Лиловый (I) (СИ)

Одержимые по-прежнему находятся в Тейшарке.

Пичуга, принесшая эту весть Сунгаю, напугала многих воинов: этот крик знали почти все, и Острон в числе прочих был наслышан о поверье, что эта птица -- вестник смерти. Джейфар, впрочем, спокойно поднял руку, когда пестрая коричневатая тень скользнула к нему. У нее был маленький клюв и пугающие темные глаза. Птица уселась на кожаный нарукавник Сунгая и какое-то время молчаливо смотрела на поросшее бородой человеческое лицо. Потом снова издала крик и взлетела.

-- Козодои, значит, тоже у тебя на службе, -- буркнул тогда Халик, сидевший у костра неподалеку. Птица скрылась в ночи; люди расслабились. Острон привычно навострил ушки, пододвигаясь к Сунгаю.

-- Он с юга, -- сказал Сунгай. -- Он видел Тейшарк.

-- Что же там теперь происходит?

-- Он говорит, стены города остались такими же, какими и были, когда племена владели им, -- ответил джейфар, хмурясь. -- Но внутри город просто кишит. Жилые районы они почти не трогают, хотя многие дома разрушены, и тут и там он видел пламя. В цитадели происходит какое-то движение. Птицы не понимают смысла многих человеческих действий, но он определенно сказал, что они "строят гнездо".

-- О количестве одержимых он что-нибудь сказал?

-- Он сказал, их очень много, -- нахмурился джейфар. -- Ты ведь знаешь, птицы не умеют считать. Впрочем... судя по его словам... их там действительно очень много.

-- Ну что ж, -- пробормотал слуга Мубаррада, переводя взгляд на огонь, -- будем надеяться, что я принял правильное решение осенью.

Острон заглянул в его лицо. В последнее время Халик был мрачен; ни следа прежнего веселого здоровяка в драном бурнусе, это точно. Под его глазами были темные круги, борода, которую он в Ангуре обычно подстригал, совсем разрослась. Что-то будто мучает его, думал Острон. Хотя, конечно, тут семи пядей во лбу быть не надо, чтобы догадаться, что именно: предстоящая битва, имеющая такое большое значение для племен.

И он, Халик, несет на своих плечах всю ответственность за это.

К серьезному Халику Острон тоже уже давно привык, смирился с ним, как любой человек рано или поздно смиряется с изменениями. Но временами Острон не мог не задавать себе один вопрос, который когда-то давно пришел к нему, еще в оазисе Салафи, в котором жалкие остатки защитников Тейшарка укрылись после своего поражения.

Станем ли мы когда-нибудь прежними?..

Что-то, конечно, менялось безвозвратно, и Острон был не настолько глуп, чтобы не понимать этого. Но, быть может, беззаботные улыбки еще вернутся на человеческие лица?

Когда-то давно, еще летом, в Тейшарке, Острон по ночам, бывало, мечтал, когда не мог уснуть; мечтал о том, как пройдет время, и он станет настоящим стражем Эль Хайрана, мастером клинка, героем, известным по всему Саиду, ну и все такое. Должно быть, о чем-то таком мечтали все они, так или иначе.

В последние ночи, когда конники вставали лагерем, Острон иногда лежал в темном шатре, завернувшись в бурнус, слушал дыхание спящих друзей и тоже мечтал.

Он мечтал, как они отвоюют город у одержимых, как будут восстанавливать улицы и дома, как отстроят заново восточную цитадель. По выложенной булыжниками мостовой снова будут ходить стражи в алых халатах, выделяясь среди пестрой толпы, и командир Усман продолжит тренировать новобранцев на площади. Тейшарк вновь заблистает. И на этот раз сюда будут приходить люди, в больших количествах; быть может, среди них найдутся и другие Одаренные, и тогда Халик соберет отряд, в который войдут только самые смелые и сильные бойцы, а во главе этого отряда пойдут они: Острон и Сунгай, и еще четыре человека, которых Острон пока представлял себе лишь смутными тенями.

Их отряд ворвется в Хафиру и...

Он не знал, что будет дальше.

***

Восемь минганов конницы прибыли в оазис Салафи на заходе солнца. Небо хмурилось, на горизонте собрались тяжелые тучи; со дня на день грянут ливни. Когда они пройдут, пустыня расцветет.

Но когда это будет, никто точно не знает. И стражи Эль Хайрана встали лагерем в призрачном грозовом свете, не зная, что ждет их через неделю или две.

Город отсюда было не видно, но все помнили о том, что он близко. Из-за этой мысли, витающей в головах, в оазисе царило легкое напряжение: готовность. Люди выжидали.

Наконец птицы принесли Сунгаю хорошие вести; через два дня на горизонте показались первые отряды пеших бойцов. Острон нервно высматривал знакомое лицо среди пришедших, хоть и сам знал, что напрасно: лучники придут чуть ли не последними.

Минганы лучников появились лишь трое суток спустя, и в первых рядах он увидел круглое лицо Лейлы, а потом заметил и Сафир. Увидев их, Острон с облегчением вздохнул: путь прошел без приключений.

В тот вечер они стояли на окраине оазиса, и Сунгай привычно вытянул руки, обеспечивая насест для трех крупных птиц; четвертая, с оформленной сердечком мордочкой, ухала на его голове. Острон и Халик молчаливо ожидали, стоя по обе стороны от джейфара, когда прилетела еще одна птица, но для нее места на руках Сунгая не хватило, она покружила в раздумьях и опустилась на голову Острону. Сунгай было уставился на нее, как он всегда смотрел на птицу, с которой разговаривал, но вдруг расхохотался.

-- Он спрашивает, почему некоторые люди носят на голове гнезда, -- сказал Сунгай. Острон фыркнул:

-- Представляю себе, что бы ответил дядя Мансур, если бы услышал этот вопрос.

Улыбка мягко сошла с лица джейфара, и тот продолжил общаться с животными. Наконец совы снялись с места одна за другой и улетели; Хамсин, бывшая одной из них, еще посидела на руке Сунгая, но потом тоже взмахнула пестрыми крыльями, собираясь на ночную охоту.

-- ...Все готово, -- серьезно сказал Сунгай, обращаясь к Халику. Слуга Мубаррада, смотревший в темноту, кивнул. -- Когда мы начнем атаку?

-- Завтра вечером мы тронемся в путь, -- ответил тот. -- К утру мы должны будем приблизиться к городу. Они вряд ли нападут первыми; хоть они и безумцы, темный бог не настолько глуп, чтобы лишиться преимущества в виде стен. Штурм начнется на рассвете.

-- Ты хочешь сражаться при свете дня, Халик? -- спросил Острон. Великан рассмеялся.

-- Ну разумеется. Как ты думаешь, когда у темного бога меньше всего силы? Когда ясно светит солнце. Надеюсь, что солнце будет светить.

К утру о решении Халика знали все; день проходил в нервном ожидании, все думали только о том, что грядет завтра. Халик велел отдыхать перед трудным ночным переходом, и Острон валялся в шатре, который делил все с теми же людьми; полог был откинут, и Улла сидел на границе отбрасываемой им тени, играя на барбете. Казалось, он что-то сочиняет. У них были и посетители: Ханса о чем-то шептался с Лейлой, а рядом с Остроном подобрала ноги Сафир, и ее темно-зеленые глаза смотрели куда-то перед собой. Сова Сунгая спала на плече Острона, чем он был невероятно горд: сам джейфар ушел обсуждать какие-то очередные планы с Халиком и командиром Усманом, а Хамсин хотела спать, но в шатре не было ничего похожего на насест. Впрочем, первую же попытку погладить ее по круглой голове птица строго пресекла, больно укусив его за палец.

-- О чем ты думаешь? -- негромко спросила Сафир, оглядываясь на Острона.

-- В данный момент -- о том, что у этой совы очень острые когти, -- улыбнулся он.

-- ...А вообще?

Он вздохнул.

-- Конечно, о завтрашнем бое.

-- А меня больше беспокоит, что будет потом, после него, -- заметила она, перекинула толстую косу через плечо и принялась теребить ее пальцами. -- Ведь... об этом все говорят. Ты знаешь? Все эти люди, с которыми мы шли от Ангура... многие из них только издалека видели тебя и Сунгая, но все знают о вас, о том, что вы -- Одаренные. И все говорят, что когда битва закончится, вы отправитесь... в Хафиру.

-- Ну, так сразу не отправимся, конечно, -- хмыкнул Острон. Хамсин завозилась во сне, еще сильнее сжала его плечо когтями, но потом отпустила. -- Во всяком случае, Сунгай говорит, надо сначала отыскать остальных Одаренных... если они есть.