Веллоэнс. Книга вторая. Царские игры (СИ)

В замке воцарилась скорбь. В коридорах стоял гул от воплей плакальщиц. Лавьен сидел на полу своих апартаментов молча, закрыв лицо. Парчовые рукава потемнели от слез и сбились клочьями. Несколько дней он не притрагивался к пище, не принимал гостей и просящих, проклиная белый свет и несчастную судьбу. Дверь приоткрылась и в комнату вошел старый Минар, некогда обучавший юного царевича боевому искусству.

– Уходи, – глухо буркнул царь. – Или ты не знаешь, что смерти предан будет всякий, вошедший к царю без приглашения?

– Я достаточно пожил, – почтенно поклонился воин. – Если такова цена моего известия – будь что будет.

Лавьен поднял голову. Красные глаза, увенчанные темными кругами, ввалившиеся щеки – страдание истощило юношу, сделав похожим на голодающего упыря.

Минар усадил царя на кровать:

– Скорбь лица очищает сердце. Что такое боль от раны, по сравнению с сердечной печалью? Боль бывает сладкой, а скорбь – всегда горька.

– Зачем ты говоришь это? Мосвен, моя жена…

– Смиритесь, царь. И примите её дар. Не ставьте клеймо на ребенке – Ваша дочь этого не заслужила.

Лавьен отер глаза, в голосе появились нотки надежды:

– Моя… дочь?

– Ваша, царь. – Минар приподнялся. – Оплакивайте жену, но любите свою наследницу. Пожалейте себя, пожалейте народ. Это Ваша обязанность – управлять государством, несмотря на невзгоды.

– Ах, мой дорогой Минар! Какая же это боль. Меня… Меня словно нет без неё. Жизнь потеряла цвет. Потеряла вкус. Я будто неживой, как призрак, забывший людские забавы.

– Выйдите к народу – и увидите цвет жизни. Поцелуйте дочь – и ощутите вкус. Вспомните Вашего отца – да вовеки живет Царь. Супруга принесла ему четверых, прежде, чем ушла к Высшему. И он нашел силы жить дальше. Если Вы думаете, что ему было легко… Он обрёл утешение и счастье в заботе о Вас, в заботе о народе, в укреплении страны. Посвятив себя служению царству, Царь обрёл высший смысл жизни – жизнь во имя других.

– Но я…

Минар обнял Лавьена, приложил руки к щекам и посмотрел прямо в глаза:

– Не прошу Вас забыть о жене. Но прошу – предавайтесь скорби, когда исполнен долг перед людьми. Посвятите себя другим. Не навсегда – на год, на два, на пять. Оплачьте супругу, успокойте дух и, возможно, сможете увидеть другую. Но до этого времени не бросайте нас, царь!

Лавьен отстранился, в голосе появилась твердая решительность:

– Я сделаю, как ты просишь, Минар. Воистину, мудрость твоя велика, а преданность – и того выше. Я посещу дочь и выйду к народу. Дай мне день отдыха и распорядись, чтобы принесли обед и новые одежды. Царь не должен забывать о своем долге перед государством!

Острие топора засело в плече. Демон-клеврет взвыл от боли и схватил израненного агга за горло:

– Сожру!!!

В тот же миг запястье пронзило дротиком – зазубренная сталь разорвала мышцу и кисть безвольно разжалась. Хур, здоровенный четырехрукий агг (хотя рядом с демоном и он выглядел довольно скромно), переборов тошноту и слабость, наугад ударил ножом. Сталь воткнулась в твердую пружинящую плоть, разрезала кожу и проникла внутрь. Из раны хлынула кровь, Хур отчаянно замахал рукой – пальцы обожгло.

Глаза демона погасли. Агг едва успел откатиться от рухнувшей туши. На горизонте засиял край великого шара, лучи осветили усыпанный растерзанными телами холм. Взгорье усыпали застывшие в неестественных позах могучие агги – воины погибали не выпуская из рук оружия. Проломленные шлемы, сломанные мечи и секиры, измятые щиты. Мужчины и женщины (ибо среди аггов все равны) с отрубленными руками, вывернутыми ногами, пронзенные насквозь, разрубленные до половины – но ни один не сдался, не сбежал, не поддался страху.

На вершину выползла Ревка. Зеленоватая с фиолетовыми прожилками кожа обгорела, одна голень перебита, руки в ссадинах, половина лица распухла. Аггша натянула тетиву и спустила дротик в голову поверженного монстра. Хур довольно оскалился:

– Славная охота, двурукая. Я про себя уже попрощался с великим шаром. Но ты не дала мне увидеть предков!

– Любую тварь, сунувшуюся в наши земли, ждет такая же участь. Дети сложат легенду об этой битве, а в память о павших будет вырыт курган и возведен храм Шаару!

– Демон грозился сожрать нас! Ревка, разводи огонь, а я освежую его. Кто придет нас жрать, тот сожран будет!

Пока аггша, перевязывала голень, собирала хворост и разжигала костер, Хур обескровил демона. Дурно пахнущая вязкая жидкость шипя стекала из вены, земля от нее дымилась и искрила. Струи растворяли все на пути – железо, камни, плоть. Мясо варили долго, несколько раз меняя воду. На вкус хоть и горчило, отдавало желчью, но и сил прибавляло, раны затягивались вмиг.

– Что с руками? – Ревка заботливо придвинулась к Хуру, точившему топор. Агг недовольно рычал – сталь проржавела от крови, стала ломкой и потеряла яркость.

– Эта тварь отсекла мне кисть верхней правой. А его копыто раздробило левую нижнюю в пяти местах. Резвая туша. Ещё и по голове двинула так, что предков увидел.

– Везунчик! – восхищенно воскликнула Ревка. – Он тебя почти не тронул.

– И я о том же, – хмыкнул Хур. – Никому не нужен четырехрукий агг, избравший черпак взамен жезла. Даже демон мною побрезговал. А еще мой лучший нож для нарезки чеснока испорчен его кровью. Дядька меня прибьет.

– Твой дядька раскиданный по всему холму.

– Хоть одна хорошая весточка.

– Ты станешь великим, любимый. Если не великим воином, то великим поваром.

Хур перестал точить топор и вдумался в слова аггши. Любая двурукая мечтает стать первой и единственной ликой – женой, четырехрукого, которого прозывают хаггом. Конечно, раз в тысячу лет может родиться и шестирукий – архагг, но и такой как Хур – один на пять сотен встречается. Двурукие агги живут колониями, у них равные права друг на друга – и на войне и в любви. Хагги создают семью с одним аггом. Изредка встречаются семьи, в которой два хагга, но это редкость. Хур помнил единственную в его общине хаггшу – Инэгхи. Она была старше на двадцать лет – но что такое двадцать лет по сравнению с возможностью создать семью? Инэгхи покинула общину без объяснения – каждый агг – будь хоть сколько у него рук – волен распоряжаться своей жизнью. Для Ревки он – лакомый кусочек, вот и ластится, как может. Надо бы заглянуть в пещеру к первому аггу – двурукому, как ни странно. Отшельник, седовласый и красноглазый, мудрый и косноязычный, Хранящий Шрамы говорит витиевато и невпопад, погружается в воспоминания, забывает о пришедшем – но каждый относится к нему с трепетом и благоговением. Спросить его – могут ли о великом поваре сложить такие же легенды, как и о великом воине. Что-то вроде:

«И брюква его сражала народы,

чеснок и жаркое пленяли царей,

О, Хуррова каша с малиной и солью!

Ты нам надежда на множество дней!»

Хур завернул наточенный топор в тряпицу:

– Великими воинами мы уже стали, Ревка. Это оказалось не так сложно. А вот стать великими поварами – действительно, миссия, достойная богов! Протяни-ка мне еще кусок этого изысканного мясца!

Глава 28. Ири

Лавьен с Герником сидели в одном из многочисленных альковов замка. На столике, поверхность коего была выполнена в виде игральной доски, складывался замысловатый рисунок.

Герник, молодой бледнокожий юноша медлил. Наконец, черный камень лег на перекрестие.

– Ири проходит в молчании. Но у нас ведь обучение? – Лавьен хитро улыбнулся. – Поставить воина на линию смерти – шаг почти всегда безумный, проигрышный. Или гениальный. В любом случае, ты привлёк моё внимание.

– Соответственно, – отвлёк его от другой части поля?

Царь Второго Веллоэнса пригубил воды:

– Бездействие.

Юноша поджал губы. Взял еще камень, повертел в руках, рассеяно взглянул на доску, поставил на пинт рядом с предыдущим.

– Пара воинов сильна. Но сильнее – через два и один шаг. Они видят друг друга и подоспеют на помощь. Держащихся вместе легче окружить.