился Лиасс.

– Обязан, – признался Карис. – Но не стану. Пока не стану. Я считаю, что Делиена и правда нуждается в защите сильного и… решительного мага, особенно в ее странствиях. Против твоих врагов, Владыка, мало меча Проводника и изворотливости шута. А ты не можешь оставить Тауларм ради этого. Гарвин не только может, но и готов.

Шут соскользнул с кровати, обнял Кариса и звонко поцеловал его в лысеющую макушку.

– Вот за это и люблю! Страшно боится принимать решения, но принимает. Причем исходя из того, что ему подсказывает совесть, а вовсе не имеющиеся законы.

Карис медленно краснел. Лена бы его тоже расцеловала, но она считалась больной, лежала в постели в ночной рубашке (невероятно целомудренной, так что не особенно стеснялась толпы мужчин), но если бы вдруг вылезла, Карис бы точно помер от смущения.

– Я знаю, что Карис Кимрин хороший человек, – согласился Гарвин. – Чистый и честный. Ведь Биланту я не стал признаваться в своем… э-э-э… недостатке.

Шут склонил голову.

– Получается, что Карису Кимрину ты доверяешь.

– Получается, что доверяю, – удивился Гарвин. – Даже странно. Я доверяю человеку…

– А мне не доверяешь?

– А ты полукровка, что б там ни говорил.

– А наш Проводник из горских Гаратов кто? Или ты не доверяешь Маркусу?

– Доверяю и Маркусу, – сокрушенно признался Гарвин, заметно разрядив обстановку.

* * *

Лечили Лену в основном дружескими визитами, всякими вкусными вещами, включая шиану, и какими-то особо сложными травными сборами, приятными на вкус и куда больше похожими просто на чай, чем на лекарство. И примерно за неделю и головокружение испарилось, и головная боль прошла. Потом шут еще пару дней просто выгуливал ее по свежему воздуху, и Лена уже видела его неуспокоенность. Долг звал. Поэтому она скомандовала Маркусу: «Собираемся в Сайбу» – и вечером они уже были в столице.

Шут исчезал и появлялся. То на несколько часов, то на весь день, как-то – на двое суток. В глазах у него появился блеск, и Лене стало стыдно, что рядом с ней он был лишен дела. Что бы он ни говорил, для него было важно заниматься делом, а не только заботиться о ней. Родаг, чувствуя себя немножко виноватым или изображая эту виноватость, не давал ей скучать, причем, зная, что приемы как таковые или званые обеды ей вовсе не интересны, старался сделать ей что-то приятное: то приглашал менестрелей, то кукольников, то раздобыл где-то старика-сказителя, и Лена, никогда не любившая устные рассказы, заслушивалась его удивительно сочной и образной речью, да и старые легенды в его исполнении были существенно интереснее, чем записанные казенно-утомляющим языком манускриптов. Конечно, Лене приходилось и на официальных мероприятиях присутствовать, но в общем она этого избегала, а то получалось чуть не прямое вмешательство в политику, хватит уж Родагу и того, что она имеет постоянную прописку в его королевстве и просто ошивается во дворце. Тоже своего рода благословение. Пользоваться Светлой можно, но в меру, потому что слишком хорошо – уже нехорошо.