Свет во мраке

Или Истогвий боится, что я отправлю тесак в море? Ведь море не осушить никому — это по силам разве что самому Создателю.

— Оставь, что украл на том островке — и уходи! Мы не пойдем за тобой! — щедрое предложение повторилось, и я в изумлении покачал головой. Вот уж неожиданный поворот.

Началась торговля. И это говорит о том, что одну победу я уже одержал. Вынудил пойти их на сделку. Хотя судя по напряженному и жутко недовольному лицу девушки, дочурка Истогвия не слишком обрадована словам отца. Ну да — она бы предпочла освежевать меня живьем.

Не ответив им ничего, отвернувшись, я продолжил путь, нацелившись на виднеющееся в воде впереди черное обширное пятно. Суша? Очень большая отмель? Она покрыта неглубокой водой, если судить по мелким волнам. Будет очень мне на руку, если это так — я продолжу пересекать озеро с той же скоростью, и мне не придется делать это вплавь. Не хотелось погружаться в ледяную воду полностью — слишком уж много сил потребовало бы это. Так можно и закоченеть. Ведь я уже давно не тот ледяной мертвяк, я вновь из живой плоти и крови, я снова обычный человек — ну или почти.

— Стой!

Каким же разговорчивым ты стал, Истогвий. Тебя не может заткнуть даже мое холодное безразличие.

Но что это за темные пятна впереди? Что они сулят мне? Облегчение пути? Или же увеличение моих невзгод?

Скоро я это узнаю…

Глава четвертая

О ужас давнишних смертей… и сладость крови пролитой недавно

Грязь.

Густая черная жижа, этакий огромный подводный холм поднимающийся со дна и занявший немалую часть Мертвого озера. Грязь бурлила под тонким слоем воды, выпускала тут же лопающиеся большие пузыри. У моих ног всплыло и тут же утонуло несколько костей, показался разбитый череп и снова ушел под воду, чтобы погрузиться в толщу жадно засосавшей его грязи. Другой мусор оставался на поверхности — бревна, набухшие от воды черные сучья, обломки повозок, обрывки гнилых звериных шкур. Мимо меня проплыл раздутый труп шурда покачивающийся лицом вниз. Казалось, мертвец жадно разглядывал пузырящуюся грязь, надеясь найти в ней что-то им потерянное — например, собственные руки, что были оторваны кем-то или чем-то выше локтей. Наткнувшись на бурлящую по неведомой мне причине грязь, труп на мгновение замер, а затем заскользил по ней с тяжеловесной легкостью. Это помогло мне решиться. Подплыв к началу грязевого поля, я вытянулся в струнку и толкнулся вперед.

Грудь и живот заскользили по тяжело дышащей грязи, подо мной лопались пузыри, наполняя мой нос своим зловонным содержимым. Под грязевой толщей древний могильник? Эта почти невыносимая вонь не болота, это вонь разлагающихся тел.

Я плыву по соседству с трупом. Мы вместе преодолеваем несколько трудных мест, затем, будто сговорившись, одновременно огибаем стоймя торчащее из грязи бревно с длинными растопыренными сучьями. На сучьях колыхаются обрывки веревок и ткани, свисают остатки пустого птичьего гнезда, из глубокой трещины торчит перепачканная старая кость.

Похлебка. Вот с чем можно сравнить это странное место прямо посреди Мертвого озера. Похлебка на медленном огне. Со дна гигантского котла медленно поднимаются вверх различные «кусочки» грязевого варева, некоторое время проводят наверху, а затем так же неспешно опускаются обратно на дно, чтобы когда-нибудь, через день или через столетие, снова подняться вверх к солнцу. Вот и бревно с сучьями, что мы только что миновали, уже уходило в густую темную жижу, зацепив с собой труп шурда — волосы темного гоблина намотались на один из сучьев и мертвец погружался головой вниз. Я пока барахтался на поверхности, делая все возможное, чтобы не задевать грязь слишком сильно, чтобы едва касаясь неверной поверхности скользить в тонком слое мутной воды.

Меня невольно замутило. Я давно примирился со смертью, успел побывать везде — даже на дне этого самого озера — но теперь я был рад своему избавлению от разложения в этих водах. Ведь мои бренные останки могли быть унесены ветром от берега, затем затянуты в жижу, и мне пришлось бы вечность совершать бесконечное путешествие в этой грязевой похлебке. И каждый раз мой труп появлялся бы наверху без какой-нибудь части тела — без головы, к примеру. Какое милое и какое долгое погребение… нет ничего лучше старого доброго обжигающего пламени погребального костра.

— Стой!

Еще один выкрик. Злобы в голосе Истогвия все больше. Спокойствия и бесстрастности все меньше. Еще бы — они уже поняли, что если хотят поймать беглеца, им придется пересечь не только мертвые воды, но и грязевое болото. И при этом, стоит мне только ощутить приближающуюся поимку или смерть, первым делом я утоплю в грязи каменный тесак и уж постараюсь запихнуть его поглубже в грязь. Верю, что однажды он может всплыть и попасться в руки какого-нибудь другого злодея. Но сомневаюсь, что это произойдет в ближайшие годы. Истогвий осознавал это. И в меня больше не летели стрелы. Не слышались больше грозные угрозы обещающие мне незавидную участь с множеством предсмертных мук.

Я извивался и скользил подобно червю, не обращая внимания на бьющиеся о мои плечи кости с остатками зловонной плоти и без оной. Я не взглянул на почти полностью покрытый грязью золотой браслет с каменьями, болтающийся на чьей-то безымянной кости предплечья. Плевать я хотел и на черепа, будь они звериные или существ разумных. Я с безразличием проплывал мимо тележных колес и веток, отпихивал кувшины и бутылки. Лишь старался не глотать вездесущую грязь и смотрел только вперед — туда, где мне мерещился далекий противоположный берег…

Глаза меня подвели.

Впрочем, нет, не глаза, а разум. Слишком уж я обрадовался виду суши, опрометчиво и преждевременно назвав ее другим берегом. Нет, это всего лишь высокий холм посреди Мертвого озера. Холм из черной липкой грязи вперемешку с деревом, камнями и костями.

Но суша это суша. Краткая передышка мне не помешает. Оставляя глубокие борозды в холодной грязи, я выбрался из воды и со стоном облегчения распрямил застывшую от холода поясницу, растер занемевшую шею. Усталости особой нет, бывало и похуже, но зябкий холод распространился по всему телу, глубоко запустил коготки в мои кости, почти подобрался к сердцу. Да, я рад небольшой передышке.

И это прекрасная возможность взглянуть на преследователей — как там их заплыв по грязевому болоту?

Да уж…

Довольно долго я вглядывался в медленно приближающиеся два плота, машинально утирая с лица грязь и пытаясь вытрясти ее из залепленных ушей. Про волосы и думать не хочется — проще срезать их под корень, чем пытаться отмыть.

Охотники разделились. Два плота. Два ужасных всадника. Два мерзких «коня». Между скрипящими и трещащими от натуги плотами пусть медленно, но упорно увеличивалось расстояние. Истолла вырвалась вперед. Сильно вперед. Она действует очень опрометчиво. И в первую очередь это заметно не по ней, а по ее отцу. Истогвий спустился со спины нежити, стоит на краю плота, наклонившись вперед, он напряженно застыл и что-то говорит дочери. Я слышу звук его приказывающего голоса, но не могу разобрать слов. Но тут и не нужно слышать слова — все ясно с первого взгляда. Молодой и неопытной девушке надоело бесконечное преследование, она решила покончить с убегающим чужаком одним решительным ударом — настичь и убить! На говорящего отца она и не смотрит, вытянулась в струнку, держит в руках лук с уже натянутой стрелой, нога в ладном и столь странно чистом в этом грязевом болоте сапожке нетерпеливо стучит по слепленному из гнилого мяса боку гигантской твари.

Истолла в нетерпении.

Истолла жаждет крови и жаждет ее прямо сейчас.

Неужели мне улыбнулась удача? Неужели это не хитрый вражеский ход, а самый настоящий и как всегда внезапный бунт любимого чада, считающего отца чересчур осторожничающим? Если так — вот оно мое знатное везение, уже второе за день. Чем я заслужил такую милость Создателя?

Давай, девчонка, давай… я гордо выпрямился во весь рост, принял небрежную позу, скрестил руки на груди, сверху-вниз наблюдая за медленно идущими по грязи плотами.