Дороги богов

В ту полночь провожали Зиму. Лесовики, для которых весна была особенным временем года, встречали ее по-своему — ведь для них именно весна была порой свадеб, весной зачинались дети и стаи собирались в первые походы-набеги. Поэтому и последний день Комоедиц стая справляла по старым обычаям.

Загодя наготовили снеди на долгую ночь — рассыпчатые каши, свежее жареное и вареное мясо, откупорили бочки с медом и пивом, испекли хлеб. Над обрывом у березы сложили кучу — собрали весь мусор, копившийся чуть ли не с первых снегов. Его ссыпали грудой вокруг шеста, на который уже водрузили обмотанное лыком и соломой колесо — знак Солнца. Сюда же снесли хворост и дрова — столько, чтобы хватило на всю долгую ночь.

Последний пир в старом году начался поздно ночью — перед самой полуночью. Собрались в гриднице все — пришли даже женщины-лесовички и щенята. Было тесно и душно так, что пришлось настежь распахнуть все волоконные окошки и растворить двери. Сидели за общими столами впритирку, касаясь локтями, и в молчании трапезовали. Все, что не съедят и не выпьют сейчас, пойдет в костер — накормить духов и богов, и до рассвета ни у кого не будет во рту и крошки.

Волчонок в мешанине локтей, плечей и спин ухитрился протиснуться вплотную к Тополю. Он вообще весь день не отходил от него далеко — отлучился ненадолго, когда обрадованная за своего питомца Роса утащила новоявленного отрока к себе отмыть грязь и кровь и немного приодеть. Она же немного рассказала ему о встрече новой весны, и мальчишка сейчас молчал, сосредоточенно двигая челюстями. Говорить лишнее было нельзя, поэтому многие вовсе немели до утра и обменивались лишь знаками — мир как бы ненадолго умирал.

Вожак поднялся первым и поклонился сидящим. Все тотчас же зашевелились, вылезая из-за стола, по-прежнему молча и стараясь двигаться как можно тише. Каждый мужчина брал с собой ложку. Женщины подхватывали остатки еды.

Тополь задержался в гриднице для того, чтобы погасить в печи огонь. Тот уже умирал в душной горнице, пожрав все подложенные еще днем дрова.

На пороге его ждали воины стаи. Женщины уже ушли к будущему костру со снедью, оставались только мужчины. Все они, каждый сам про себя сотворив молитву духам-хранителям, разложили на резных перильцах и высоких ступенях крыльца ложки — в каждую плеснули загодя приготовленной воды. За ночь вода замерзнет и скажет судьбу: настынет горкой — жить еще долго, а образует вмятину — жди скорой беды. Бывало, что вода исчезала вовсе — это сулило смерть. А бывало, что она намерзала и трескалась — тогда судьбу распознавали по трещинам и разломам.

Все, что можно было сделать в уходящем году, было сделано — если что и забыли, то, знать, такова судьба — не разделаться с делом еще долго. После этого в крепости погасили все огни — даже в землянках и кузне. Последним убили огонь на капище перед изваянием Перуна — испросив прощение у бога, Тополь сам наступил на угли ногой, закидав их после снегом: огонь именно убивали.

Все еще молча, в темноте, стая стеной вышла к обрыву. Глаза уже привыкали к ночи и легко нашли дубовую толстую чурку с давней черной вмятиной и бревно с веревками, нужные для добывания живого огня. По соломинкам кинули жребий, кому добывать живой огонь для этого года. Счастливцы, отмеченные богами, взялись за веревки, равномерно вращая бревно во вмятине, а Тополь присел возле, ожидая рождения нового огня. Люди вокруг притихли вовсе, забывая даже дышать, чтобы не спугнуть новорожденного, а когда пополз дымок и первый язычок пламени лизнул скрученную полоску бересты, все ахнули и вскинули руки, приветствуя новый огонь. Тополь, стараясь не дрогнуть рукой, осторожно перенес тлеющую бересту на свитое для нее гнездо из сухого мха и раздул маленький костерок. Потом поднялся и зажег большой костер, готовясь совершить приношение богам…

Уже заалела на востоке полоска зари, знаменуя приход нового дня и нового года. Словно передав рассвету свои силы, на обрыве у березы догорал большой костер — еще высился обуглившийся шест, на котором каким-то чудом удерживались остатки колеса. Груда мусора, в котором сгорели прошлогодние обиды, болезни и тревоги, осела, превратившись в золу и пепел. Только кое-где еще тлели головешки. Женщины разбирали их и разносили по землянкам, зажигая от них огни в очагах. Тополь сам, как и положено вожаку, возобновил неугасимый огонь перед изваянием Перуна и в гриднице. Новое пламя с готовностью принялось пожирать заготовленную для него пищу — верный признак того, что боги остались довольны оказанным почетом и посылают свое благословение стае.

Совершая положенные обряды, Тополь нарочно медлил, не спеша выходить на резное крыльцо, где были разложены ложки. Вместе с ним задерживались и остальные, хотя кто-нибудь из самых нетерпеливых потихоньку бросал любопытные взгляды на свои ложки, проверяя, исполнилось ли загаданное. Но обычай стаи гласил — ждать, пока не даст знака вожак. А он загонял внутрь себя страх — только вчера свершился Суд богов. Что он присудил ему, Тополю, сыну Ворона из рода Волка?

Но наконец тянуть стало невозможно, и он вышел на крыльцо.

Влазень в гридню был устроен высоким, со ступенями и резным навесом, где по причелинам текли небесные реки и сияло солнце, а в извивах туч угадывались змеи и огненный знак Перуна. Колесницу солнца влекли двуглавые кони — оно вырывалось из пасти одного змея, чтобы, свершив положенный круг, пропасть меж острых зубов второго. Среди принятых в стаю словен оказалось два мастера резьбы по дереву — они-то и изукрасили крыльцо.

Ложки были разложены там, где их оставили накануне, — каждая на своем месте. Правда, сыскались две-три таких, что оказались сдвинуты, а одна даже переложена. Ее владелец, из принятых викингов, двумя пальцами поднял ее, с недоверием вглядываясь в ровный, словно срезанный, намерзший край, и, поймав взгляд вожака, отвернулся. Что сулил этот знак — предательство или просто уход его из стаи, — могло сказать лишь время.

Ложки Медведя и Стойко остались лежать, словно их никто не трогал. Лед намерз в них доброй горочкой. Меньше повезло Соколу, мужу Росы — ровный край был рассечен надвое, словно был сложен из двух половинок, не слишком притертых друг к другу. У Неждана тоже лед намерз горкой, и отрок ходил довольный. Что же до Всемила, то он, быстро схватив свою ложку, никому не показал, что в ней, и отвечал всем, что знаки добрые. Но правду из него не смог вытянуть никто.

Ложка вожака была вырезана из зуба земляного крота — огромного черно-бурого зверя с торчащими из пасти клыками и длинным хоботом на морде. Охотники-лопари с северного берега Невы как-то отыскали подохшего земляного зверя — перед смертью они всегда вылезают на поверхность и их убивает солнечный свет. Шкуру они взяли себе, мясо наморозили и отдали собакам, а два клыка распилили и принесли лесовикам в дань. Грязно-желтоватая со светлыми разводами кость пошла на разные нужды.

Сейчас ложка, выделявшаяся среди прочих цветом и узором на ножке, лежала на своем месте, но перевернутая выпуклым краем вверх. Само по себе это уже было недобрым знаком, и Тополь боялся коснуться ее, чтобы узнать еще больше. Но вожаку не годится трусить, и он, собравшись с духом, протянул руку…

Как он и ждал, льда в ней почти не было. Недобрая рука судьбы перевернула ее в том миг, когда вода только начала застывать, и большая часть вылилась. Под ложкой и сейчас обнаруживалось пятно вытекшего льда.

Это могло означать только одно: скорую и наверняка страшную смерть! И до новых Комоедиц ему уже не дожить…

Узнав свое будущее, люди понемногу начали оборачиваться на вожака — ведь от его собственной удачи зависит во многом и судьба стаи! — но прежде чем хоть кто-то увидел страшный знак и раньше даже чем сам Тополь решился убрать ложку с глаз долой, чья-то рука быстрее молнии выметнулась вперед — и на место костяной ложки Тополя легла простая деревянная с благодатно намерзшей горочкой. А костяная исчезла в чужом кулаке.