Из того ли то из города (СИ)

Увидали гридни со стены, - тяжко Василию приходится, того и гляди не сдюжит, - позабыли про строгий наказ княжеский, распахнули ворота - и на подмогу. Завязалась возле стен сеча лютая. Всколыхнулось море степное. У одних ворот пластаются, гремят о железо железом, грудь в грудь сходятся, до остервенения, когда врага разве что зубами достать можно, до того тесно, у других... Поползли великаны деревянные, особой выделки кожами прикрытые, чтоб огонь их не брал. Тараны поползли, башни громадные. Заметались всадники под заборолами, стоит мелькнуть где защитнику, осыпают стрелами. Отвечают им со стен, не отсиживаются. Там, глянешь, один всадник с лошади сверзился, там - другого стрелка настигла, а в ином месте, по другую сторону, на стене, охнул кто-то коротко, да и поник, будто былинка под ветром...

Потом уж и огонь в город метать начали. Запалят паклю смоляную, на стрелу - и мечут. Не чтоб пожар устроить, - от сгоревшего города какой прок? - попугать пока что. Не пепелищем любоваться шли, за добычей. Большую часть сразу водой заливают, однако кое-где недосмотрели, занялось...

У ворот же, где смертью море людское кипит, вроде как одолевать киевляне начали. Подаются степняки, не держат ударов молодецких, такое и прежде не раз бывало. Пятятся, - шаг в шаг, - ан пятятся. Кажется, еще поднапереть, и погонят врага до самого их моря дальнего. Где там в пылу битвы по сторонам смотреть!.. Где там помнить излюбленный прием кочевнический - показать притворно спину, увлечь погоней, а там и навалиться всею силою, по сторонам в засаде укрытою. И тут бы так случилось; отрезали бы от ворот, да перебили, кабы не залешане со Сбродовичами. Сдержали ораву, не дали от ворот отсечь. Стояли, пока гридни вперемешку с горожанами обратно в город втягивались. Сами же не успели. Вот ведь как бывает: разная о них в народе молва ходила, и что увальни, и что об себе одних думают, и что богатыри-то они только по названию. Забылось говоренное. Иными глазами люди на них глянули, иные слова найдут, как начнут песни складываться про нашествие Калина, если только будет, кому складывать...

...Стоит князь в палатах своих, возле окна, вздыхает тяжко. Как же случилось, что богатыри его верные, слову его покорные, в один день полегли? С кем теперь город оборонять? Кинул взгляд на скамью богатырскую, мелькнуло перед глазами недавнее прошлое, так явственно, будто и не уходило вовсе. Всех увидел, всех припомнил. Услышал тихое, а может сам произнес: "Илья Иванович..." И шорох какой-то.

Глянул - стоит в уголку видение - не видение, фигура женская. В темное укутана, ровно скорбит по ком.

- Кто ты, как вошла? Ответствуй не медля! - грозно вопросил князь.

- Дочь твоя, Мстислава... - прошелестело в ответ.

- Как смела без зова явиться?

- Услышала ненароком, богатырей ты поминал, сетовал, что некому за Киев постоять...

Неужто думы тяжкие словами невзначай вырвались?

- ...Илья Иванович...

- Так ты что же, укорять меня вздумала? За дело прошлое, за то, что смутьяна в порубе уморил?

Бросилась кровь в голову князю, шагнул к дочери. Еще мгновение...

- Нет, батюшка, не уморил... Жив Илья Иванович... Живой он...

Упала занесенная рука, ровно отнялась.

- Жив?!! Живой... Как можно...

- Я во всем виновная, батюшка. Я ключ сделала, я в темницу наведывалась... Девки мои поили, кормили, обихаживали. Тайно все делали, так, что не прознал никто...

Еще что-то бормочет, а у князя сумятица в голове. Лезут мысли одна на другую, и никак ему с ними не совладать. С одной стороны - вот она, помощь ожидаемая; услышит враг, что Илья в Киеве, - одно это поприглушит спесь ханскую. А коли продержаться, дойдет весть до других богатырей, быстрее быстрого на выручку пожалуют. С другой стороны... Обида великая богатырю князем учинена, как подступиться к нему - не знает. И ведь не пошлешь никого уламывать, самому идти придется. Не иначе - в ножки кляняться. Это князю-то! Так получается, что куда ни кинь, а все клин. То ли Илье кланяться, то ли Калину, то ли голову сложить под Киевом, отдав город на разграбление и поругание...

Потом решился - как в омут с головой. Мимо дочери прошел, даже не глянул на нее. В поруб направился. У двери в подземелье, правду сказать, позамешкался. Один раз в жизни своей испугался, - давно это приключилось, - с тех пор никому этого самого испытанного страха не прощал, а тут... Не то, чтобы испугался, просто мелькнуло что-то, на чувство вины похожее, мелькнуло - и исчезло. Толкнул дверь, вошел, пригнувшись; не по его росту притолока.

Поднял повыше факел. Увидел Илью, лежащего на лавке. Стол, какого никогда прежде не было, чурбан возле стола, бочку в углу. На столе - кувшин, миса с чем-то. Набрал князь в грудь воздуху, а что сказать - не знает.

Илья - сколько времени прошло - князя сразу узнал. Сел не торопясь, покряхтывая, сжал доски ладонями.

- Зачем пожаловал, княже?

Просто так спросил, без злобы, без любопытства.

Не стал князь ни прощенья просить, ни иное что примирительное молвить. Душно ему здесь, камнем давит, что снаружи, что внутри.

- Беда у нас, Илья, - ответил. - Прознал Калин хан, - нет всей дружины в Киеве, разошлись богатыри по заставам, да и надвинулся к Киеву. Собрал всю Степь - и надвинулся, хоть и клялся в вечном мире. Не было прежде стольких врагов под стенами, не устоять городу без подмоги. А та далече, видать, не успеть ей.

- Так ты что же, меня на помощь звать пришел? Где же твои хваленые жалованники, али они только за столом пиршественным степняков языками гоняют?

Сдержался князь.

- Нет их больше. Поднесли чару гостям непрошеным, ан и сами ее испили... Каково же слово твое будет?

Молчит Илья, ничего не отвечает. Князю тоже сказать нечего. Положил ключ от темницы на стол, воткнул факел в стену, вышел из поруба. Не оглянулся, не видел, как в дверь, что запирать не стал, сгусток мрака скользнул. Мстислава. Не осталась в палатах, за отцом шла, у двери слушала. Негоже так поступать, да разве кто осудит?

14. КАК СТОЯЛА ТАМ ЗАСТАВУШКА НЕ БОЛЬШЕНЬКАЯ...

Отстояли Киев. Прогнали ворога обратно в Степь; надолго ли? - кто знает. А вот земля, что под городскими стенами, ей и дождя не надобно. Пропиталась кровью так, что родники - и те красным наружу пробивались. По осени, как листва цвет менять начала, вздрогнули люди - стояли дерева багряны, будто те, кто головы свои в сече страшной сложили, вернулись ненадолго, взглянуть, неужто и вправду отстояли? Не верится им.

О чем Мстислава с Ильей в порубе речь вели, про то сами ведают, а только к утру вышел богатырь из темницы своей. Не заходя во дворец княжеский, на конюшню отправился. Всего и пройти-то с полста шагов, ан пока шел, город весть радостная облетела: жив Илья Иванович, не затаил обиды, готов постоять за Киев-град. Того не знали, не за Киев-град, не за князя и даже не за дочь его - за Васятку, за деревеньки, что, оставь без помощи, в дым черный обратятся, в пепелища, - их ради оставил Илья подземелье.

Не узнать богатыря. С тела спал, лицо потемнело, а волосы, наоборот, снегом замело. Силушка прежняя, осталась ли? Больно тяжело идет, ноги подволакивает.

Ну, кое-какая осталась. Зашел в конюшню, увидал бочку сорокаведерную возле двери, с водою, сбросил с себя одежду, поднял, и всю на себя опрокинул. Отфыркался, ухватил сена, сколько смог, обтерся, снова оделся, к коню своему подошел. Обнял ласково за шею, гладит, шепчет что-то, а тот глазом косит, будто вчера только и расстались. Только Илья к оружию-доспехам своим сунулся, - они в стойле лежали, - за ухо зубами хватанул. Не так, чтоб напрочь отхватить, а ласково - еще погладь да поговори. Куда тут денешься? Уважил.

Глянул - а тут и порты чистые, и рубаха, лежат - его дожидаются. Будто знал кто, что он пожалует. Скинул старое, одел новое - сердце едва наружу не выпорхнуло; так себя ощутил, словно оказался под небом синим, над речкою быстрою, привольем луговым, лесом дремучим... Вливается внутрь сила земли родной, изгоняет прочь хворость темничную. Говорила Мстислава, не видел никто, как все в стойле оказалось. Не было, не было - а потом вдруг взялось. И что удивительно, в руки никому не давалось. Один смотрит - не видит ничего, другой видит, ан подойти не может: идет-идет, и все на месте стоит. Два шага шагнуть, ан не дойти. Третий и видит, и доходит, нагнуться же - ровно столб кто к спине привязал. Четвертый умнее всех оказался, граблями выгрести решил. Так ему этими самыми граблями так по лбу досталось, едва конюшню не спалил - искры из глаз с кулак летели...