Лиловый (I) (СИ)

Потому что серая муть в уголках глаз, еле заметная, она пугает собой, она сзади, и тем страшнее, что невозможно заглянуть туда прямо: смотреть в лицо опасности проще, чем чувствовать ее присутствие за спиной.

Одно успокаивает: впереди по-прежнему, как всегда, как всю жизнь, сияет огромное огненное светило.

И только тихие, лукавые шепотки слышны позади.

Вы все равно проиграете.

Нет. Уходи. Тебе не сломить меня! Я слишком давно знаю тебя и твои отродья.

Серая мгла колышется, будто смеясь.

Лучи солнца внезапно кажутся такими далекими и нереальными.

Город наш, вам больше не вернуть его.

Ты лжешь. Нас миллионы. Мы сокрушим тебя, мы вернем себе то, что наше по праву, мы восстановим защиту, и больше ты не обманешь нас.

Тонкие струйки, словно щупальца, пробираются все дальше, все еще на самом краю сознания. Они понемногу захватывают все больше и больше пространства. Солнечный лик по-прежнему ясен, но невыносимо далек и холоден...

Ты умрешь.

...Халик открыл глаза.

-- Мерзкая дрянь, -- прошептал он одними губами, глядя в серый предутренний сумрак. -- Ты нашел способ прокрасться в мои сны. Но ты все лжешь, темный бог. У нас есть надежда. У нас есть надежда...

***

Корабельные мачты расчертили лиловеющее небо тут и там, будто лес; брызги из фонтана Нахаванди летели в спину. Вечер мягко опускался на город, и дневная сутолока порта уже начала затихать, и картины более мирной, чем эта, Острон не видал уже давно. А может быть, просто нежные звуки барбета заставляли реку и закат выглядеть особенно красиво.

Улла, перебиравший струны инструмента, задумчиво смотрел перед собой. День у обоих выдался непростой: с утра Ниаматулла тренировался вместе с остальными новобранцами, тогда как Острон сражался с Халиком, и на этот раз слуга Мубаррада не очень-то сдерживался, заставляя своего ученика использовать новообретенное умение чувствовать соперника по полной. Чувствовать Халика, впрочем, было совсем не так, как одержимых, когда Острон закрывал глаза, ему казалось, что рядом с ним мягко сияет солнечный свет -- который, впрочем, иногда приходит в движение, да так стремительно, что Острон все равно едва успевал отражать удары.

Халик выглядел мрачным, будто что-то тревожило его, но Острон не придал особенного значения: действительно, у Халика было очень много забот.

-- Что ж, -- под конец тренировки сказал он, -- вижу, умение чувствовать противника пришло к тебе. Пора, пожалуй, открыть тебе второй секрет.

-- Он в том, чтобы уметь двигаться быстро, как колибри? -- уныло спросил Острон, изрядно уставший за утро.

-- Нет, нет. В том, чтобы подстроиться под противника, -- без улыбки ответил Халик. -- Ты уже в состоянии чувствовать, что собирается предпринять твой враг. И ты знаешь, что каждый враг чувствуется по-своему. Становясь чем-то вроде его тени, копии, начинаешь не просто предугадывать его движения -- повторять их, и поверь, нет ничего сложнее, чем поймать собственную тень.

-- Отчего-то я думаю, что с маридами это делать не рекомендуется, -- предположил Острон, разглядывая свой ятаган. На тренировках Халик запретил ему пользоваться ятаганом Абу: слишком легкий, поэтому теперь в руке у Острона был самый обычный клинок не очень хорошей ковки, незаточенный -- специально для учений.

-- И ты прав, -- неожиданно согласился слуга Мубаррада. -- Но иногда, когда выбора нет, приходится это делать.

Ниаматулла заглянул ближе к вечеру, опасливо оглядываясь; Острон прекрасно знал, что Улла побаивается Сафир и ее гнева, потому сам вышел на улицу, и двое молодых людей пошли бесцельно бродить по городу, болтая.

Прогулка как-то сама собой закончилась на портовой площади, возле фонтана. Улла взялся за барбет, Острон наблюдал за моряками, еще суетившимися у своих кораблей.

-- Мечник из меня никакой, -- наконец с легкой тоской заметил Улла, опуская руки. Барбет безвольно болтался на его коленях. -- Если б драться было так же просто, как играть музыку.

-- Каждому свое, -- с философским видом сказал Острон. -- Я знаю, как драться, но понятия не имею, как играть на барбете. Когда я был ребенком, один старик в нашем племени хотел поучить меня, но через неделю сдался и сказал, что мне верблюд на ухо наступил.

-- Угу. А еще ты Одаренный. А я вот, несмотря на то, что маарри, только вчера умудрился чуть не захлебнуться в чашке воды.

-- Это как?

-- ...Подавился.

Острон невольно фыркнул. Что правда, то правда: за недолгое время знакомства с Ниаматуллой он уже усвоил, что со стихией воды у будущего аскара отношения не задались.

-- Ладно еще, в пустыне воды мало, -- буркнул Улла. -- Утонуть там негде.

Гигантская река, будто насмехаясь, негромко и равномерно плескала волнами о каменный берег. Острону опять подумалось: шестеро Одаренных. Их должно быть шестеро... но пока только двое. Хотя об этом они обычно не говорили, Сунгай как-то намекнул, что рано или поздно придется искать остальных, если сами не найдутся.

А может быть, другие Одаренные тоже где-то рядом, совсем близко, только Дар им еще не открылся? Вдруг Ниаматулла на самом деле -- Одаренный?

Подумав об этом, правда, Острон снова фыркнул.

-- О, -- протянул Ниаматулла, смотревший в другую сторону. -- Никак Ханса идет. Его выпустили, значит.

-- Небось он страшно разобиделся и ищет нахуду, который бы его увез из Ангура, -- пробормотал Острон. -- Он с самого начала не больно-то горел желанием состоять в страже Эль Хайрана.

Невысокий марбуд действительно как раз спустился по улице, выходившей на площадь, и заходящее солнце скользнуло по лихо завязанному платку на его густых волосах; ступив на плоские плиты, паренек оглянулся, будто ища кого-то взглядом, заметил Острона и Уллу и пошел к ним.

-- Непохоже, чтобы ему был нужен нахуда, -- вполголоса сказал Улла. Острон поднял голову. Ниаматулла взял пронзительный, дурно звучащий аккорд. -- К нам направляется юный Ханса, -- прогнусил он, подражая ритму сказаний, -- чтобы сказать что-то важное.

Трям.

-- Может, он попрощаться хочет.

-- Чтобы попрощаться с великим Остроном, -- послушно поправился Улла и снова издал диссонирующее "трям".

-- Эй, факел, -- окликнул Ханса, оказавшийся в этот момент уже близко. -- Я тебе кое-что сказать хотел.

-- Так говори, -- ответил Острон. Тот с независимым видом сунул большие пальцы рук за пояс. Отвел взгляд.

-- В общем, спасибо.

-- За что?

-- Ну, ты спас Лейлу. Она теперь только о тебе и говорит, дура. А еще тот кудрявый джейфар сказал, что это ты заступился за нас и заявил, что ты нам веришь. Это правда?

-- Я верю вам, -- кивнул Острон. И улыбнулся. -- Иначе ты не пришел бы только для того, чтобы сказать спасибо.

Ханса насупился.

-- Я, в общем, еще кое-что хотел сказать, -- добавил он. -- Ко мне здесь с самого начала отнеслись не очень-то. Если б не Лейла, я бы смотался еще неделю назад. Но я так подумал и решил, что все-таки останусь. Только скажи своему Халику, что плевать я на него хотел!

Острон и Улла рассмеялись.

-- Хорошо, что ты с нами, Ханса, -- сказал Острон. -- Ты здорово сражаешься, лучше меня. Когда мы отправимся на юг, нам каждый боец будет очень нужен.

Все трое невольно повернули головы. Вечерняя мгла уже окутала противоположный берег Харрод, и казалось, что клубы тьмы поднимаются там.

-- Да хранят боги Муджаледа, -- прошептал Острон, вспоминая о людях, которые все еще сражались где-то там, далеко на юге.

-- Значит, ты остаешься со стражами Эль Хайрана, -- первым опомнился Улла, посмотрел на Хансу. -- Ну, мне кажется, это надо отметить! Пойдемте к старику Максуду.

-- Нет-нет, -- ужаснулся Острон, -- ни капли арака в моем рту больше не будет!

-- Дурак, его просто надо разбавлять водой.

-- Ни за что, я не буду пить ничего крепче верблюжьего молока.

-- Но ты пойдешь, -- рассмеялись они. Острон чертыхнулся. На самом деле, настроение у него было хорошее; хотя Ханса еще держался немного отстраненно, Острону он подспудно нравился. "Быть может, именно поэтому я и заступился за них обоих, хотя по-настоящему доверял только Лейле", подумал он.