Хроники Обетованного. Осиновая корона (СИ)

А иногда, если делать было совсем нечего, Тим просто играл с мальчишками из селения. Самой любимой игрой у всех, кому хоть чуть-чуть перевалило за сто, в последнее время стала игра в тауриллиан и смертных людей из-за океана - в их войны, древние и последнюю, после которой тауриллиан окончательно ушли из Обетованного. Тим не был силён ни в драках, ни в стратегии, но и уступать не хотел. "Идём играть в конец мира, Тим!" - то и дело кричали ему приятели. Мать хмурилась (ей казалось, что это предвещает беду), но отец только смеялся.

Он всегда смеялся над её страхами. Напрасно или нет - Тим не знал.

...Так вот, Тим очень любил рассвет и этим утром решил встать пораньше. Несколько рассветов он пропустил: не так давно прошла ночь Сходки. Три раза в солнечный цикл все боуги восточного побережья ради Сходки покидали свои холмы - и тогда воздух пылал от плясок, песен и магии. Последняя Сходка состоялась не на Паакьярне и растянулась, как обычно, далеко за пределы одной ночи. Всего лишь седьмая Сходка, на которую Тим имел право пойти; раньше он был слишком мал, а детей туда не пускают. Так что это ещё не успело наскучить ему, но и в безумный восторг, как первые две, уже не приводило. После Сходок он сильно уставал и поэтому отсыпался по нескольку суток - какие уж тут встречи рассвета...

Но теперь период отсыпаний прошёл, а голова прекратила гудеть от нектарного хмеля. К встречам рассвета Тим относился серьёзно, считая их чем-то вроде обязанности. Друзья смеются над ним из-за этого - ну и пускай смеются.

Перед сном он заговорил большую монетку - из тех, которыми боуги торгуют с кентаврами, - и в положенный предрассветный час она нагрелась у него на груди. Почувствовав приятное тепло, Тим открыл глаза, зевнул и потянулся. Вставать лучше сразу: полежишь подольше - и на коже появится ожог. Самый надёжный способ проснуться.

Пахло, как обычно, смолой и хвоей: родители Тима ютились в большой сосне ещё с десятком семей за стенами. Пришлось смириться - места под Паакьярне не так уж много, не развернёшься. Тим, впрочем, не возражал. У него была своя комнатка, отгороженная от спальни родителей ширмой из пахучих иголок. Одеяло из мха он сам перекрасил в жёлтый. Любил этот цвет - как у солнца, пчёл и дикого мёда... И золота.

Наверное, это тоже странно для боуги - любить жёлтый больше зелёного... Ну да ладно.

Потянувшись, Тим повернулся на другой бок и положил горячую монетку на тумбочку. Тумбочкой служила гигантская божья коровка: прибилась к отцу ещё в юности, вот с тех пор он и держит её при себе. Еды, конечно, уходит прорва, зато ласковая.

- Доброе утро, Льёни, - прошептал Тим и погладил коровку по красно-чёрному боку. Та благодарно прижалась к его ладони. - Пора вставать.

Было, в самом деле, пора. Ночная темнота уже бледнела - медленно, будто в неё тонкой струйкой впускали молоко.

Молоко. Тим сглотнул слюну. Не попросить ли у матери к завтраку то, вкусное масло из праздничных запасов? В честь прошедшей сходки. Да и просто так - в честь чудесного дня, который явно намечается... Хотя она, наверное, не согласится: и так обещала малиновый пирог. С хрустящей корочкой, как Тим любит. Скажет - "это уже, между прочим, расточительство". Только отец и мог бы её уговорить.

Тим натянул штаны, рубашку и зелёную курточку; всё это, стоило пожелать, подлетело к нему из сундука в углу. Ополоснул лицо и руки в тазу из большой кувшинки и на цыпочках прокрался за ширму. Его ещё раз обдало смолисто-хвойным запахом - жаль, наслаждаться им уже некогда: скоро взойдёт солнце.

Мать ещё спала, подложив руку под щёку и свернувшись калачиком; её острое, чуть поросшее рыжим пушком ухо вздрагивало во сне. Отец лежал на спине, распахнув глаза, и беззвучно шевелил губами. Мелкие шишки кружились в воздухе над его лицом, время от времени складываясь в причудливые узоры - спираль, кружок, треугольник... Отец Тима никогда не спал. Просто однажды решил, что ему это не нужно: к чему тратить своё время, когда можно полежать и подумать, побродить по Паакьярне - а порой и повеселиться с друзьями?

Как истинный боуги, он мог позволить себе отказаться от сна.

Отец никак не отреагировал на то, что Тим прошёл мимо и шепнул нужные слова круглой двери в стволе. Дубовый лист на ней замерцал зелёным, и дверь тихо отъехала в сторону. Тим покинул сосну, выдохнул и пустился бегом.

Мох мягко пружинил у него под ногами; красновато-коричневые стволы сосен - и обжитых, и пустующих - в полумраке утра казались тёмными, как затухающие свечи. Окошки в них не горели. Общий стол-пень на поляне в центре подхолмья тоже наверняка пустует: селение ещё спит... Но Тим слышал уйму звуков - голосов пробуждающегося Паакьярне. Трава у сосновых корней гнулась под тяжестью капель росы. Древесные жуки, не зная покоя, прогрызали ходы в коре. Муравьи в чаще уже приступили к ежедневным трудам - совершенно так же, как муравьи на поверхности. Где-то невдалеке захлопали крылья, а у поворота к Соснам-Воротам Тим мог бы поклясться, что расслышал возню крота под землёй.

Жаль, что это обычный крот... Старый Рундиль рассказывал, как ему дважды посчастливилось встретить духов стихий - атури.

Врал, наверное.

Ветки начинали расти высоко над землёй: сосны были старыми, даже древними, как и весь Паакьярне, и давно оторвались от почвы. Их зелёные игольчатые шапки прикрывали небо, ещё не успевшее просветлеть.

Небо, которое было искусной иллюзией, частью мира наизнанку. Частью подхолмья боуги.

Тим перепрыгнул через большой корень, который особенно рьяно вздымал землю бугром. Это был один из условных ориентиров - за ним лежала граница. Тим вытянул ноги в прыжке и пятками приземлился на каменную плиту, сплошь покрытую полустёршимися рунами.

Руны окружали рисунок с головой дракона.

Короткая темнота и головокружение. Он падал - падал в жуткую, засасывающую пустоту, хоть и совсем недолго; Тим вроде бы привык, но от этого чувства до сих пор поджимались внутренности... После первого перехода на поверхность Паакьярне его стошнило. Позорно - на глазах у отца и трёх его товарищей. Был среди них и язва-Агапи с оленьими рогами; иначе говоря, худшего и пожелать невозможно.

Стыдно вспоминать.

Тим пришёл в себя, стоя на той же плите - и, казалось бы, в точно таком же месте. Только воздух тут был другим: менее родным, менее явно пронизанным магией. Более свежим.

И света тоже было больше. А сосны - самые обыкновенные, молчаливые, слегка поскрипывающие от ветра - так же прямо выстроились вокруг. Не было в них ни дверок, ни окон, ни ступеней.

А ещё (важное уточнение) Тим слышал, как рокочуще шумит, набегая на гальку, море.

Поверхность Паакьярне тоже принадлежала боуги. Но оставалась поверхностью.

Ещё пара сотен шагов - и Тим уже нёсся вниз с крутого, поросшего соснами холма, который плавно переходил в каменистое побережье. Ветер бил ему в лицо, заставляя сердце колотиться о рёбра, точно от страха.

Море наползало на берег волна за волной, а потом откатывалось назад. Так же, как во времена, где живёт разум Шэги; так же, как всегда. Сегодня оно было спокойно-ленивым: завихрения пены напоминали скорее тонкую шерстяную нить, чем облака или барашков. Вдоль горизонта уже легла жирная полоса жёлто-белого света.

Здесь пахло солью и хвоей сразу - но больше солью. Тим замер у самой кромки воды, упираясь кулаками в колени и тяжело дыша.

Из-за моря медленно, величественно поднималось солнце. Его лучи, миг от мига, всё упрямее пронзали синюю, шедшую рябью гладь. Они дотягивались до ног Тима, до мокрой гальки на берегу, до сосен Паакьярне... Они подчиняли Обетованное, провозглашая новый день.

Бледная рука взметнулась над водой и приветливо помахала Тиму. Он помахал в ответ. Русалка вынырнула, показав только голову - зелёные пряди волос, лицо со странной улыбкой, глаза цвета бирюзовой воды на глубине... Две - нет, даже три - её подруги вынырнули рядом; с такого расстояния Тим едва мог различить их черты. Он помахал каждой и дождался, пока дорожка солнечного света доползёт до них и спугнёт. Русалки вполне терпимо переносят солнце, однако недолюбливают его.