Нервы ни к чёрту (СИ)

ИНТЕРЛЮДИЯ. МЯТЕЖНЫЙ ПОЭТ

Он уплыл учиться за море - это считалось престижным среди губернаторов Песчаных островов (одним из которых и являлся его старик) - отправлять своих детей получать образование на материке. Тем более, что и времена были неспокойные, колонии то и дело бунтовали и император уже начал подтягивать войска для подавления мятежей.

Он рад был выбраться из пучины колониальной скуки и с головой окунуться в непрерывающийся праздник столичной жизни, ведь он не сомневался, что отец отправит его учиться в Столицу, но тот рассудил иначе.

Решив, что Столица может оказать слишком сильное влияние на неокрепшее сознание провинциального шестнадцатилетнего юноши, он отдал предпочтение Солёной Гавани. Конечно тамошний Университет сильно уступал столичному в пышности и комфорте, а его профессора придерживались более консервативных взглядов на систему образования, но это было даже хорошо, потому что должно было дисциплинировать молодого человека и вытравить из его головы любые ростки вольнодумства.

Отец терпеть не мог вольнодумства, являлся ярым сторонником той политики, которую Империя проводила в отношении своих колоний и очень боялся быть заподозренным в какой-либо нелояльности к Короне. Кроме того, Солёная Гавань находилась гораздо ближе к Песчаным островам и в случае любых осложнений достаточно было прыгнуть на любой проходящий мимо корабль и уже через несколько дней он оказался бы дома, тогда как из Столицы пришлось бы ещё неделю пилить в дилижансе до побережья.

Он поступил на факультет изящной словесности, хотя его старик настаивал на юридическом. Это была своего рода месть отцу, за то, что вместо благоуханного воздуха столицы ему приходилось глотать сырые ветра Солёной Гавани.

Но вскоре от разочарования не осталось и следа - его захватила учёба.

Ему всегда очень нравилось читать, но в доме отца не водилось ничего кроме пыльных талмудов по философии и юриспруденции, а также целая куча научных трактатов, написанных совершенно невнятным заумным языком. Чтение беллетристики в их доме считалось никчемным праздным времяпрепровождением.

Теперь же он дал себе волю, благо университетская библиотека изобиловала произведениями сочинителей практически всех стран, эпох и взглядов.

Он посвящал чтению всё свободное время, открывая для себя всё новые жанры, поражаясь полёту фантазии авторов, дивясь точности образов и уносясь в невероятные волшебные миры, двери в которые распахивались для него с хрустящих пожелтевших страниц.

Но больше всего он полюбил поэзию и со временем красота рифмованных слов навсегда завоевала его сердце, не оставив в нём место никаким иным предпочтениям.

Господа преподаватели не могли нарадоваться на него: он никогда не пропускал занятий, с лёгкостью заучивал наизусть целые страницы и мог часами рассуждать о влиянии того или иного поэта на мировую литературу.

Он начал писать стихи сам и вскоре у него появились друзья. Это были такие же восторженные юнцы как и он - поэты и пьяницы, прибывшие в Университет из самых разных точек Империи - от Змеиного Берега до Китового Мыса. С ними он впервые пошёл в таверну, попробовал вина и лишился невинности в борделе у Королевской Верфи.

Так начались его бесшабашные студенческие годы.

Когда сольётся рябь домов

В аляповатую картину,

Я побегу, скукожив спину,

От льющих слёзы облаков.

Но глянет солнце из-за туч,

Тоска зелёная истает

И сердце ликовать заставит

Коснувшись кожи тёплый луч...

Учёбу он вскоре забросил, считая, что ничему новому на факультете его уже научить не смогут, хотя пока ещё по привычке сдавал все экзамены и оставался завсегдатаем университетской библиотеки.

Деньги от отца приходили исправно, но их стало не хватать на выпивку и баб, так что вскоре пришлось сменить таверны и бордели Инженерного Квартала на портовые трактиры и портовых шлюх.

А потом началась война с южными колониями и деньги от отца переходить перестали.

На корабль до Песчаных островов ему сесть не удалось, потому что порт тут же закрыли, да и нечем было заплатить за каюту - он давно промотал всё, что у него оставалось.

В Весёлой Гавани уже давно зрели антиимперские настроения. Народ не одобрял политику Империи в отношении южных колоний.

Ему тоже это было не по душе и свободолюбивые строки сами собой лились на измятые листы дешёвой серой бумаги. Он читал эти стихи в трактирах (именно тогда его стали называть мятежным поэтом) и всегда мог рассчитывать на кружку дрянного пива и тарелку жидкой похлёбки от неравнодушных слушателей.

За эти стихи его и попёрли из Университета.

Друзья (к счастью у него ещё оставались друзья) собрали немного денег и купили место на судне с контрабандой, которое должно было доставить его домой, но накануне прилетела весть о том, что мятежники разгромили имперские войска и объявили независимость Песчаных островов, которые отныне стали называться Песчаными Княжествами. Всех губернаторов (а значит и его отца тоже) предали суду как имперских ставленников и казнили вместе с семьями, а их дома заняли новоиспечённые песчаные князья.

Возвращаться стало некуда и не к кому...

Мать умерла рожая его, а старшие братья покинули отчий дом, когда он был ещё совсем ребёнком, да и не известно, что сталось с ними в бурлящем котле войны.

Он, как и прежде читал свои стихи в трактирах за выпивку и еду, носил одежду с чужого плеча, которую не переменял месяцами и ночевал под заборами да в постелях портовых девок, разомлевших от его витиеватых комплиментов.

Стихи его становились всё более злыми и уже откровенно поносИли императорский дом. Городская стража стала охотиться за ним, но всякий раз ему удавалось ускользать не без помощи своих восторженных почитателей. Друзья (у него всё ещё оставались друзья) уговаривали его покинуть Весёлую Гавань и укрыться там, где его никто не знает, обещая снабдить деньгами на дорогу. Он несколько раз брал у них деньги, но так никуда и не уехал.

И однажды, когда он поздно ночью, пьяный вдрызг, шатаясь брёл по одной из тёмных улочек портовых кварталов, размышляя где бы переночевать, его схватили, обвинили в подстрекательстве к бунту и в кандалах отправили на каторжные работы...

Он попал на серебряные рудники и несколько лет заживо гнил под землёй среди нескольких тысяч таких же точно обречённых, как и сам. Единственным, что поддерживало в нём силы к дальнейшему существованию, были стихи.

Странно, но среди этих, потерявших, казалось, всякую надежду людей, у него нашлось немало слушателей. Они внимали ему, мысленно уносясь под синее вольное небо, к безбрежным степям, покрытым лесами горам и снежным равнинам своих родных мест.

На рудниках снизилась добыча руды, начались стычки с охраной и, когда руководство шахты в качестве наказания снизило дневные рационы, каторжники подняли восстание. Они расклепали кирками свои цепи, забили камнями растерявшихся охранников и вырвались на поверхность, неся на руках мятежного поэта.

Свобода вскружила им голову: разграбив (убивая и насилуя) рудничный посёлок, толпа опьянённых безнаказанностью каторжан волной накатила на прибрежную рыбацкую деревушку, сея разорение и смерть.

Он пытался вразумить их, призывал остановиться, но его уже больше никто не слушал: каждый стал сам по себе. Когда же он бросился на одного из своих прежних товарищей, чтобы спасти от поругания десятилетнюю девочку, его избили железным цепом и бросили, посчитав мёртвым, в одну кучу с телами прочих жителей деревушки.

Очнулся он от боли в ноге: над ним стоял молодой волк и пытался вырвать кусок мяса из его тощей икры. Заметив, что он ещё жив, волчонок отскочил с глухим ворчанием, но не напал, а принялся рвать зубами соседнее тело.

Доползя до журчащего неподалёку ручья, стекающего в море, он напился воды, забился под перевёрнутую лодку и, завернувшись в брошенный кем-то старый рыбацкий плащ, проспал до позднего вечера.